Наследие и воспитание национального характера
Предварение
Во второй
половине XX века, после немецкого нацизма, утвердилась неформальная норма, по
которой о народах не следует судить слишком определённо. Люди, государство,
экономика, общественное устройство могут быть плохими или хорошими, а говорить
плохо о каком-либо народе – это шовинизм, национализм, расизм. Возвеличивать
свой народ – это тоже шовинизм, национализм, расизм. Но народы, как и люди,
своеобразны: есть народы энергичные и ленивые, сильные и слабые, талантливые и
не очень. «Есть народы, склонные к созерцательности, и народы, склонные к
созидательности. Есть народы добросердечные и народы жестоковыйные» (И.А.
Ильин). Одни народы доживают до старости и умирают естественной смертью, другие
преждевременно гибнут от внутренних болезней или от суровых условий, внешнего
насилия. Как и люди, народы имеют характер – совокупность отличительных
свойств, которые оформляются в зрелом возрасте. Почему разные люди,
принадлежащие к одному народу, склонны к одинаковому поведению, похожим
манерам, типическим отношениям и связям, близким оценкам и суждениям, схожему
складу ума, почему у них общие ценности? Чем вызываются сильнейшие чувства
национального родства, которые возникают в критических ситуациях между людьми,
разделёнными разнообразными перегородками: социальными, политическими,
экономическими, пространственными? Иными словами, на чём основываются национальные
генотипы и архетипы, которые не осознаются людьми, но делают
представителей одного народа похожими друг на друга и отличными от
представителей других народов?
Народ – не
хаотическое множество людей, как утверждают одни, но и не соборная личность,
как полагают другие. Личностью, или персоной, является только человек. Народ
представляет собой соборный организм, имеющий соборную душу. Как
и индивидуальная душа человека, соборная душа народа создается Творцом и с
первого мгновения в творческом диалоге с Богом самоопределяется к бытию,
формируя свою земную миссию. Творец разделяет племена и в масштабах миссии
всемирного преображения наделяет каждый народ определённым предназначением,
которое воспринимается душой народа свободно. Сочетание Божественного призыва и
человеческого отклика и наделяет народ сущностью, выражающейся в его характере.
Вечная душа народа, или его национальный дух, отражается в единстве
миросозерцания различных людей, в их общих представлениях о добре и зле, в
родственных переживаниях истории, в национальном идеале.
Жизнь есть
принятие душой бремени плоти и выполнение Богом данной и свободно в вечности
принятой творческой миссии. Метафизическое сообщество человеческих душ и
объединяет их в народы. На земле это отражается в единстве исторической
судьбы и ответственности. Потомки несут историческую эстафету
предков и отвечают за содеянное ими. Те, кто разделяют историческую судьбу
народа, входят в него. Человек как свободная личность способен
«откорректировать» свой небесный выбор, изменить свою национальную
принадлежность, но это исключительное событие означает отказ от своего предвечного
назначения, что ведёт к радикальному изменению характера.
От своего
народа человек получает условия очеловечивания: язык, социализацию, культуру,
цивилизацию, обустроенное пространство и конкретную эпоху. Благодаря родительскому
лону народа и отеческому воспитанию человеческое существо может стать
суверенной личностью и в этом качестве, в частности, получить возможность связи
с другими народами и увлечься ими настолько, чтобы покинуть отчий дом или
стать, например, западником. Но только свободная личность, то есть человек,
достигший высшей формы персонализации, вполне осознаёт свою сопричастность
народу. Он ощущает национальное как продолжение себя, плоды его деятельности
сохраняются народом и вплетаются в национальную культуру. Творческие гении,
будучи яркими индивидуальностями, наиболее явно выражают доминирующие черты
общенационального типа.
Люди,
принадлежащие к одному народу, бесконечно разнообразны, отдельный человек может
выражать национальный характер только частично. В народе может быть множество
людей с противоположными свойствами. Национальный характер выражается в симфонической
воле народа, в общенациональных деяниях, которые видны в крупных
исторических масштабах. «Жизнь народа вообще, а великого народа – в
особенности, развивается по закону больших чисел. Миллионы, десятки и сотни
миллионов людей, поколение за поколением, в течение тысячи лет сменяют друг
друга. И в этой массе, в этой смене сглаживаются отдельные случайности
отдельных человеческих усилий. Вырисовывается некая определяющая линия
национального характера, которую я назову доминантой… Эта доминанта в
исторической жизни народа реализуется инстинктивно. И для каждого данного
народа она является чем-то само собою разумеющимся… Все исторические деятели
были не “вывесками”, не “двигателями”, а только симптомами известной
национальной доминанты – определяющей черты общенационального характера»
(И.Л. Солоневич).
Общая
природа так или иначе сказывается в каждой индивидуальности. «Это “общество
внутри нас”, существующее в виде однотипных для людей одной и той же культуры
реакций на привычные ситуации в форме чувств и состояний, и есть наш национальный
характер. Он есть часть нашей личности… В основе национального или – точнее
– этнического характера лежит некоторый набор предметов или идей, которые в
сознании каждого носителя определённой культуры связаны с интенсивно окрашенной
гаммой чувств или эмоций. Появление в сознании любого из этих предметов
приводит в движение всю связанную с ним гамму чувств, что, в свою очередь,
является импульсом к более или менее типичному действию. Вот эту единицу
“принципиального знаменателя личности”, состоящую из цепочки “предмет –
действие”, мы будем подразумевать под понятием социальный архетип…
Социальный архетип передаётся человеку по наследству от предыдущих поколений.
Существует в его сознании на невербальном, чаще всего нерефлексируемом уровне,
но «вмонтирован» в него очень глубоко, и импульс, им возбуждаемый, бывает очень
сильным, как правило, гораздо сильнее всего того, что может пробудить в психике
человека любой элемент развитой рефлексивной структуры… Целостная структура
личности “погружена” в её архетипы, а те элементы, которыми личность
соприкасается с окружающим миром, – “типичные действия” – и составляют её
этнический характер, лежащий в основании характера индивидуального» (К.
Касьянова). Описываемый Касьяновой социальный архетип является
социальной проекцией национального характера, выражая его яркие характеристики,
но не покрывая его целиком.
В этой главе
описывается русский национальный характер, как он сформировался к началу XX
века. Он во многом оказался сокрытым для русской литературы и публицистики.
Необходимо выявить исходную природу национального характера, объективные
факторы и субъективные обстоятельства, влияющие на его формирование. Всё это –
актуальные проблемы нашего бытия: чтобы понять, кем мы являемся, мы должны
вспомнить – кем были. Рефлексия подлинного русского характера очищает душу
и возвращает нас к своему духовному отечеству.
Четыре
основания, из которых
произрастал русский национальный характер, которые определяли его формирование:
1. Первозданный
духовный образ и историческое предназначение, которыми Творец наделяет
народ (духовный генотип). «Бог даёт Дары Святого Духа – всем народам,
но мерою различною и особливою. Почему, кому, и сколько – не разумеем. Но
исповедуем, что нет народа обделённого и отвергнутого, хотя есть народы – не
соблюдшие, растратившие и зарывшие талант свой в землю» (И.А. Ильин).
