Если слушать писателей, все развалится (продолжение)

Продолжение интервью с писателем Романом Сенчиным. Начало здесь.

— А вот такой странный вопрос: ты когда-нибудь смеялся взахлеб над какой-нибудь книгой? Тебя когда-нибудь радовала литература до некоего душевного светлого просветления? Не помнишь таких текстов?

— Никогда не любил текстов, написанных лишь для того, чтоб посмешить. Смеялся над рассказами Зощенко, над «Золотым теленком», над ранними рассказами Чехова. Но после этого становилось тоскливо, даже страшно: особенно отчетливо виделась глубинная неправильность жизни… Душевное просветление иногда происходит, но его трудно назвать именно светлым и радостным. Просто обнаруживаешь в книге то, что сам замечал, старался разглядеть, и вдруг это — в книге, и видится так, как в оптическом прицеле — не увеличенно, но четче, чем виделось мне. Таких вещей очень много, перечислять названия не имеет смысла — почти все значительные произведения литературы. Рад, что испытываю просветления от некоторых текстов моих ровесников — Ильи Кочергина, Антона Тихолоза, Ирины Мамаевой, Анны Козловой, Дениса Гуцко, Дмитрия Новикова, Михаила Титова…

— Леонид Андреев действительно самая важная фигура для писателя Сенчина? Вообще, у меня есть ощущение, что русский экзистенциализм начала века для тебя и более важен, чем прославленные европейские экзистенциалисты пришедшие позже: Сартр, Камю. Или я ошибаюсь?

— По-моему, вся настоящая литература экзистенциальна. Просто французы — Сартр, Камю — это оформили в некое направление и, оформив, перестали писать настоящую прозу, стали теоретиками. К слову сказать, жена Сартра Симона де Бовуар, не особо теоретизируя, написала несколько великих романов…

«Смерть Ивана Ильича» Толстого, например, для меня вершина того, что можно назвать экзистенциализмом.

Чехов. Если вдуматься в то, что написано у Чехова, то жить не захочется — не имеет смысла. Недаром его так не любят нынешние молодые писатели. Они хотят действовать, а Чехов показывает бессмысленность любых действий, начиная с поедания обеда и заканчивая преобразованием мира…

А Леонид Андреев — он, по-моему, ярче всех остальных писателей показал то, что происходило в русской жизни на стыке девятнадцатого и двадцатого веков. И потому он был так популярен именно в то время, но был отторгнут обществом уже в конце 1900-х. Я вижу в произведениях Андреева 1898 — 1908 годов много схожего с тем, что произошло через столетие, вплоть до года, чувствую близость своего сознания с сознанием его героев. Но после 1908-го эта страшная актуальность Андреева гаснет, появляется много ложного, надуманного, явно слабого. По замыслу грандиозный роман «Сашка Жегулев» тоже не получился, пьесы стали небрежными, схематичными. Ну и так далее… А, повторю, Андреев первого десятилетия своего писательского пути — это пророк. Но в итоге его, как и положено, закидали камнями. Может, и заслуженно.                      

— На кого ориентируешься в современной литературе? Есть столпы? Вообще жива ли классическая русская литература?

— Мне кажется, в нашей литературе уже произошла по-настоящему коренная перемена. Прежде всего — языковая. Нечто схожее с тем, что было, когда еще писал Державин, но уже был Пушкин. Может, даже двадцатые годы прошлого века не принесли в литературу таких изменений, как нынешние. Перед тем все-таки был период экспериментов — Серебряный век — у нас же его подменил постмодернизм, насквозь пропитанный соцреализмом. А «советский» и «антисоветский», как говорил Довлатов, одно и то же… В последние буквально три-пять лет литература, как и вообще общество, стала другой. Совершенно. Кто-то пытается писать, жить, разговаривать, как прежде, но это уже не воспринимается, это уже какой-то нелепый архаизм. Поэтому именно в современной литературе ориентироваться сегодня не на кого, столпов нет. Сохранять какие-то традиции бессмысленно, подражать кому-то — невозможно. Единственный выход — это писать по возможности честнее, искреннее, на том языке, на котором люди сегодня говорят.

