Future USSR

Ленин оставил нам великое государство, а мы его про…!

И. Сталин

Суверенитет, который мы потеряли

Существование СССР — это не просто факт новейшей истории, скорее это самый важный факт истории ХХ века. И это не просто история, а что-то по ту сторону истории и даже по ту сторону ее «конца». Существование «первого государства рабочих и крестьян» есть факт исторического значения, собственно, потому, что целиком несводим к истории.

Есть науки, которые надолго переживают существование собственного объекта. Советология из их числа. Стихийная советология начинается с детских наивных вопросов вроде того, почему, если, как говорят по радио и телевидению, у нас все лучше всех на свете, к нам не переезжают жить? Или почему УССР входит в СССР, а ЧССР — нет?

Сегодня советология оказывается в двусмысленном положении: если она должна описывать ностальгию по СССР как объект исследования, то только так, чтобы быть самой репрезентантом такой ностальгии. Если советология еще жива, то жив в какой-то мере и сам Советский Союз. Например, в виде ностальгии, которая захватила даже тех, для кого сентиментальный отлет олимпийского Мишки в 80-м по эмоциям сопоставим с утоплением Ди Каприо в «Титанике». Ностальгии тех, кто, представляясь, вместо » Russia , former USSR » в   анкете пишут » future USSR » и становятся «партизанами СССР».

Распад СССР — это не просто гибель империи. Часто аналогом СНГ выставляют Британское содружество, распад СССР уподобляют распаду Британской империи. Однако это не так. Ни один британец в результате этого события не потерял родину: Британия так и осталась Британией. А СССР остался Россией. И шутка Бодрийяра о том, что «социализм — это высший социальный строй, поскольку в состоянии отменить сам себя», не выглядит уже только шуткой. О том, что СССР больше нет, поняли не 19-21 августа 1991-го, а когда с новым 1992 годом нас вышел поздравлять человек, который читал «СССР» как «Чи-Чи-Чи-Пи». Тихий конец великой истории, по длительности сопоставимой с одной жизнью человека (1917-1991).

Лукавство известной фразы Сталина про «просранное государство» заключается в том, что то, что должен был оставить Ленин, — это совсем не государство. Советский суверенитет стал итогом компромиссов и отказа от логики третьего — в стиле Троцкого: «Ни войны, ни мира, а штык в землю». Ни государства, ни анархии, а мировая революция! «Есть у революции начало, нет у революции конца». Суверенитет CCC Р в итоге оказался «предельным» суверенитетом. Парадоксальная вещь: если «русским» было куда отступать — позади бескрайняя Сибирь, то они кричали «Ни шагу назад!», а французы, хотя им идти-то особенно некуда, легко сдаются и ждут, когда добрые дяди придут их освобождать. Советский суверенитет обеспечивался только ресурсами самого Советского Союза, если не считать эфемерной поддержки Интернационала. В конечном итоге вся надежда, если что, не дай бог, была только на себя. И на будущее, когда «мы всех похороним».

Советский суверенитет не был суверенитетом в собственном смысле слова, скорее это был эффект самого существования СССР, с которым приходилось как-то мириться. К тому же с «взрослением» суверенитет Страны Советов модифицировался; скорее можно говорить о суверенитете по-сталински, по-ленински, по-хрущевски и по-брежневски. Сувеверенитет на революции, на танках, на ядерной бомбе и на нефти.

Символика несуществующих государств

Однако такая сугубо «реальная» сторона суверенитета еще не все, что можно сказать об СССР. Если бы суверенитет был только таков, не было бы смысла о нем говорить как о чем-то особенном. СССР вошел в мировое сообщество, в «семью суверенитетов» через собственное идеологическое обеспечение, организовав себе проблемы в признании. Условием признания СССР оказалось некоторое неверие в саму идеологию, в то, что идеология советских вождей — это всегда меньше, чем нужно, это просто какое-то прикрытие реального империализма, риторика — не более. Суверенитет в такой ситуации — это безразмерный плащ, который скрывает знаки различия, безразмерный, но все-таки казавшийся поначалу слишком тесным.

Ведь знаки советского суверенитета — это открытые знаки. Советская символика в пределе была, да и до сих пор остается, знаками без реальных референтов, вернее, без полных, законченных референтов. То, что подразумевали эти знаки, символы, — это грядущее. В будущем эти знаки должны были бы быть исполнены и через это окончательное исполнение (как последнее исполнение гимна тогда, когда он более уже не гимн отдельного государства) отменены. Эти знаки и сейчас сопротивляются приватизации в языке исторической экономии. Кому-то кажется, что их время попросту еще не пришло.

В пьяном виде

Ельцинская эпоха формировала свой политический капитал на отличии России от former USSR . СССР больше нет, а есть новый субъект международных отношений — Российская Федерация. Правда, выпив, это забывали. Выпив, казалось, что время, когда можно быть дирижером мирового оркестра, еще не прошло. Что можно «вместе е…нуть по Тбилиси». С похмельными промежутками советский суверенитет воскресал в пьяном угаре: «У Советов своя собственная гордость».

«Мы родились в СССР!» — как будто Советский Союз просто вышел покурить и сейчас вернется, стоит только кликнуть. А те, для кого такое возвращение крайне нежелательно, в панике заколачивают все входы и выходы. У СССР оказался громадный инерционный ресурс, чтобы на десятилетие обеспечить существование целого ряда «независимых государств» как экономически, так и политически.

Сухой остаток

Нынешняя Россия, несмотря на нескончаемую рекламу пива, вроде бы поддерживает имидж более-менее трезвой. Но выстраивая оппозицию предыдущему политическому курсу и имиджу, она оказывается зависимой от него. Тем самым процессия трансформаций и оборачиваний все еще продолжается, даже в комических формах.

Конечно, ставший столь же модным, как ностальгия по СССР, национализм под лозунгами «Россия — для русских!», «Москва — для москвичей!» сильно отличается от реалий Советского Союза, где «Москва — для номенклатуры», а «Сибирь — для врагов народа». Однако что-то странным образом объединяет эти стратегии, часто совмещающиеся в головах соотечественников. Дискурс исторической реконструкции Руси, когда надо отказаться от исторического опыта вплоть до какой-то точки аутентичности, которая стерта то ли реформами Петра, то ли большевиками, то ли принятием христианства, то ли тем, что бабка Марья однажды провалилась в колодец; одновременно признает невозможность отказа от каких-то культурных форм вроде византийского низкопоклонства или русско-славянского дохристианского неумения самоуправляться.

Советский суверенитет, последний объект советологии, живет своим остатком, невозможным остатком, потерявшим плоть государства и кровь экономики, несводимый ни к памяти СССР, ни к надеждам на построение коммунизма. Он возвращается в мир призраков, но его визиты еще долго будут тревожить нас.

Оригинал этого материала опубликован в «Русском журнале».