2. Природные
генетические свойства восточнославянского этноса (этнический генотип).
«Наше своеобразие от славянской крови и славянской души, не похожей ни на
монгольство, ни на романство, ни на германство. Нет на свете чистых кровей и
чистых рас; всё давно смешалось и переплелось. Смешалась и наша славянская
кровь с азиатскими и европейскими народами. Но, смешавшись, не растворилась, а
дифференцировалась – и дала своеобразный уклад: темперамента, естественности,
сердечности, широты, простоты и приспособимости. И эти черты мы передаём и
другим народам и другим исповеданиям, живущим с нами» (И.А. Ильин).
3. Воспитание
Православием (духовный архетип). «Наше своеобразие – от нашей
веры, от принятого нами и вскормившего нашу культуру греческого Православия,
по-своему нами воспринятого, по-своему нами переработанного и по-особому нас
самих переработавшего. Оно дало нам больше всего: живое желание нравственного
совершенства, стремление внести во всё начало любви, веру во второстепенность
земного и в бессмертие личной души, открытую живую совесть, дар покаяния,
искусство страдать и терпеть, неутолимый голод по религиозному осмыслению всей
жизни и всего мира сверху донизу; и ещё: непоколебимую уверенность в
возможности и необходимости единения человека с Богом в этой жизни и в будущей,
искание живых путей в этом единении и преодоление страха смерти через
созерцание жизни и земной смерти Христа Сына Божия. Это и есть именно тот дар,
который в истории христианства называется духом ап. Иоанна, который утрачен
Западом и отречься от которого значило бы отречься от самого русского естества.
И что ещё достопримечательно, что этот Иоанновский дух пропитал всю русскую
культуру, – русское искусство, русскую науку, русский суд – и незаметно был
впитан и инокровными и инославными русскими народами: и русскими магометанами,
и русскими иудеями так, что они уже нередко чувствуют себя ближе к нам, чем к
своим единокровным и единоверным братьям» (И.А. Ильин).
4. Экстремальные
условия выживания на просторах Евразии – климатические, географические и
геополитические сформировали исторический архетип. «Наше своеобразие
от нашей природы – от пространства, от климата, от равнины, от отсутствия
близкого моря, от рек, от погоды, от почвы и от растительности; и от далёкого
рассеяния по пространствам. Мы сами не знаем, когда и как мы вжились в нашу
природу и вжили её в себя. Но получили мы от неё много; и страстность, и
созерцательность, и неуравновешенность, и свободолюбие, и склонность к лени, и
братскую спайку… Наше своеобразие было довершено нашей историей. И
расселённостью по равнине; и борьбою с кочевниками; и удельно-вечевым периодом;
и торговлей с греками и варягами; и Киевским расцветом; и нашествием татар,
борьбою с ними насмерть, их 250-летним игом, и идеею града Китежа. И далее – и
вторжением западных соседей, и собиранием Руси Москвою; борьбою с Польшею и
Литвою; бесконечными войнами оборонительного характера; Грозным и опричниной;
Смутою и замирением юга; присоединением Малороссии; творческою бурею Петра
Великого; крепостным строением, бунтами простонародья, дворянскими
переворотами, нашествием Наполеона и культурным расцветом XIX века» (И.А.
Ильин).
Характер
русского народа сложился в результате воздействия различных факторов: исторической
миссии и реальной истории, свободного самоопределения и инерции
исторического процесса, национального идеала и народных эмоций, страстей,
аффектов, внутренних коллизий и реальной действительности. Генетически русский
человек наделён эмоциональной, страстной, неукротимой природой, сметливым умом,
выносливостью, твердостью – всем, что требовалось для выживания
восточнославянским племенам в суровых исторических условиях. Свободно принятая
православная духовность не насиловала, окультуривала буйную языческую натуру,
нивелируя одни качества, развивая другие. В русском характере запечатлена, с
одной стороны, русская идея как национальный идеал и духовная норма, с другой –
в нём отражаются исторические ошибки и грехи народа, сумма обстоятельств его
жизни. Если национальная идея выражает дух нации, то национальный
характер отражает психею – душу народа.
Проблема
русского национального характера актуальна сейчас – в период глобальных
преобразований на Евразийском континенте. Сложившийся к началу XX столетия
характер русского народа был так или иначе свойствен всем сословиям, но в
наиболее чистом виде сохранялся в провинции и низовых слоях. Несмотря на
невиданные катаклизмы и жертвы ХХ столетия, русский народ сохранил многие
генетические и культурные характеристики. Что-то искажено и требует излечения,
что-то ждёт возрождения, поэтому необходимо реконструировать облик
дореволюционного русского национального характера. Начать придется с культурной
атмосферы XIX века, в которой формировались многие представления о русском
характере, господствующие поныне.
Наследие
предков
Много
сказано на тему загадочной противоречивости русского человека, но, как правило,
эта тема мифологизируется. Амбивалентность характера русского народа
нередко преувеличивают, пытаясь объяснить многие катаклизмы российской истории.
Некоторые противоречия русского характера отражают взаимоотношения
прирожденных свойств (духовного и этнического генотипа), православного
воспитания (духовного архетипа) и условий жизни (исторического
архетипа).
Разные
историки различных эпох описывали нечто общее, исконно присущее русскому
характеру. Русский человек унаследовал от древних славянских предков
талантливый сложный характер и сильный темперамент. «Добродетели открыло
христианство, а в язычестве отличались они только доблестями, каковы храбрость,
смелость, неустрашимость, терпение» (М.П. Погодин). Славяне «сносили
всякое истязание с удивительною твердостью, без вопля и стона; умирали в муках
и не ответствовали ни слова на расспросы врага о числе и замыслах войска их»
(Н.М. Карамзин). Историки отмечали жизнестойкость славян, веками отбивавшихся
от готов, угров, гуннов, аваров, хазар: «Всё вынесло, всё преодолело это
упругое племя, пока пробилось на широкую дорогу своей исторической жизни»
(Д.И. Иловайский). Античные авторы отмечали достоинства варварского народа: «Племена
славян и антов сходны по своему образу жизни, по своим нравам, по своей любви к
свободе; их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению в своей
стране. Они многочисленны, выносливы, легко переносят жар, холод, наготу,
недостаток в пище. К прибывающим к ним иноземцам они относятся ласково,
оказывая им знаки своего расположения» (Маврикий Стратег). Несмотря на
известные победоносные походы славян, историки описывают их миролюбие: «Дикая
свирепость не была отличительным их характером. Славянское племя вообще имело
более склонности к жизни мирной, чем воинственной… Если ни вторжения неприятелей,
ни внутренние раздоры не воспламеняли их страстей, любили жизнь мирную, охотно
занимались земледелием, отличались добродушием и своим гостеприимством удивляли
просвещённых греков, оставив эту добродетель самым отдаленным потомкам»
(Н.Г. Устрялов). Как и все выжившие в древности племена, славяне были
воинственны, при этом некоторые качества отличали их от соседей: «Сии люди,
на войне жестокие, оставляя в греческих владениях долговременную память ужасов
её, возвращались домой с одним своим природным добродушием. Современный историк
говорит, что они не знали ни лукавства, ни злости; хранили древнюю простоту
нравов, неизвестную тогдашним грекам; обходились с пленными дружелюбно и
назначали всегда срок для их рабства, отдавая им на волю или выкупить себя и возвратиться
в отечество, или жить с ними в свободе и братстве. Столь единогласно хвалят
летописи общее гостеприимство славян, редкое в других землях и доныне весьма
обыкновенное… Славянин, выходя из дому, оставлял дверь отворенною и пищу
готовую для странника. Купцы, ремесленники охотно посещали славян, между
которыми не было для них ни воров, ни разбойников» (Н.М. Карамзин). Не
только русское гостеприимство мы узнаём в наших предках: «Так как между ними
нет единомыслия, то они не собираются вместе, а если и соберутся, то решенное
ими тотчас же нарушают другие, так как все они враждебны друг другу и при этом
никто не хочет уступать другому» (Маврикий Стратег). Это качество
замечалось и в предхристианские века: «Между славянами господствовали
постоянно различные мнения; ни в чем они не были между собой согласны, если
одни в чем-нибудь согласятся, то другие тотчас же нарушат их решение, потому
что все питают друг к другу вражду и ни один не хочет повиноваться другому.