Кстати, писатели, как я заметил, именно в смысле языка люди очень косные. Они пользуются тем языком, теми приемами, которые были современны когда-то, но практически не допускают обновления в своей писательской лаборатории. Так отсекаются целые поколения — у Некрасова в очерке из «Петербургского сборника» есть персонаж, который потрясает своими книгами, написанными в стиле Державина, и проклинает новые времена. То же происходило и позже. То же, по существу, происходит и сейчас… Я и на себе чувствую эту перемену. Я пишу на языке 1990-х, а например, Сергей Минаев — на языке 2000-х. И даже выучи я английский язык, все эти новые термины, писать так я уже не смогу.

А насчет того, жива ли классическая русская литература… Классическая русская литература была когда-то, во времена Гончарова, Толстого, Тургенева. Затем история пристегивала к ней отдельные имена — Чехова, Горького, Булгакова, Шолохова, Солженицына, Шукшина, Распутина. Кого пристегнет дальше — гадать бесполезно. Литература — это живой процесс, и тот именно классический слог русской литературы преодолел еще Толстой в «Воскресенье» и «Крейцеровой сонате». И русская литература советского периода (1930-е — 1980-е) почти не дала больших писателей потому, что в это время старались писать классически. А оказался востребован Довлатов.

— Что ждешь от литературы в новом году? И от кого именно?

— С одной стороны, жду новых текстов от Дмитрия Новикова, Ильи Кочергина, Дениса Гуцко, Ирины Мамаевой, от Сергея Шаргунова, Аркадия Бабченко. Хотя и с опасением, что разочаруюсь. Они начали с таких именно пронзительных рассказов и повестей, что повторить это будет очень сложно. Вообще, люди, начинающие писать и публиковаться регулярно, становясь частью литературного мира, очень быстро офилологичеваются, превращаются именно в писателей — со своим стилем, с сюжетностью, часто надуманной, с психологичностью, часто ложно усложненной. Узнают про метафоры и тому подобные термины. И потому, читая многих писателей старшего поколения, умом понимаешь, что, да, это написано хорошо, мастерски, а чувства остаются незатронутыми…

Поэтому жду появления новых людей, — и неважно, сколько именно им будет лет, — которые пусть неуклюже, коряво, в смысле словесности, расскажут о себе, о том, что увидели на этой земле, что узнали, до чего додумались. В общем, жду новых человеческих документов. А в то, что в ближайшее время будет написан настоящий роман, нечто эпическое (и к тому же по-настоящему талантливое), мне не верится.

— Кого из живых классиков уважаешь? С кем знаком? С кем хотел бы пообщаться из классиков?

— Чуть выше я занес в живые классики Солженицына и Распутина. Уважаю их, но, к сожалению, лишь за давние вещи. Знаком со многими хорошими писателями. Перечислять не буду… Общение, и это, по-моему, правильно, чаще всего выражается в разговорах о рыбалке, о еде, о женщинах, о выпивке. Иногда разговор перескакивает на литературу, и ни к чему хорошему это не приводит. У каждого свой взгляд, свои убеждения, вкусы… Хотя поэты любят спорить, даже дерутся иногда, ненавидят друг друга на протяжении многих лет. Прозаики как-то поспокойнее.

— Вообще твои книги должны что — радовать, огорчать, заставлять думать?

