Гендерные отношения в молодежной среде

Гендерные стереотипы меняются. В первую очередь это обычно
затрагивает молодежь. Главным образом – молодежь крупных городов. О том, как
происходят эти изменения, мы побеседовали с доктором социологических наук, зав.
кафедрой социологии, профессором филиала ГУ-ВШЭ в СПб, директором НИЦ
«Регион» (Ульяновск) Еленой Омельченко. Интервью взяла Алиса
Жабенко.

Чем характеризуются гендерные
отношения в молодежной среде?

Этот вопрос действительно
достаточно общий, можно сказать – глобальный. Наверное, многое, о чем мы будем
говорить, будет касаться и российской, и западной молодежи, поскольку молодежь
можно рассматривать в качестве глобального сегмента. Если говорить об основных
трендах: во-первых, вольно или невольно молодежь включена в медиа-пространство.
Через интернет – сети, блоги, – она участвует в обмене, смотрит новые фильмы,
следит за музыкой, следит за всеми новинками. Поэтому все идеи, разрабатываемые
или используемые в шоу–индустрии, в новой культурной продукции воспринимаются
молодежью легко. Юноши и девушки склонны к экспериментам в любых сферах жизни:
менять увлечения, пробовать себя в разных ролях, примерять разные имиджи.
Социализация молодежи происходит и в пространстве гендерных отношений. В
процессе взросления юноши и девушки осуществляют поиск подходящей гендерной
«одежды», в этот период больше простора для экспериментов, больше возможностей
для вступления в какие-то рисковые, поисковые ситуации. Но есть представления о
жестких гендерных правилах, о регламентации, потому что все дети в той или иной
степени воспитываются в семьях, и эти семьи транслируют представления о мужской
и женской нормативности, о «правильных» взаимоотношениях, о «правильной» презентации
женского и мужского в обществе. Получается, что подчас забывается взаимосвязь
процесса взросления с гендерной социализацией. Гендер – один из основных
стержней взросления, очень многие достижения и, наоборот, проблемы
подросткового и раннего молодежного возраста связаны именно с «гендерным
разговором» юношей и девушек с собой. Здесь поиски своей «правильной»
идентичности – определение своей биологической и половой идентичности –
наиболее очевидны. Мы не берем крайние случаи, но, как правило, чаще всего
девочка знает, что она девочка, а мальчик знает, что он мальчик. Для того чтобы
воспитать в себе такое понимание своего образа, своей роли, своего имиджа
требуется серьезная предварительная работа. Если отойти от этих абстрактных
размышлений, то гендерное пространство очень сложное, противоречивое явление,
сопряженное с большей массой проблем, чем во взрослой жизни. И в меньшей
степени это зависит от мотивов. Молодежь в меньшей степени зависима от
взрослого контроля в этот период, она более свободная.

А что такое эксперименты, которыми занимается молодежь, и
чем отличаются «гендерные эксперименты» российской и западной молодежи?

На мой взгляд, недостаточное
внимание в гендерной социологии и в гендерных исследованиях уделяется теме
телесности. Когда мы говорим о молодежи, о подростковости, тело в этом
контексте оказывается центральным фокусом экспериментов. Тело подростка и
раннего юноши или девушки – это растущее тело, меняющееся тело. Оно еще не
имеет четких границ и представлений, поэтому, можно сказать, подростковая
женственность и мужественность – это в определенной степени незавершенный
проект. Этот факт порождает много вопросов: хороший ли я/ хороша ли я? Могу я
нравиться, или не могу я нравиться? Что мне сделать для этого?

Сейчас неудовлетворенность телом –
хорошее поле для медиа, продвигающего образцы как женской, так и мужской
модельной внешности. Основной мишенью этой модельной индустрии оказываются как
раз молодежь и подростки. СМИ часто транслирует эксперименты, связанные с
модификацией и преобразованием тела. Это татуировки и пирсинг, это прически и
методы похудания или, наоборот, наращивания мышц, телесные модификации,
связанные с определенным вызовом общественно-социальному порядку. Такое
создание имиджа включает особенно вызывающую одежду, максимально противоречащую
каким-либо канонам. Девочки, принципиально утрирующие свою женственность:
накрашенные, броско одетые, с телом, измененным хирургией, либо напротив –
протестующие, неудовлетворенные унаследованной биологией, принципиально
предпочитающие то, что в культуре приписывается мужскому перформансу. И то же самое
происходит в мальчишеской среде. Об этом хорошо написал И.С. Кон, особенно в
своей последней книге «Мальчик – отец мужчины» он показал, что не только
комплексы, но и жизненные сценарии во многом сконструированы гендером и
закладываются в основном в подростковом возрасте.

Мы не можем здесь не сказать о
молодежных субкультурах, о различных солидарностях, потому что это наиболее
эпатажные, яркие формы гендерных перфомансов. Очень мало внимания уделяется
гендерному аспекту, когда мы говорим о субкультурах, потому что, на мой взгляд,
основные символические битвы между разными молодежными культурами происходят за
отстаивание той или иной «правильной» и «неправильной» женственности и
мужественности. В частности, можно взять спор между такими молодежными группами,
как скинхеды и реперы, которые находятся в постоянном конфликте. Здесь значима,
прежде всего, мужественность «белая» и «черная», а также агрессивный тип
музыки, тип пластики, конструкт «белого» мужчины и просто патриархального
порядка. Или противостояние между скинхедами и готами, которое заключается в
том, что гот – это женственный мужчина, но обладающий определенной силой,
считающий себя вправе иметь такой, условно говоря, женственный облик. Такой
образ тоже подвергается критике и вызывает не меньшую агрессию, чем, например,
специфическая идеология и культурные коды. Но если говорить о символических
спорах между женскими образами в разных субкультурах, то отстаивание их подчас
требует определенного мужества.