Такое поведение проистекало, естественно, из разрозненности, особости быта по
родам, из отсутствия сознания об общем интересе вне родового» (С.М.
Соловьев). Природа русской разности и розни коренилась не только в родовой
обособленности. Русская народность складывалась большой по численности и территории,
вбирающей множество различных племен. Единящей силы хватало на соединение, но
не хватало на единообразие, что сказывается во все века.
К моменту
крещения языческий характер славянина блистал достоинствами и пороками: «Кровавая
месть, частая возможность убийства в ссоре, на пирах… Скорость в обиде и
скорость к мести, преобладание физических стремлений, мало сдерживаемых
религиозными и нравственными законами; сила физическая на первом плане – ей
весь почет, все выгоды; богатырь, которого сила доведена в народном воображении
до чудовищных размеров, – вот герой эпохи… При господстве материальной силы,
при необузданности страстей, при стремлении юного общества к расширению, при
жизни в постоянной борьбе, в постоянном употреблении материальной силы нравы не
могли быть мягки; когда силою можно взять все, когда право силы есть высшее
право, то, конечно, сильный не будет сдерживаться перед слабым… Славные подвиги
нужны были для богатства, богатство нужно было для славных подвигов; обе
страсти питали одна другую. Но при этом мы видим, однако, что в образе
тогдашнего героя чистое корыстолюбие, страсть к богатству для богатства была
осуждена… Несмотря на уважение к силе, она не считалась единственно позволенным
средством к торжеству; хитрость ценилась так же высоко, считалась мудростью;
перехитрить, переклюкать было тоже подвиг… Богатыри после подвигов силы не
знали других наслаждений, кроме материальных: “Руси есть веселие пити”»
(С.М. Соловьев). Языческая религия не противоборствовала страстной плоти.
Предхристианская
Русь отличалась и множеством добродетелей: «Сличив известия
современников-чузеземцев, мы находим, что вообще славяне своею нравственностию
производили на них выгодное впечатление: простота нравов славянских находилась
в противоположности с испорченными нравами тогдашних образованных или
полуобразованных народов. Так, встречаем отзывы, что злые и лукавые попадаются
очень редко между славянами. Доброта не исключала, впрочем, свирепости и
жестокости в известных случаях; те же писатели, которые хвалят доброту славян,
рассказывают ужасы об обхождении их с пленными, с проповедниками христианства…
Так часто бывает у людей и целых народов, добрых по природе, но предоставленных
влечениям одной только природы» (С.М. Соловьев). Молодому малокультурному
народу свойственны неустойчивые состояния, историки и говорят то о хорошем, то
о жестоком обращении славян с пленными. Но почти все единодушны в описании
добродетелей славян. «О доброте, ласковости и гостеприимстве, а также и о
свободолюбии русских славян свидетельствуют единогласно древние источники, и
византийские, и арабские» (А.И. Ильин). Европейский учёный XIX века заметил
в славянах сочетание качеств, свойственное русскому народу: «Внешняя
мягкость славянского существа допустила без сильного противодействия вторжение
и господство чуждого элемента, но тягучее ядро, прикрытое этою мягкою
внешностью, сделало невозможным, чтобы славянская сущность потерпела
какое-нибудь внутреннее изменение от этого чуждого элемента. Так, в
сравнительно очень короткое время чужие властители совершенно переродились в
славян, и варяжская династия стала и по крови, и по духу такою же русскою, как
самый низший слой собственно русского народа» (Г. Рюккерт).
Изначально
русские «по натуре деятельны и страстны. Русский таит в себе целый заряд
напряженности, своеобычную мощь бытия и существования, пламенное сердце, порыв
к свободе и независимости. Об этом стремлении к независимости, об этой тяге к
собственному мнению сообщают уже первые византийские и арабские исторические
источники… Восточные славяне описаны в них как отважный и исключительно
свободолюбивый народ: они не выносят рабства, не поддаются чужому господству и
друг другу подчиняются они неохотно; они добродушны и сердечны, очень
гостеприимны и надежны, хорошо обращаются со своими рабами и пленными, но
склонны к резкой индивидуализации мнений; объединяются с трудом, с ними
непросто договориться… С той поры в славянские жилы влились целые потоки
азиатской темпераментной крови: от монголов различных оттенков, от кавказских
народностей – грузин, армян, черкесов, персов и т.д. Вместе с тем русский
темперамент в течение веков вряд ли разбавился или смягчился, напротив, он
получил ещё больший заряд интенсивности, что, соответственно, нашло своё
выражение в самоутверждении народа, в его стремлении к самобытности,
самостоятельности, самоосмыслению» (И.А. Ильин).
Воспитание
Православием
Актом национальной
самоидентификации – самосознания русского народа было крещение в
Православие. Принадлежность к русскому народу всегда определялась не этнически,
а по религиозным и культурным признакам, ибо «греческое вероисповедание,
отдельное от всех прочих, даёт нам особенный национальный характер» (А.С.