— Я родом из Азии, поэтому, видимо, пою о том, что вижу. Стараюсь не врать. Воображение, конечно, хорошая вещь, но если бы оно была у меня развито, я бы писал фантастику — фантастика сейчас востребована во много раз больше, чем реализм. К сожалению, вижу я в основном то, что вряд ли кого-то обрадует… Свой долг — если мои вещи публикуются, то о долге говорить уместно — вижу в том, чтобы описать происходящее на том отрезке, пока живу здесь. Получается, конечно, в определенной степени субъективно, но не могу сказать, что я что-то значительно очернил или сгладил. Меня и ругают за то, что передаю действительность один в один. Требуют правды художественно, а не только жизненной… А нужна ли моя писанина, понадобится ли в будущем — уверен, меня не должно заботить. Хотя заботит, но я с этим борюсь — когда думаешь: нужно — не нужно, кто как воспримет, ничего хорошего не получится.

— Вообще литература — это всерьез? Смертельно?

— Я пишу давно, и не представляю, что перестану этим заниматься. У меня и сознание, восприятие происходящего (может, к сожалению) как у человека записывающего. Нечто даже тригоринское в себе чувствую. Уверен, что тот, кто решил писать, а тем более показавший написанное другим, должен относиться к этому всерьез, должен чувствовать ответственность. Сомневаться в том, что написал. Вообще, быть публичным писателем, по-моему, это стыдно. Нужно, чтобы было стыдно идти в редакцию, давать рукопись. Но если человека этот стыд не останавливает предать написанное огласке, значит, он видит действительную важность того, что написал.

К сожалению, для многих, в том числе и для меня, писательство становится профессией, способом заработать… У меня довольно много вещей, где главный герой — писатель. Кто-то считает, что Сенчину просто уже не о чем писать, но в этих вещах я пытаюсь разобраться, кто такой нынешний писатель, чувствует ли он свою значимость, или просто занял свою ячейку в социуме и более-менее уютно в ней пребывает.

— Какие газеты, журналы, сайты читаешь и почитываешь? И с каким чувством?

— Слежу за литературными журналами. «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов», «Наш современник», «Сибирские огни»… Их довольно много. Газеты, какие попадают в руки, просматриваю. С Интернетом общаюсь мало. В целом от средств массовой информации, хотя сам работаю в газете, стараюсь держаться подальше. В информационном потоке можно легко утонуть.                                                           

— А с каким чувством смотришь ОРТ и РТР?

— В Америке, говорят, на человеке, много времени проводящем у телевизора, ставят крест. Считается, что он уже ни на что неспособен. Наверное, это правильно. Но смотрю телевизор много, и в основном всякие дурацкие и явно вредные для психики передачи. Вроде «Дом-2», «Наша Раша». Много смотрю спортивных трансляций, хотя и с раздражением. И недавний скандал с трансляцией чемпионата по футболу очень показателен — сотни тысяч людей возроптали, что их лишают возможности включать шестую кнопку и смотреть футбол. И в итоге их этого не лишили. Вообще, формула «хлеба и зрелищ» — пожалуй, самый действенный способ держать народ в повиновении.

А что касается ОРТ и РТР — если ты имеешь ввиду их информационную политику, то это нормальные рупоры правящего режима. Да и вообще, мне удивительно, что еще существует Рен-ТВ, что-то появляется на ТВЦ. В какой-то момент, года два-три назад, Россия превратилась в нефте-газовую корпорацию, она стала жить по корпоративным законам, проводить соответствующую информационную политику. Отдельные недостатки критиковать можно, но если затронуть всерьез — поплатишься… Поэтому к тому, что происходит на телевидении, я отношусь спокойно. Иначе и быть не может в нынешних условиях. Тем, кто хочет знать, что происходит в стране (не в государстве, государства как такового нет) под названием «Россия», советую слушать радио «Эхо Москвы», принадлежащее, кстати «Газпрому». Правда, «Эхо Москвы» по России поймать труднее, чем двадцать пять лет назад «вражеские голоса».

— Надо ли политикам слушать писателей? Памятую о том, сколько бреда они произнесли и написали за последние 20 лет?

