Простите нас, Андрей Дмитриевич

Много лет назад, в 90-е, когда в Нижний Новгород поехали
первые иностранные туристы, мне досталось встречать группу голландцев. На
железнодорожном вокзале их руководитель достал буклет на английском, в котором
писалось, что и как надо смотреть в российских городах. Про Нижний Новгород
было сказано: «Сахаров» и указан адрес: «Проспект Гагарина,
214». В этом доме Сахаров и Елена Георгиевна Боннэр провели долгих семь
лет своей горьковской ссылки.

Андрей Дмитриевич ушел из жизни 14 декабря 1989 года, ровно 25
лет назад. Из всех 68 лет его жизни Нижнему Новгороду, городу Горькому,
достались самые тяжелые времена. Когда Сахаров, ученый-физик с мировым именем,
правозащитник, поднял свой голос против введения советских войск в Афганистан,
федеральные власти пошли на решение сослать его в город в 400-х километрах от
столицы, где и купцы когда-то селились, понимая, что возмущений и беспорядков
от местного населения вряд ли стоит когда-либо ждать.

Сахаровы жили в трехкомнатной квартире на первом этаже в окружении
сотрудников органов безопасности. Когда в первые годы ссылки (тогда еще
разрешалось) они отправлялись куда-либо в город, за супругами мчались черные «волги».
На улице Короленко, 11, где когда-то Максим Горький написал свою «Песню о
Буревестнике», жили родственники Елены Георгиевны. Их навещали, но ровно
до тех пор, пока власти не убедились: Сахаров не прекращает попыток давать
интервью и писать на Запад. Тогда условия ссылки стали строже.

Трижды Андрей Дмитриевич объявлял протестную голодовку. Его
укладывали в больницу им. Семашко и кормили из шприца, делая из человека
инвалида.

Известен случай, когда попутчицы в поезде
«Нижегородец» отказались ехать в одном купе с Еленой Георгиевной,
«этой антисоветчицей».

Одна моя приятельница в свои 14 лет подрабатывала на почте в
Щербинках, обслуживавшей дом. Ей поручалось относить Сахаровым ежедневную
корреспонденцию — разномастные, разноцветные конверты с иностранными марками.
Она была уверена, что носит почту лично Андрею Дмитриевичу, и только недавно
вспомнила: ведь нет, она передавала журналы и письма милиционерам,
круглосуточно дежурившим в подъезде на тумбочке. До опальной семьи почта
действительно не доходила.

Когда-то в муниципальном «Музее Сахарова»,
расположившемся в квартире сейчас, работала соседка Сахаровых. Она жила в 67-й
квартире и, когда рабочее время музея было закончено, я знала, что могу к ней
подняться и попросить открыть музей. Эта пожилая женщина мыла там полы,
продавала билеты и поздним туристам рассказывала так, как не может ни один профессиональный
экскурсовод в мире — рассказывала с душой и болью. Всех соседей поселившегося
Сахарова вызывали в парткомы на рабочих местах и грозили Сибирью за возможные
контакты с ним. Никаких рукопожатий — только кивок головой в случае встречи на
лестничной клетке и у подъезда. Нельзя фотографировать даже свои домашние
праздники. Нельзя болтать о новом жильце.

Когда к власти пришел Горбачев, в одну из ночей в квартире
вдруг установили телефон. Сахаровы не понимали, что ожидать от нового главы, не
последует ли физического уничтожения, и ощущали тревогу. Но Горбачев позвонил и
сказал, что Сахаров может вернуться и может вернуться Боннэр.

В музее все предметы и вещи подлинные — жильцы собрались
максимально быстро и бросили очень многое из принадлежавшего им в горьком
городе. Они никогда больше сюда не возвращались. Елена Георгиевна никогда не
приезжала на Сахаровский музыкальный фестиваль.

… С той группой голландцев мы возвращались из поездки в
область настолько поздно, что будить кого-либо, чтобы открыли музей, было уже
просто некрасиво. Но к красной свечке на проспекте Гагарина мы всё же подъехали
и гости положили гвоздики под окна, на улице.

Простите нас, Андрей Дмитриевич.