Пушкин). После крещения разные племена сложились в единый народ. Истории
известна аналогия: исход из Египта семитских племен, которые Моисей объединил
верой в Единого Бога Яхве, – религия явилась основанием формирования и
существования еврейского народа. Выбрав Православие, народ оформил себя,
талантливая природа увидела себя в духовном зерцале православной религиозности,
огранила и определила свою сущность. Православная культура не подавляет богатую
природу славянина, обуздывает, окультуривает, созидательно ориентирует душевную
энергию, претворяя стихийные доблести в добродетели нравственного существа. «Уже
самая сущность новой религии – любовь к ближнему, столь доступная общему
пониманию, – и вместе с тем прекращение кровавых человеческих жертв ненасытному
Перуну не могли не произвести благодетельного переворота в народных
представлениях о Верховном существе и не повлиять на смягчение грубых, жестоких
нравов» (Д.И. Иловайский). Вместе с церковнославянским языком народ получил
космос духовных традиций: античности, платонизма и неоплатонизма, патристики,
Византии, обретя доступ к истокам христианства. Акт духовного рождения
наделяет народ своеобразными архетипическими свойствами. Отныне в русском
характере отразились православные доминанты: духовность, соборность,
универсальность, антиномичность, которые по-разному сказывались на разных
уровнях культуры. «Вера в Бога давала русскому народу живую совесть, мудрое
терпение, тихое трудолюбие, умение прощать и повиноваться, веру в царя,
храбрость, преданность, любовь к родине и способность освещать и освящать
лучами этой веры весь свой жизненный уклад – и быт, и труд, и природу, и самую
смерть» (И.А. Ильин).
Христианство
наиболее метафизическая религия. На судьбе русского народа запечатлено метафизическое
тяготение, своего рода метафизическое предпочтение. Это сказывалось
в философичности характера, в пренебрежении к благоустройству обыденной жизни,
а также в эмпирических измерениях: народ освоил огромные суровейшие
пространства, руководствуясь неким идеалом преображения бытия. Православную
соборность народ принял как свое, родное. Многое в русской жизни определялось ею,
в частности созидание империи – через собирание земель, соборное существование
множества племен и религий. Соборность являлась основой русского национального
идеала – единство многообразия в Церкви, обществе, государстве; братство и
национальная солидарность. Национальный идеал оказывал влияние на формирование
характера русского человека, в котором уживались противоположные качества. Выживаемость
сочеталась с уживчивостью, самобытность со всечеловечностью –
открытостью другим культурам и влияниям. Христианский универсализм
сказался в открытости Востоку и Западу, в умении переплавлять различные
культурные влияния, разрешать разнообразные проблемы. «Русская
национальность есть мировая национальность, никогда не замыкавшаяся в круге
племенных интересов, но всегда несшая идеалы общечеловеческой жизни, всегда
умевшая дать место в своём деле и в своей жизни множеству самых разнообразных
племен» (Л.А. Тихомиров).
В сути своей
христианство антиномично: Триединый Бог, Ипостаси Которого едины и
неслиянны, Богочеловек, смертию смерть поправ, через Крест –
Воскресение, человек – не от мира сего, но в мире сем… Сверху
антиномичность русского характера определялась религиозностью, снизу
противоречивость характера народа усиливалась противоречивой судьбой. Отсюда
склонность к крайностям при тяготении к гармонии, русская вольница при
государственном закрепощении, сочетание централизации при самоуправлении
земель.
Русская
православная религиозность отличается от западной католической и
протестантской, что усугубило различие русской и европейской души. «Существеннейшее
и драгоценнейшее отличие Православия от Римского католицизма (а потому и от
взбунтовавшихся против него детей его – всех протестантских исповеданий) лежит
не в догматической сфере, не в обрядовой и не в церковно-организационной, а в
сфере религиозного акта и его строения… Всё зависит от того,
какие силы человека и народа – их души и духа – определяют самое верование,
какие силы главные и первичные – и какие душевно-духовные силы
являются вторичными и подчинёнными. Православный человек движим
другими первичными силами, чем католик. И в этом главное, неизменимое,
неизвратимое, определившее русскую душу, её религию и культуру» (И.А.
Ильин).
Религия
определяет культуру, жизненный уклад, характер народа. «Возможность оправдания
делами есть основное положение всего католицизма. Им доказывается
необходимость дел; человек должен творить дела оттого, что делами он
оправдывается… Вот почему дела, внешние подвиги, стоят так высоко в
католицизме, так исключительно господствуют в жизни, им созданной» (Ю.Ф.
Самарин). Западноевропейское христианство ориентирует человека на культ
деятельности, на социальный успех, на внешнюю экспансию, на господство над
природой. Русское Православие воспитывает созерцательность и духовную
углубленность, способность любви к Богу и к людям. Макс Вебер писал о том,
что западная ментальность характеризуется преобладанием «целе-рационального»
поведения, в котором главное – результат действия. В православном жизнеощущении
преобладает «ценностно-рациональная» установка, в которой
действия человека оцениваются в соответствии с правильной линией поведения – не
по конкретному результату, а в соответствии с традиционными религиозными,
этическими, эстетическими и общественными ценностями. И.А. Ильин описывает онтологические
характеристики европейской и русской религиозности: «Вера католика есть акт
воли. Личной воли и церковной воли. Больше церковной, чем личной. Потому – акт
мысли – личной мысли и церковной мысли. Больше церковной, чем личной. Всё
остальное есть в католицизме подчиненное, несущественное, нехарактерное или
прямо утраченное. Вера православного есть акт любви. Потом акт созерцания.
Созерцающая же любовь есть совесть. Всё остальное в Православии – воля, мысль,
дисциплина – имеет значение вторичное и подчиненное. В этом главное различие.
Отличие Иоанновского духа не от Павловского, а от не-Иоанновского и
противо-Иоанновского».
Генезис
европейской религиозности
породил её основные тенденции. «Католик унаследовал свой религиозный акт –
от римской, древнеримской культуры, – которая была культурой воли, юридической
воли, властной воли, воли к господству над миром. И в то же время
культурою мысли, не философской мысли, не разумной мысли, не
созерцающей мысли, а мысли отвлеченной, рассудочной, ясной, трезвой,
земной, эмпирической. Римлянин дохристианской эпохи был человеком волевой
власти, вооруженного господства, трезвой логики, прозаического организаторства.
В общем – стихии земной и трезвой. Не стихии любви. Стихии
юридически-государственной, стихии договора, авторитета, покорения; стихии не
совестной; не созерцающей; не любовной. Элемент расчета и пользы, выгоды и
кары, сделки и оружия преобладал здесь над всем и делал римлянина
наподобие иудея существом жестоковыйным и к христианству до крайности не
предрасположенным. Этот акт – как национальный акт римского народа – влился
иррационально в христиан римской нации – проник в католическую Церковь –
определил её ментальность, и веру, и этику, и организацию… Католик верует
тогда, когда он решит веровать – и начнет заставлять себя верить.
Поэтому неверие – как акт злой воли – было для него всегда преступлением;
отсюда наказания безбожников, инквизиция, костры, крестовые походы против
еретиков и знаменитый трактат “Молот ведьм”, написанный в 1487 году двумя
инквизиторами… Эта книга обнаруживает изумительную логику, прекрасное знание
Ветхого и Нового Завета, удивительную зоркость в клиническом описании женской
истерии – и даёт систематическое наставление, как надлежит, какими
нечеловеческими пытками и муками пытать от имени Христа и во славу Христа
истерически больных женщин. Я готов признать, что она одна из самых цельных,
страшных и безбожных книг… Этим актом воли и рассудка определяется и
нравственное учение католицизма. С неподражаемым мастерством логики и знания
оно изложено в моральных трактатах отцов иезуитов… Все случаи и положения
жизненного конфликта предусмотрены здесь и разрешимы с точки зрения их
допустимости, греховности и простительности. Здесь есть и ум, и логика, и опыт,
и теологическое образование. Но здесь нет ни сердца, ни живого созерцания, ни
совести, а потому нет Христа и христианства. Здесь есть искусное разрешение
лжи, коварства, порочности и предательства; здесь есть учение о том, что
церковная цель оправдывает всё и всяческие средства; но здесь нет ни любви, ни
доброты, ни Божией Благодати» (И.А. Ильин).