— Диалог политика и писателя — это, считаю, абсурд. Совершенно разные вселенные. Писатель может быть анархистом, коммунистом (настоящим, отвергающим разные «развитые социализмы»), яростным пропагандистом первобытно-общинных отношений, но писатель, служащий государству, даже считающий себя гражданином определенного государства, — по-моему, невозможен. Точнее, такого человека надо как-то иначе называть… Многие даже великие писатели были у государства на службе, многие принимали активное участие в строительстве государства, в защите того или иного режима, но в итоге им или отрубали голову, или расстреливали, или они сами стрелялись… Писатель может увлечься порывом народа, пусть даже кровавым, встать рядом с беспощадным вождем (вождем!), но это действительно лишь порыв. В 1918-1920 годах почти все писатели, оставшиеся в России, искренне славили революцию, а потом так же дружно стали или контрой, или попутчиками, внутренними эмигрантами. Единицы пошли работать на государство…

То же произошло и двадцать лет назад — началась революция, и писатели в нее активно включились. Отсюда и масса того, что мы сегодня воспринимаем как бред, отсюда и членство в президентских советах, депутатства и прочее, чем писатели заниматься не должны, попросту не приспособлены к этому. Дело писателя — заявить о своей позиции — «Не могу молчать!», «Мы живем, под собою не чуя страны», или «Двенадцать», или «Небесного барабанщика», или «Наука ненависти»… А политикам слушать писателей не надо ни в коем случае. Если слушать писателей, все развалится, обрушится, и останется голый человек на голой земле.

— В чем главная проблема современных молодых писателей? Писать некогда? Писать не о чем? Денег не платят?

— Настоящий бум молодых писателей, начавшийся лет семь назад, продолжается. Очень много новых, по-настоящему ярких имен, много произведений, которые, уверен, останутся в истории литературы. Но много текстов — в основе непроходных, — но написанных небрежно, как-то по-быстрому. Об этом Ольга Славникова, координатор премии «Дебют», постоянно в своих интервью говорит. И это большой недостаток многих молодых писателей. Дело здесь не в таланте, а в умении сесть и работать. Все-таки литература – это, прежде всего, слово. Если у произведения будет великая идея, а написано оно окажется первыми попавшимися словами, то никакая идея не спасет… Молодым писателям есть, о чем писать, но нет культуры письма, нет багажа прочитанных книг. Но, может, в итоге это даст нам нечто небывалое, даже гениальное.

А насчет денег… У меня впечатление, что подавляющее большинство молодых людей начинают писать не из желания заработать. Некоторые, знаю, готовы заплатить сами, чтобы их тексты стали известны читателям. Считают, что это очень важно.

— Кем бы ты был, если б не писателем?

— Я уже говорил, что вижу мир, как человек пишущий. С тех пор, как начал писать, был и школьником, и учащимся, и военнообязанным, и студентом, и формовщиком, и учителем, и вахтером, и дворником, и еще много кем. Но при этом основным делом было писать. Даже если о моей писанине никто не знал, кроме меня… Конечно, хотелось бы испробовать в жизни многое, много кем поработать, но ради того, чтоб обогатиться как писатель.

— Будущая жизнь — только литература? Что-то иное представляешь в своей судьбе?

— С тех пор, как поступил в Литературный институт, то есть уже больше десяти лет, я нахожусь в литературной среде. В основном общаюсь с писателями, журналистами, редакторами. Это, конечно, во многом обедняет. Как уже сказал, хотел бы узнать и испытать многое, но и я человек нелегкий на подъем, опасающийся изменений в жизни. Да и вообще — мы, кажется, приближаемся к цивилизованному миру в том, что человек, выбрав дело в жизни, должен обладать огромной смелостью и решительностью сменить профессию, род занятий, уклад своей жизни. Еще десятилетие назад люди были активнее, смелее в этом плане, и в целом страна находилась в другом состоянии — все искали просвет, выход, новую профессию, а сегодня просвета нет. Уцепился за что-то и держись, пока хватит сил, или пока не спихнули.

