Этот низкий потолок
Недавно наблюдал одну милую девушку на TV, но она, к несчастью, выступала в роли эксперта по современной литературе.
Безо всякого кокетства утверждаю: если б на моем телевизоре была функция "Стоп-кадр", я поспорил бы с кем угодно, что, задержав программу на двадцать секунд, угадаю все книги, что эта дива назовёт в качестве самых лучших.
Не даю гарантию, что угадал бы все названные ей книжки, числом три, с трех попыток — но с пяти попыток угадал бы наверняка.
Итак.
Коэльо, конечно же, волшебный Коэльо, любимый писатель российских студенток, милых юношей и покойного Басаева. Философ для бедных, вернее, псевдофилософ для псевдобедных, сочиняющий многозначительную и совершенно бесподобную чепуху. К сожалению, я ничем не могу объяснить его популярность. Это выше или ниже моего понимания, и пусть с ним, с Коэльо.
Владимир Соловьев, конечно же, милый, похудевший, совершенно очарованный собой Владимир Соловьёв, со своими "евангелиями". "Евангелие без божества", стоило бы их назвать. "…без божества и вдохновенья". Или так: "Евангелие от мертвого языка". Или даже так, помпезно: "Евангелие от вопиющего человеческого самодовольства".
Оксана Робски, прекрасная женщина, приоткрывшая миру Рублёвские тайны. Не лишенная яркости женского ума, но при чём тут литература…
Если бы нужно было назвать ещё два имени, то это были бы: Гришковец, весь ясный, беззлобный и сладкий, как прожеванная манная кашка, и, пожалуй, Сергей Минаев. Но до Минаева девушка просто не добралась. Она и Оксану Робски, как сама призналась, ещё не дочитала до конца.
Такая вот картина получилась. Но не полная пока. Добьём, что ли, список до "кондиции"?
В списке должен быть Акунин. Но это не совсем девичье чтение, его предпочитают женщины повзрослее, замечающие, к примеру, как Акунин, на уровне десятиклассника (сам он, конечно, стократ умнее) заигрывает то с Достоевским, то с Булгаковым, то с Чеховым. Женщинам это льстит, они ощущают себя приобщенными к миру культуры, да что там, приобщенными! — весело, молодо играющими в постмодернистские игры.
Акунина, кстати, очень любит Гребенщиков (Борис; хотя и Михаил, пожалуй, тоже) — он русскую классику знает примерно на том же уровне, чтобы наслаждаться Акуниным. Гребенщиков сам этого никогда не скрывал.
Пелевин, да. Девушка не назвала Пелевина, потому что последняя его книжка слишком сложна для девушки.
Толстая. Её тоже не назвали: но Толстая давно ничем новым не радовала, даже людоедские статьи свои перестала писать, ее поклонникам приходиться довольствоваться "Школой злословия", но это уже не по части литературы.
Ну, кто там ещё? Мураками, разжиженный, никчемный Мураками. Но он понемногу стал забываться, как забудется через пять лет Коэльо.
Быть может, мрачная Улицкая. Но, может быть, и нет.
Возможно, что никакой Вербер, но возможно, и без Вербера обошлось.
Какое-нибудь "антиробски" допустимо. Алла Латынина допустима, но если девушка учится на экономиста. Допустим Веллер, но с тех пор, как он удивительно поумнел, его популярность в широких кругах стала менее заметна невооруженным глазом.
В том, что она, безусловно, читает Донцову и Маринину девушка не призналась, и хорошо, что хотя бы так…
Вообще сам факт презентации ведущей книжной рубрички именно названного набора книг вовсе не удивителен.
Я в своё время закончил филфак, и когда раз в пять лет встречаю одного-другого своего сокурсника, я всегда с удивлением узнаю, что и они читают те же книги. Коэльо они читают, Толстую и Пелевина. Ерофеева ещё, Виктора. Филологи, блин!
Сначала меня от этого просто мутило, сейчас начало забавлять.
Забавляет, что люди, находящиеся в пределах этого… ну, сколько там фамилий мы назвали?.. этого, скажем, литературного восьмиугольника, искренне считают, что они — в курсе. "Следят за литературными новинками".
От человека многого не стоит ждать, никто никому не обязан читать хорошие книги (тем более что, к примеру, Пелевин и уж тем более Сорокин, которого все знают, но мало кто читал — писатели отличные, даром что читают их люди… ну, всякие разные люди).
Не надо ничего ждать, говорю. Но я который год жажду хотя бы раз — один только раз — удивиться хотя бы на одного читающего человека.
И пусть он читает Пелевина, Вербера, Толстую и Гришковца. Но пусть не только их!