В
православном воспитании коренятся основания противоречивости русского
характера. В католическом мировоззрении бытие состоит из трёх уровней:
мир сей представляет собой сферу естественного, которая находится
между небесной сферой сверхъестественного и областью зла – противоестественного.
В русском православном миросозерцании мир делится на две сферы – Божественную
и адскую. Земное существование не имеет собственной бытийности, это
арена борьбы добра и зла. В Европе естественный уровень бытия –
от теологии до права и техники – скрупулезно упорядочивал, регламентировал и
мораль, и межличностные отношения (культура контракта). В России слабо
развит серединный пласт культуры. Господство духа юридического контракта чуждо
русскому человеку, который более ориентирован на возвышенные идеалы и который
неформален, задушевен в общении, непосредственно открыт Богу, людям и природе.
Но недостаток буферной зоны естественного отзывается в русском
человеке не только достоинствами.
Европейская
горизонталь (земная
укорененность) и русская вертикаль (устремленность к горнему) определяют
различия в мировоззрении и характере народов. Русский человек пребывает в мире
сем не от мира сего, он ощущает себя странником и пришельцем на этой грешной
земле и устремлен к горнему. Поэтому он больше озабочен духовными, бытийными, а
не потребительскими интересами, в то время как западный человек стремится самоустраняться
от сложных вопросов и важнейших проблем. «Русский народ не любит гоняться за
внешностию: он больше всего ценит дух, мысль, суть дела» (Ф.М.
Достоевский). Русский больше склонен к внутреннему совершенствованию, а не к
внешнему успеху, он больше печется о спасении души, а не о завоевании мира или
приобретении земных благ, и поэтому же в жизни он вполне неприхотлив. «Он
любит этот мир не ради его самого, а ради выявления в нем Божественного мира.
Он ценит этот мир лишь постольку, поскольку видит в нем исходный материал для
осуществления своей миссии… Русский не выносит расхождения между истиной и
действительностью. Примечательно, что в русском языке для двух этих понятий
существует одно и то же слово – правда. В своём редком двойном смысле оно означает
то, что есть, и то, что должно быть. Русский не может жить иначе как не
задумываясь, вносить элементы высшего порядка в вещественный мир, даже если
этот мир их отторгает. В конечном счете, земное приносится в жертву идее»
(В. Шубарт).
Православная
религиозность вырабатывала «тип русского человека с его недовольством этим
миром, с его душевной мягкостью, с его нелюбовью к могуществу этого мира, с его
устремленностью к миру иному, к концу, к Царству Божьему. Русская народная душа
воспитывалась не столько проповедями и доктринальным обучением, сколько
литургически и традицией христианского милосердия, проникшей в самую глубину
душевной структуры» (Н.А. Бердяев).
Многие века
христианское благовестие было жизненным призывом для русского человека. «Религия
для русского – не второстепенное дело, которое “имеет кое-что сказать”, не
воскресная разгрузка благочестивых чувств, которые в жизни не находят
применения, не обязательная церковная служба, после которой человек опять семь
дней бесцеремонно ступает по жесткой мостовой повседневности. Верующий русский
всегда несколько “одержим”, не в смысле, что он “рвет и мечет”, а в том, что он
всё же чем-то ожесточен, так что время от времени должен уговаривать себя,
чтобы не “выпасть” окончательно из скучной колеи повседневности. А если он
молод, ему слишком хочется добиться своего с прямолинейным радикализмом и
честной последовательностью, тут же, сегодня же, сейчас же. Перед лицом Божиим
русский в своём “да” и “нет” – честен. Религия для него является чем-то
“бескомпромиссным”. Эту склонность и особенность восточного благочестия на
Западе склонны воспринимать и оценивать скорее как исключение. Как ты веруешь,
так и реализуешься в жизни: за верой следует воля, за ней – слово, за словом –
дело; остальное равносильно предательству собственной веры. Этот посыл застрял
где-то в сердце и в жилах каждого русского, это ощущение в каждом русском может
пробудиться внезапно и перевернуть всю его жизнь» (И.А. Ильин).
«Во что
веруешь – то и имеешь»,
– говорил апостол Павел. Русское мироощущение ориентировано на Абсолют и ищет
абсолютное начало во всём, поэтому тяготеет к органичной цельности,
избегает дробления на самодовлеющие сферы. «У русских, с их четко выраженной
способностью к цельному созерцанию, всегда было сильно развито чувство, что
ничто не следует рассматривать в отдельности» (В. Шубарт). Русское сознание
универсально, всеобъемлюще, это народ, «естественное влечение
которого – всеобъемлющая многосторонность духа» (В.Ф. Одоевский). Русскому
присуща «устремленность к чему-то бесконечному. У русских всегда есть жажда
иной жизни, иного мира, всегда есть недовольство тем, что есть.
Эсхатологическая устремленность принадлежит к структуре русской души.
Странничество – очень характерное русское явление, в такой степени незнакомое
Западу. Странник ходит по необъятной русской земле, никогда не оседает и ни к
чему не прикрепляется. Странник ищет правды, ищет Царства Божьего, он устремлен
вдаль. Странник не имеет на земле своего пребывающего града, он устремлен к
Граду Грядущему. Народный слой всегда выделял из своей среды странников… Есть
не только физическое, но и духовное странничество. Оно есть невозможность
успокоиться ни на чем конечном, устремленность к бесконечному» (Н.А.
Бердяев).
Русский
национальный дух органично соборен, в больном состоянии соборность
оборачивалась тоталитарностью – общностью во зле. По мере отчуждения от
православного жизнеощущения сознание образованных слоёв становилось всё более
дробным, расколотым и вместе с тем тоталитарным – всецело захваченным частным
принципом.