— Политические взгляды есть у тебя? Что Россию ждет, скажи мне как писатель писателю?

— Политические взгляды у меня традиционны для писателя — мне все время не нравится то, что есть. Когда я был школьником, не нравилось при социализме, потом не нравилась поздняя перестройка, и ГКЧП не нравилось. И так далее. Но то, что началось в конце 2004 года — это уже нечто запредельное. Мы стали жить, как я уже говорил, внутри огромной корпорации. Штат ее безмерно раздут (старики, калеки, балалаечники), идут сокращения, происходит промывка мозгов, усмирение целых городов; увольняют тех, кто выступает против того, чтобы так все происходило…

Да, процветают отдельные даже не регионы, не населенные пункты, а части их. Этакие корпоративные оазисы. Я в нескольких бывал — конечно, можно подумать, что жизнь налаживается. А если ты еще и гость, то получаешь такие удобства и блага, что готов написать все, что угодно, чтобы еще это повторилось. Но тут же, рядом с оазисом, существует и другой, вымирающий, мир… Я попытался рассказать об этом в небольшой повести «Регион деятельности», напечатанной в журнале «Континент», №125, 2005 год. Там описан небольшой северный город, где есть нищее бюджетное население — от главы администрации до воспитательницы в детском саду, и есть работники «Обьгаза» (название вымышленное), у которых свой Дворец культуры, свои детские сады, стадион. То есть, свой мир… Разные ведомственные учреждения были и в советское время, но так явно, как в последние годы, это  все-таки не проявлялось.

Но эти оазисы недолговечны: от многих людей, приближенных к «трубе» я слышал, что примерно через двадцать лет «легкая нефть» — то есть та, которую легко добыть, закончится, а добывать «тяжелую» нам нечем, ничего в этом направлении не строится, не производится. И вообще, как можно заметить, развивается только сфера услуг, да и то принадлежащая в основном не России. А Россия строит новые и новые трубы, перевыполняет планы по добыче всевозможных полезных ископаемых… Я не экономист, но уверен, лет через двадцать произойдет что-то действительно катастрофическое.

В политические силы, способные изменить происходящее, не верю. Никого никогда не поддерживал, кроме писателя Сергея Шаргунова, в тот момент, когда он стал лидером Союза молодежи «За Родину!», опекаемого партией «Родина», и попытался сделать Союз несколько обособленной и действительно мощной силой. Тогда Сергей высказывался против «мышиного короля в Кремле», устраивал смелые акции, собирал молодую интеллигенцию. Но его начальство быстро Сергею объяснило, чтобы особенно не радикалил, что критиковать министров можно, а выше — запрещается. Потом его начальство уволили с руководящих постов в «Родине», а Сергей влился в марионеточную партию спикера «Совета Федераций Федерального Собрания Российской Федерации». Жду, что будет с ним дальше…

Рад, что есть «Другая Россия» — какое-то подобие реальной оппозиции, — но, думаю, ничто в ближайшее время нынешний порядок вещей не нарушит. Механизм отлажен, смена руководителя мало отразится на курсе. Любая кухарка может стать преемником и продолжить. Но если нынешняя не уйдет, как обещает, то, думаю, нас ждет вскоре новый 37-й.

Сегодня мы году в 32-м — 34-м. А пусть уже не в государстве, но внутри корпорации должны появляться враги, вредители, нарушившие контрактные условия или попросту надоевшие воры (а воры-то все, все вынуждены воровать, где смогут). Нужно их постоянно выявлять, показывать остальным и ликвидировать. Главное, чтобы работники не видели трещин на стенах офисов, не слышали смущающих душу слов, не отвлекались от разрушительной работы…

Надеюсь на то, что Россия, как уже бывало ни раз, не рухнет в неминуемую, казалось бы, пропасть, а… В общем, надеюсь на очередное историческое чудо.

Беседовал Захар Прилепин

Все тексты рубрики Прилепин.txt можно просмотреть здесь.