Хочу, наивно хочу, чтобы появилась на голубом экране всё та же, помянутая выше девушка, и сказала: я сегодня принесла четыре книги для обзора. Вот эти четыре книги: Соловьев, Робски, Коэльо и Юрий Мамлеев.
И всё! И девушка, и всё, что с ней связано, и мир вокруг нас — всё это приобретёт иные краски. Потому что разрушит стереотип. Матрицу, как сейчас модно говорить. Разве вам трудно сделать один, самый малый шаг, в сторону? Вот в сторону Мамлеева. Знаете такое имя? В руки брали его книги? Или… Битова. Или… Маканина?
Я всё гадаю: вот эти люди, приходящие в магазины, как они реагируют на иные фамилии, помимо "Гришковец" и "Робски"?
Хочу, глупо хочу, встретить сокурсника, а он скажет: читаю Пелевина, Улицкую, Мураками, обоих Шишкиных и всех троих Козловых.
— Каких обоих Шишкиных? — спрошу я в радостном предвкушении.
— Ну, и Михаила, который "Венерин волос" и "Взятие Измаила", и Евгения, который "Бесова душа" и "Закон сохранения любви".
— А Козловых? — расцвету я.
— Вильяма Козлова-отца, Юрия Козлова-сына (читал "Закрытую таблицу"? И "Колодец пророков" не читал? Ну ты, старик, отстал от жизни…) и Аню Козлову-внучку-"плаксу".
Нет мне такого сокурсника.
Не скажет никто, что потрясен последней книгой Робски, романом Джонатана Франзена "Поправки" и повестями Михаила Тарковского.
Не раскроется студентка, что любит Владимира Соловьёва, Виктора Ерофеева и всё написанное Валентином Распутиным. И даже Василием Беловым. И, быть может, Михаилом Алексеевым.
Я бы такой студентке цветы подарил. И торт. Потому что она не такая как все. Не одинаковая.
Мы же любим выделяться, пользоваться разными духами, делаем пирсинг, носим несхожие вещи — почему мы все подряд читаем одно и то же? Это что, приятно? Как одноцветная помада на губах…
В стране, скажем, 100 миллионов читателей. По моим, самым приблизительным подсчётам, читают хорошие книги — ну, скажем так, просто книги, а не макулатуру, тысяч десять. Хорошо, пусть сто. Но, скорей, десять. Судя по тиражам.
То есть, чтобы найти человека, который хорошо удивит, назвав прочитанных авторов, надо понимать, что он такой один на десять тысяч человек.
Этот человек знает фамилию "Робски" и фамилию "Вербер". И Лукьяненко он знает. Но ещё знает Александра Житинского, Леонида Юзефовича, Петрушевскую, Арабова. Он в курсе, что Лимонов и Проханов отличные писатели, а не экстремисты. Леонида Бородина он знает, а не только фамилию "Солженицын". И даже Веру Галактионову знает, а не только Викторию Токареву. Быкова знает не только как вездесущего журналиста, но и "Орфографию" читал, и "Оправдание". И "ЖД" прочтёт скоро. Знает, что молодая русская литература — это не только Алексей Иванов, но и Денис Гуцко (Букеровский лауреат, между прочим), и Роман Сенчин, и Дмитрий Новиков, и Сергей Шаргунов, и Василина Орлова. Французскую литературу (у нас отчего-то очень любят французов) он знает не только по пошлым книжицам из "французской линии", но и по библиотеке "Иностранки". И даже про африканскую слышал.
Долго ещё можно перечислять.
Наверное, в этом есть свой резон, что такой человек один на десять тысяч. Хорошего понемногу. Элитарное должно оставаться элитарным. Это только в Советском Союзе вся страна читала то Распутина, то Астафьева. То Бакланова с Бондаревым. И все ведь хорошие писатели.
Но иногда я думаю, что если в обществе чуть выше планка массовой литературы, это общество… ну, умнее, ценнее, симпатичнее было бы для своих же детей.
Когда массовая литература — это Юлиан Семёнов (замечательный, кстати, писатель, умница) и братья Стругацкие — мне это как-то непобедимо симпатично.
Меня вообще литература, ставящая проклятые вопросы, или, скажем, массовая имперская литература, куда более прельщает, чем литература, ставящая вопросы маленькие, в размер, если не рубашки Гришковца, то, как максимум, в величину Рублёвки.
Наверное, опять я не о том говорю, о какой-то другой стране.
Но помянутый в этой статье Гребенщиков поёт сейчас: "По радио снова транслируют то, что унижает человеческий ум. Этот низкий потолок страшнее чумы и проказы".
Понимает ведь, когда о музыке идёт речь…
Не знаю, правда ли, что страшнее чумы, но всё-таки малоприятна такая картина. Скучно от неё как-то. За людей скучно.