С
универсальной ориентацией русского духа и отсутствием серединной культуры
связан русский максимализм: стремление к абсолютному во всём, к
цельности мировоззрения, равнодушие к частному, частичному, неумение и
нежелание рассматривать проблемы партикулярно (отъединённо от общего смысла),
неумение русского человека находить компромисс – как можно найти компромисс
между добром и злом! В то время как европейская культура построена на
компромиссе интересов и компромиссе ценностей. Отсутствие серединного царства
сказывается у русских «неискушенностью в выборе более цивилизованных
пропорций добра и зла» (Г.В. Федотов), впадением в крайности, вплоть до
противоположностей святое – звериное. Русскому духу несвойственна
отвлеченная игра с понятиями, он с трудом мыслит частно, секулярно. «Русские
вообще плохо понимают значение относительного, ступенность исторического
процесса, дифференциацию разных сфер культуры. С этим связан русский
максимализм. Русская душа стремится к целостности, она не мирится с разделением
всего по категориям, она стремится к Абсолютному и всё хочет подчинить
Абсолютному, и это религиозная в ней черта. Но она легко совершает смешение,
принимает относительное за абсолютное, частное за универсальное, и тогда она
впадает в идолопоклонство. Именно русской душе свойственно переключение
религиозной энергии на нерелигиозные предметы, на относительную и частную сферу
науки или социальной жизни» (Н.А. Бердяев). Религиозная катастрофа
для русского человека губительна: с потерей Божественного образа русский
человек теряет и человеческий облик. Ибо нет серединного мира и нет средней
меры во всём.
С метафизической
ориентацией русского духа связана склонность к философским размышлениям.
Иронично писал об увлеченности предельными вопросами русских мальчиков Ф.М.
Достоевский: «Вот, например, здешний трактир, вот они и сходятся, засели в
угол. Всю жизнь прежде не знали друг друга, а выйдут из трактира, сорок лет
опять не будут знать друг друга, ну и что ж, о чем они будут рассуждать, пока
поймали минутку в трактире-то? О мировых вопросах, не иначе: есть ли Бог, есть
ли бессмертие? И множество, множество самых оригинальных русских мальчиков
только и делают, что о вековечных вопросах говорят… Да, настоящим русским,
конечно, это первые вопросы и прежде всего, да так и надо».
Богословско-философский интерес проявляется не только у интеллигенции и
молодежи: «Русскому народу свойственно философствовать. Русский безграмотный
мужик любит ставить вопрос философического характера – о смысле жизни, о Боге,
о вечной жизни, о зле и неправде, о том, как осуществить Царство Божие»
(Н.А. Бердяев). Причём философичность как стремление к поиску смысла во всём
сказывается не только в умствовании, но и в жизни; для русского истина есть
прежде всего истинная жизнь, поискам которой и служит философия: «Русский
ищет нечто главное, нечто самое важное, законченное, что он понял и признал, на
чем он хочет “строить”, чтобы полностью исчерпать себя, отдав весь свой
темперамент, свою любовь, радость самопожертвования» (И.А. Ильин). В
безрелигиозном сознании философическая склонность вырождалась в беспредметное
абстрагирование и утопизм, ибо не было скреп серединной культуры. Так,
русская интеллигенция «умудрялась даже самым практическим общественным
интересам придавать философский характер… Черта эта отразилась в нашей
публицистике, которая учила смыслу жизни и была не столько конкретной и
практической, сколько отвлеченной и философской даже в рассмотрении проблем
экономических» (Н.А. Бердяев).
О религиозной
всеобъятности русской души писал Иван Ильин: «Русская мысль в
основе своей религиозна, выдержана в созерцательно-интуитивном духе,
обусловлена личностно-общественной установкой; она созерцательна даже в сфере
высшей математики (у Лобачевского, Лузина и др.). Она религиозно
окрашена у всех по-настоящему глубоких русских философов; она интуитивна
у всех русских историков и, что особенно заметно, в среде своеобразной
русской медицины, которая врачует больного как единственное в своём роде
страждущее существо, требующее конкретно-индивидуального подхода и
созерцательного метода исцеления». Не только сознание, все проявления
русского духа ориентированы религиозно: «Русская воля получает свой
размах только тогда, когда она что-то любит (патриотизм), и
разворачивается её невиданная удаль только тогда, когда эта любовь в основе
своей религиозна. Русское искусство поёт и светится только тогда, когда
созерцает сердцем; как только русская поэзия начинает пренебрегать национальной
структурой этого акта, она неизменно оскудевает, приходит в упадок. Русская живопись
находит, к сожалению, малый отзвук в сегодняшней Европе как раз потому, что
рассудочно настроенное воображение европейца способно тронуть только нечто
чувственно-материальное и конструктивное; сердце своё он оставляет дома, а об
истинном созерцании сердцем имеет весьма отдаленное представление… Русский
театр есть не что иное, как театр духа, возникший из природной потребности
отдаваться созерцанию всем существом» (И.А. Ильин).
Православное
отношение к Богу – сострадание страстям Господним и благоговение перед
Воскресением Спасителя – воспитывало в русском человеке смиренное принятие
тягот жизни и трудов, нужды и лишений, болезней и печалей как очищающее
крестонесение. «В этом религиозный источник русской стойкости и терпения,
что нельзя объяснить, исходя из исключительно биологической витальности
русских. Отсюда колоссальная выносливость и сила жертвенности русского народа.
Верующий русский в молитвах и в мирской жизни называет себя “рабом Божиим”.
Причем слово “раб” производное от слова “работать”. Именно в этом глубоком
смысле оно воспринимается и используется в церковно-славянском языке… В данном
случае “раб Божий” скорее будет означать “труженик Божий”, “слуга Божий”»
(И.А. Ильин). Переживая сораспятие Христу, «верующий русский всегда готов к
страданию. В “бессмысленное” страдание он вообще-то не поверит. И если
страдание настигает его, то он смотрит не в прошлое – на “причины”, “вину”, а
скорее в будущее, на преодоление страдания, его “смысл”, его “цель”, в надежде
на очищение и наставление. Верующий православный убеждён, что напрасных
страданий не бывает; что Христос на земле пострадал “ради нас”; что Христос
любит каждого страдальца и разделяет с ним его страдание. Не зря же народная
мудрость гласит: “Христос терпел и нам велел”» (И.А. Ильин). Православие
учило воспринимать благовестие Спасителя как религию любви – Господь есть
любовь, что гармонировало с природной добротой русской души. Любовь к
Личному Богу углубляла любовь к конкретному человеку: «Русское этическое
сознание ставит любовь и сострадание к человеку выше любви к государству, к
нации, к отвлечённой морали, к семье, к науке, к цивилизации и пр.» (Н.А.
Бердяев).
Русская
земля
В 1112 году
монах Нестор завершил первое русское историческое повествование – летопись: «Се
Повесть временных лет, откуда есть и пошла Русская земля…» В 1238 году во
время татаро-монгольского опустошения и разгрома неизвестный русский автор
пишет «Слово о погибели Русской земли»: «О светло светлая и красно
украшенная земля Русская! Многими красотами дивишь ты: озерами многими, дивишь
ты реками и источниками местночтимыми, горами крутыми, холмами высокими,
дубравами частыми, полями дивными…» В гибельной ситуации пишется о самом
главном, без чего человек не может жить. Так русскому человеку с самого начала
было дано и задано осознавать Русскую землю как высшую ценность, через которую
жители разных племен и разделенных государств ощущали своё русское единство.
