Захар Прилепин. «Патологии»
М.: Андреевский флаг, 2005. 320 с. Тираж 5 000 экз. (Серия “Мы из ArtOfWar”)
Книга Прилепина вышла в небольшом и достаточно специальном издательстве. Впрочем, даже не будь она издана, ситуацию это изменило бы не особенно: интересующиеся выловили Прилепина из Интернета задолго до выхода книги в свет, на сайтах разгорались многостраничные дискуссии, а, будучи номинированной на премию “Национальный бестселлер”, книга быстро оказалась в числе фаворитов.
Отечественная литература — то ли от бедности, то ли от вредности, из трусости или некоего особенного такта, долго избегала включать Чеченскую войну в список “разрешенных” тем. В то время, когда киношники, журналисты и медиа-спекулянты изо всей дурацкой мочи толклись на этом огненном пятачке; пытались кто понять, кто зафиксировать, кто проэксплуатировать происходящее, книжники вроде как искренне чурались разнообразных подвидов фарисейства. Нет, разумеется, проза о Чечне имела место быть — но то были, как правило, либо далекие от (с любого размера буквы) литературы записки очевидцев, либо более или менее откровенные и потому не сильно успешные идейные спекуляции, воспринимаемые “на ура” преимущественно соратниками по лагерю. И вообще говоря, их было все равно очень мало. Очень мало для такой темы. И это в стране, где как раньше все читали (теперь читают далеко не все), так теперь пишет каждый кому не лень — не лень самому пару сотен страничек присочинить или на умельца заработать. От домохозяйки до директора ЛОГОВАЗа.
Книжка Прилепина мало того что заняла пустовавшую нишу; она внезапно удовлетворила всех. Почему?
Журналист, глава нижегородских нацболов и в прошлом — боец Дзержинского ОМОНа Захар Прилепин, кажется, вполне сознательно отвлекся не только от своего политического бэкграунда, но и вовсе от мира больших идей. Прилепин хотел написать книгу о нормальном человеке на ненормальной войне. И это у него вполне получилось.
Главный герой и альтер-эго автора Егор Ташевский не только не обременен никакими особыми патологиями, но, в отличие от самого Захара, не имеет даже четко выраженных политических взглядов. Он не маленький ушастый срочник, но и не хладнокровный пес войны. Молодой человек, милиционер, не гопник, не дурак. Вероятно, в спецназ он попал так же, как в свое время автор: в маленьком городке позакрывались все предприятия и надо было где-то работать. К тому же Ташевский еще и рыжий-честный-влюбленный, и, как бы ни ругали любовную линию “Патологий” за избыточность, она объективно нужна, поскольку она: а) сообщает ультранормальному персонажу какие-то интимно-индивидуальные черты, б) подчеркивает его несколько даже кондовую, полувымершую сейчас, нутряную мужественность — перед своей женщиной Егор благоговеет, одержим ею и совершенно ее не понимает. Собственно, любовь — это своего рода положительный экстрим для героя, как война — экстрим отрицательный.
В итоге получается вполне себе симпатичный и живой человек, вынужденный по стечению обстоятельств заниматься крайне несимпатичными делами.
Кто-то (кажется, Дмитрий Быков) охарактеризовал “Патологии” как “русский реализм”. Это и правда почти так, хотя, думаю, уже вот эту задачу Прилепин перед собой не ставил. Но у него получился, что называется, “типический герой” с некоторыми облагораживающими поправками на мировосприятие автора.
Разумеется, Ташевский там такой не один — одной из несомненных удач можно считать целую галерею портретов, созданную Прилепиным легкой и бестрепетной рукой. Совершенно замечателен “боец по кличке Плохиш” — этакий артистичный злобный карлсон, нескончаемый источник скабрезного остроумия, веселый, похабненький, стрессоустойчивый и неубиваемый совершенно: “Наконец Плохиш поднял свое пухлое, полтора метра в высоту, тело и издал крик. Кричит он высоко и звонко. Так, наверное, кричала бы большая, с Плохиша, мутировавшая крыса, когда б ее облили бензином и подожгли.
Плохиша все знали не первый день. Кто-то накрыл голову подушкой, кто-то выругался, кто-то засмеялся. Куцый рывком сел на кровати и, схватив из-под нее ботинок, кинул в выходящего Плохиша. Через мгновение дверь открылась и в проеме появилось его пухлое лицо.
— Не хера спать! — сказал Плохиш, и дверь захлопнулась.
— Дурак убогий! — крикнул ему вслед Семеныч, впрочем, без особого зла. Кому другому, кто вздумал бы так орать, досталось бы, но не Плохишу — ему прощалось”. Или мрачный отставной семинарист Монах, с которым Ташевский пробует вести душеспасительные беседы; или чеченец Хасан, воюющий за русских; или Саня Скворец, которого от вида убитых рвет непереваренной килькой. Прилепин — стихийный мастер на емкие и достоверные характеристики, иногда эта графика кажется даже излишне лаконичной, но объективно выполняет задачу.
Что за задача (возможно, непоставленная, но, тем не менее, выполненная)?
Прилепин дает “типичную” картину войны как быта: с бесцельными перестрелками, случайными смертями и тем, что следует называть “военными преступлениями”. Но вся эта жуть выглядит дико обыденно и достоверно — и так же достоверно люди на нее реагируют. Кто-то погибает, кто-то звереет от крови. Большинство просто пытаются выжить и, во вторую очередь, сохранить в себе нечто человеческое. Думается, в этом причина того, насколько стремительно и по большей части искренне Прилепина признали и даже подняли на щит: “Патологии” ни в коем случае не создают прецедент для дальнейшего, но в своем роде — только не пугайтесь — легитимизируют Чеченскую войну на основе свершившегося факта. Заставляют узнать, осознать, ужаснуться и — в конечном итоге — принять случившееся как реальность. С оторопью, но без истерик.
Да, все, чем можно пугать детей, там имело место. Да, война — это жуть, боль, кровь, предательство, патология. Любые наши ночные кошмары происходили и происходят не за краем Ойкумены, а совсем рядом, а парни из соседнего двора в этом принимали или до сих пор принимают участие. Можно попытаться спрятаться, убежать, не допустить и предотвратить, но в итоге все равно каждый будет за себя и в лучшем случае за того парня; и действовать будет по обстоятельствам. Очень жизненная, как ни крути, логика.
На войну уходят, говорит Прилепин. Но с нее и возвращаются. Иногда. И необязательно калеками, отморозками или больными и несчастными на всю голову.
Как ни странно, книга Прилепина — это роман воспитания и надежды. Роста, ученичества и смирения. Смирения с тем, что уже произошло.
Можно только надеяться, что за воспитанием придет возмужание; и как Ташевский, возвращаясь, не идет в киллеры, а усыновляет ребенка, так и общество, пардон за тривиальность, перестанет как тешить себя мифами, так и язвы смаковать.
Если ребенок заболел и плачет — его надо лечить. А не молиться, бить по голове табуреткой или сокрушаться, что вовремя не сделали прививку. Если происходит война — то ее приходится воевать, хотя лучше было подумать заранее. Вообще хорошо бы дети не болели, люди не умирали, не было войны и над одной шестой суши всегда светило солнце. Но так не бывает.
Оригинал этого материала опубликован в журнале «Критическая масса».