Николай Бердяев писал, что русским несвойственна мистика крови, но у нас сильна
мистика земли – русские дали, русские поля, реки, небо… Русские
люди обладали даром освоения и оформления пространства, стремились не только к
государственному присоединению и хозяйственному освоению, но и оформлению,
одухотворению земель; Русская земля – это одухотворенное пространство. «Мир
– это Божье творение, мир прекрасен; тот, кто созерцает красоту природы,
приближается к познанию Творца. Русский пейзаж, неважно городской или сельский,
всегда приглашает к такому созерцанию. Это стало основой нашего мирочувствия,
закрепилось в сознании, в культуре. Отсюда это поразительное соответствие
“пейзажа русской земли” и “пейзажа русской души”» (Ф.В. Разумовский).
Примечательно типично русское религиозное освоение земли. Монахи-подвижники
стремились к уединению, уходили в незаселенные леса, острова. Вокруг первых
пустынножителей возникали монашеские общины, затем монастыри, хозяйственно
обустраивавшие обширные пространства. Новые подвижники уходили дальше в глухие
леса. Так обустраивалась Русская Фиваида – земля, освященная православными
подвижниками.
Отсутствие серединного
измерения, стабильной укоренённости в мирской обыденности, свойственной
европейским народам, не исключает глубоких мистических отношений русского
человека с землей и природой. Свою страну русский человек именует русской
землей. «Из духа земли вырастает душа народа. Этот дух определяет его
постоянные национальные качества. В бесконечно широких, беспредельных равнинах
человек особенно ощущает свою малость, свою затерянность. Величаво и спокойно
взирает на него вечность, увлекая его от земли» (В. Шубарт). Русский
деятельный и созерцательный дух воспитался на суровой земле. «Природа
является колыбелью, мастерской, смертным ложем народа; пространство же есть
судьба и его воспитатель, преддверие его творческого духа, его окно к Богу»
(И.А. Ильин). Русская культура пронизана своего рода поэтическим отношением к
земле, природе, – может быть, поэтому схожи русские слова «стихи» и «стихия».
Образ Матери Сырой Земли в разных формах отражался в русской культуре. «Не
только земля, но и огонь, вода, небо – другие “стихии” средневековой космологии
– играли роль важных символов для русского воображения, и даже сейчас русский
язык сохраняет много обертонов, связанных с мифологией земли, которые были утрачены
более изощренными европейскими языками» (Д.Х. Биллингтон).
Земные
пространства изначально во многом определяли жизненное устройство русского
народа. «У наших славянских предков (кроме полян) община была
территориальной. Славянские племена и назывались по местам обитания, а не по
имени предка, как, например, у германцев. В русской общине кто поселялся, и
даже бывший раб, не считался чужим, мог включаться в общину и жениться тут. Не
было закрытости рода-племени, лишь единство “родной земли”. Мало этого, славянские
племенные союзы IX в. были государства, построенные снизу вверх» (А.И.
Солженицын).
Глубокий и
стойкий дух способен на метафизическое отношение к природе, от гармоничного
общения с которой он обогащается. Новоевропейский человек «взирает на мир как
на хаос, который он должен – сначала ещё по воле Бога, а потом самовольно –
укротить и оформить… Так мир утрачивает своё единство, уступая силам
разделения… Русский с его живым чувством Вселенной, постоянно влекомый к
бесконечному при виде своих бескрайних степей, никогда не будет созвучен
прометеевской культуре, проникнутой “точечным чувством” и направленной на
автономию человеческой особи или, что одно и то же, – на сокрушение богов»
(В. Шубарт).
Не будучи
всецело привязанным к мирскому, русский человек рачительно относился к земле,
не выколачивал из неё очередные продукты для новых потребностей. Характер
хозяйственной жизни не был хищническим, потребительским, не стимулировал
ограбление завоеванных территорий и не перемалывал природные ресурсы. Аскетичный
народ не приспосабливал агрессивно к себе окружающую среду, а сохранял её и
приспосабливался к ней. Европеец – завоеватель, покоритель, навязывающий свой
образ жизни народам, стремящийся господствовать над природой. Русский –
осваиватель, преобразователь, органично встраивающий своё жилище в природные
ландшафты и ритмы космоса. Отсюда бережное отношение к природе, открытость её
таинственности и красоте. В России не могло родиться представление о том, что
человек, как и всякое живое существо, – автомат (Декарт), а природа – это
машина (Ламетри). К мирозданию русские люди относились не как к бездушной среде
обитания, а как к живому организму, в природе ценили её прекрасную душу.
Для русского
народа природа является не чуждой холодной натурой, а тем, что при родовом,
при-роде, едино-при-родно, родное и близкое; и поэтому на-род и
подответственная ему при-рода – связаны экзистенциально. «Русская душа с
раннего детства чует судьбоносность, властность, насыщенность, значительность и
суровость своей природы; её красоту, её величие, её страшность; и, воспринимая
всё это, русская душа никогда не верила и никогда не поверит в случайность,
механичность, бессмысленность своей русской природы, а потому и природы вообще.
Русский человек связан со своей природой на жизнь и на смерть – и в половодье,
и в засухе, и в грозе, и в степи, и в лесу, и в солончаке, и в горном ущелье, и
в полноводных, стремнинных реках своих, и в осеннем проливе, и в снежном
заносе, и в лютом морозе. И связанный так, он созерцает природу как таинство
Божие, как живую силу Божию, как Божие задание, данное человеку, как Божью кару
и Божий гнев, как Божий дар и Божию милость» (И.А. Ильин). Ощущающий себя
странником и пришельцем в этом мире, русский человек тем не менее соединен
мистическими корнями с природой, землей, а через неё – с космосом и с
неисповедимыми глубинами бытия, жаждущего преображения. Поэтому «безмерность
для русского человека есть живая конкретная данность, его объект, его исходный
пункт, его задача. Но в безмерности этой дремлет, дышит и “шевелится” глухой
сновидческий хаос: хаос природы, хаос пустыни и степи, хаос страсти и её
видений. “Тьма” над “бездною”, но “Дух Божий носился над водою” (Быт 1:2), и
русская душа борется за этот Дух и взыскует преображения. Кто прозревает это, тот
владеет ключом к сокровищнице русского искусства» (И.А. Ильин).
Восприятие
мироздания любвеобильно в безмерности и конкретности, душа русского человека
распахнута и шири небесной, и каждой былинке:
Благословляю
вас, леса,
Долины,
нивы, горы, воды!
Благословляю
я свободу
И голубые
небеса!
И посох
мой благословляю,
И эту
бедную суму,
И степь
от краю и до краю,
И солнца
свет, и ночи тьму,
И
одинокую тропинку,
По коей,
нищий, я иду,
И в поле
каждую былинку,
И в небе
каждую звезду!
О, если б
мог всю жизнь смешать я,
Всю душу
вместе с вами слить.
О, если б
мог в свои объятья
Я вас,
враги, друзья и братья,
И всю
природу заключить!
(А.К.
Толстой)
Николай
Бердяев описывал своего рода геополитической психологию русского народа:
«Огромность России есть её метафизическое свойство, а не только свойство её
эмпирической истории. Великая русская духовная культура может быть свойственна
только огромной стране, огромному народу. Великая русская литература могла
возникнуть лишь у многочисленного народа, живущего на огромной земле…
Материальная география народа есть лишь символическое отображение его духовной
географии, географии души народа». Это не исключает того, что «русское
пространство и русская земля оказали большое влияние на душу русского народа:
недифференцированность и экстенсивность, свобода и дионисизм… В душе западных
народов нет шири, необъятности, избыточной свободы, она слишком
дифференцирована, сдавлена, повсюду натыкается на границы и пределы…
Равнинность России и необъятность её пространств есть внутреннее измерение души
русского народа… в ней бесконечные пространства, бесконечная ширь, отсутствие
границ и разделений, и ей раскрываются бесконечные горизонты, бесконечная даль…
Русский человек безмерно свободнее духом, свободнее в жизни, свободнее в
религиозной жизни, он менее связан формой, организацией, правом и порядком… Эта
свобода духа для русского человека изначальна, – бытийственная дисциплина… У
русских – иное чувство земли, и самая земля иная, чем у Запада. Русским чужда
мистика расы и крови, но очень близка мистика земли» (Н.А. Бердяев).
Знаменитая
широта русской души соответствует необозримым российским пространствам: «Действовал
своеобразный пространственный императив, открывавший “за далью даль”. Ширь
русской земли, считал Фёдоров, рождала характеры предприимчивые,
предназначенные для географического и космического подвига» (А.В. Гулыга).
Но русский человек широк душой не только из-за русских просторов. Во многом и
наоборот: русская нация приобрела обширные пространства в силу изначальной
широты души (раздольный мир дан человеку для свободы). Безмерные
устремления русского человека подвигали его к освоению безбрежных земных
просторов. Открытия новых земель являлись следствием неких душевных перемен и
духовных потребностей в русском человеке. Осваиваемые просторы воспитывали
определённые качества у народа. «Русскому предназначено судьбою жить в
суровой среде. Безжалостно требует от него приспособления природа: укорачивает
лето, затягивает зиму, печалит осенью, соблазняет весной. Она дарует простор,
но наполняет его ветром, дождем и снегом. Она дарует равнину, но жизнь на этой
равнине тяжела и сурова. Она дарует прекрасные реки, но борьбу за их устье
превращает в тяжелую историческую задачу. Она даёт выход в южные степи, но приводит
оттуда грабителей – кочевые народы. Она сулит плодородные земли в засушливых
областях и одаривает лесным богатством на болотах и топях. Закалка для русского
является жизненной необходимостью, изнеженности он не ведает. Природа требует
от него выносливости без меры, предписывает ему его житейскую мудрость во
многих отношениях и за любой бытийный шаг заставляет расплачиваться тяжким
трудом и лишениями» (И.А. Ильин).
Русский
человек, любовно обустраивая свою землю, органично формировал себя. «Склонность
к созерцанию – эту потребность конкретно, пластично и живо представлять
предмет, тем самым придавая ему форму и индивидуализируя его, – русский получил
от своей природы и от своего пространства. Столетиями видел он перед собой
простирающиеся вширь дали, манящие равнины, хотя и бесконечные, но всё же
дающие надежду придать им форму. Глаз упирается в неизмеримое и не может
насытиться им. Облака, как горы, громоздятся на горизонте и разряжаются
величественной грозой. Зима и мороз, снег и лед создают у него прекраснейшие
видения. Северное сияние играет для него свои воздушные симфонии. Суля смутные
обещания, говорят с ним далекие горы. Словно великолепные пути текут для него
его реки. Для него скрывают моря свои глубокие тайны. Ему поют благоуханные
цветы и шепчут леса о житейском счастье и мудрости. Свободное созерцание
русскому дано от природы» (И.А. Ильин).
Родная
суровая природа отзывалась в душе русского человека широчайшей гаммой чувств и
качеств. «Вчувствование стало для русского необходимостью и даром,
судьбой и радостью. На протяжении столетий жил он в колеблющемся ритме: горение
или покой, сосредоточенность или расслабленность, стремительность или
сонливость, ликующий или сумеречный, страстный или равнодушный, “радостный до
небес – до смерти печальный”… но то, что в этом же темпераменте остается
дремотным и сокрытым – в покое и расслабленности, равнодушии и лености, – позже
пробуждается в нем, шумно и страстно ликует. Это подобно пламени, которое
погасло до поры, ослабленной собранности и дремотной интенсивности, которые
можно обнаружить в сиянии глаз, в улыбке, в песне и в танце… Диапазон
настроений и колебания даны ему от природы… Надо непосредственно пережить все
эти бушующие снежные вьюги, эти впечатляющие весенние разливы, эти мощные
ледоходы, эти сжигающие засухи, эти полярные морозы, когда выплеснутая из
стакана вода падает на землю кусками льда, эти раскатистые разряды молний,
чтобы понять, что русский всё это воспринимает страстно и радуется могуществу
мировой стихии. Он не знает страха перед природой, пусть даже она ужасающе
неистова и грозна: он сочувствует ей, он следует за ней, он причастен к её
темпераменту и её ритмам. Он наслаждается пространством, легким, быстрым,
напористым движением, ледоходом, лесною чащею, оглушительными грозами. Но он упивается
не столько “беспорядком” или “разрушением” как таковыми, о чем безумно твердят
некоторые в Западной Европе, сколько интенсивностью бытия, мощью и красотой
природных явлений, непосредственной близостью её стихий, вчувствованием в
Божественную сущность мира, созерцанием хаоса, вглядыванием в первооснову и
бездну бытия, откровением Бога в нем. И даже более того: в хаосе он ощущает зов
из космоса; в разладе он предчувствует возникающую гармонию и будущую симфонию;
мрачная бездна позволяет ему увидеть Божественный свет; в безмерном и в
бесконечном ищет он закон и форму. Вот почему хаос природы является для него не
беспорядком, не распадом или гибелью, а, напротив, предвестием, первой ступенью
к более высокому пониманию, приближением к откровению: угрожает ли бездна
поглотить его – он обращает свой взор ввысь, как бы молится и заклинает стихию
раскрыть ему свой истинный облик» (И.А. Ильин). Из переживаний природы и
воззрений на неё, убеждён Иван Ильин, и «взялась эта русская тяга к полному
достижению цели, мечта о последнем и конечном, желание заглянуть в необозримую
даль, способность не страшиться смерти».
Население
России жизнью своей было привязано к земле – её просторам, ритмам, красоте,
жёстким условиям. Поэтому «характер русского народа – характер крестьянский.
Черты этого характера – это доверчивое смирение с судьбой, сострадательность,
готовность помогать другим, делясь своим насущным. Это – и способность к
самоотвержению и самопожертвованию; готовность к самоосуждению и публичному
раскаянию; преувеличение своих слабостей и ошибок; легкость умирания и
эпическое спокойствие в принятии смерти; довольство умеренным достатком и
непогоня за богатством. (“Кто малым недоволен, тот большого недостоин”)»
(А.И. Солженицын).
Оригинал этого материала
опубликован на ленте АПН.