Мы не можем здесь не сказать о
сексуальности. Мы знаем благодаря Джудит Батлер и дальнейшим проектам о
гендерной матрице, что нельзя мыслить гендер без определенного и очевидного
сексуального желания к противоположному полу. Если обнаруживается другая
картина, другой посыл, то возникают сомнения не только в сексуальности, но и в
гендере. Это тоже важный момент, но сейчас, наверное, не место об этом
рассказывать. Важно, что это все взаимосвязано, поэтому молодежная
сексуальность находится под еще большим контролем, чем эти «гендерные одежды».
Нагнетается моральная паника вокруг молодежной темы, фокусом которой могут быть
также какие-то другие проявления: драки, наркотики. Любая моральная паника
сопряжена со страхом за моральную распущенность, сексуальную вседозволенность и
те последствия, которые это будет иметь для демографии, реализации женского или
мужского предназначения в обществе. Как раз сексуальность оказывается еще одним
пространством экспериментов, модификаций и рисковых практик.

Тема сексуальности очень интересна; если есть какие-то
особенности в молодежных практиках проявления сексуальности и гендерных
отношений, то можно поподробнее? Есть ли различия между западными и
отечественными практиками?

Честно говоря, я не вижу никаких
различий, поскольку сейчас благодаря единому интернет-пространству это
сообщающиеся сосуды. Единственное, о чем можно сказать: могут быть более
открытые и более закрытые социальные системы, а также системы с большим давлением,
скажем, религиозным или моральным. Все-таки Россия не настолько закрыта, не
настолько подавлена, и, мне кажется, она достаточно включена во все глобальные
молодежные процессы. Здесь следует говорить о возрастании толерантности в
принятии тех или других сексуальных практик, которые, может быть, в предыдущем
поколении оценивались как распущенность, отклонение или извращение. С другой
стороны, если что-то нормализуется, выходит из пространства проблемного в
пространство нормального, то сразу возникает какое-то антидвижение. Поэтому еще
одной тенденцией вместе с расширением пространства толерантности и принятия
растет тенденция к усилению сексуального контроля. В частности на современных
молодежных сценах набирают обороты движения стрейтэйджеров и антисексуалов. Они
либо полностью отказываются от секса, признавая эти практики отвлекающими от
реальностей жизни, подрывающими здоровье, либо в этом видится одна из угроз
правильному нормативному образу жизни, например, как у стрейтэйджеров. Они
приверженцы постоянных сексуальных отношений с одним партнером, долговременных
постоянных связей. Они отказываются от употребления мяса, алкоголя, табака,
наркотиков, то есть это новая нормативность строгого дисциплинарного толка. В
этом многие теоретики, занимающиеся гендерными отношениями, видят откат к
неоконсерватизму, наверное, так оно и есть. Если мы вспомним движение хиппи на
заре молодежных культур, то это была пропаганда «коммунальных» сексуальных
отношений и идеология открытости, свободы, сексуальная революция, описанная уже
везде. То, что мы видим сейчас, – определенный откат, определенное
разочарование в возможностях этой сексуальной революции как средства достижения
особых удовольствий жизни.

Кроме того, более толерантным и
спокойным становится отношение к другим сексуальным практикам. Происходит
сужение пространства гомофобии, оно теперь в большей степени консолидируется в
таких, скажем, периферийных средах молодежной культуры. Хотя в России
гомофобные настроения по-прежнему очень распространены. Гомофобия, о чем Игорь
Семенович Кон много пишет, остается одним из мощных рычагов или каналов
формирования нормативной маскулинности в подростковой среде. Доказательство
того, что ты мужчина, идет рука об руку с доказательством того, что ты
активный. Не просто гетеросексуал, а активный, агрессивный, способный к
множеству успехов мужчина.

Ваша статья о гомофобии[1] появилась уже давно; как вы
считаете, изменилось ли что-нибудь с того периода и насколько? И еще вопрос: вы
сейчас работаете в Петербурге, насколько Петербург отличается от Ульяновска в
этом вопросе?

Ну, конечно, здесь произошли
существенные изменения, но как раз то, что вы сказали про Ульяновск и
Петербург, – это очень важно, потому что одно из основных различений, я думаю,
сохранилось. Молодежь, которая практикует негетеросексуальные практики – геи,
лесбиянки, бисексуалы, – чувствует себя по-прежнему изолированно, я думаю, не
только в Ульяновске, но и в любом другом нецентральном, неглобальном городе.
Насколько я знаю, особенно в пространстве культуры, инфраструктуры, возможности
для открытого проведения совместного свободного времени, каких-то совместных
активностей больше не стало, однако то, что я заметила, на что я обратила
внимание: в Ульяновске, в частности, расширяется пространство толерантности в
этом отношении в такой «нормальной» молодежной среде. То есть уровень гомофобии
очевидно снижается. По крайней мере, снижается, может быть, не на уровне
убеждений, а на уровне деклараций. В меньшей степени сейчас стало актуальным
открыто признаваться или открыто каким-то образом высказывать гомофобные
суждения. Это не приветствуется, не актуально и не «прикольно» абсолютно. Я
даже по студентам это заметила. У нас проходит конкурс социальной рекламы
«Виноградарь» в Ульяновском Государственном Университете. Ему уже пять лет, и
если в первые годы вообще не было на эту тему работ, то в последние два года
уже порядка 10, а то и 15 работ разрабатываются как раз в контексте продвижения
толерантности в отношении к другим проявлениям сексуальности. Причем, характер
этих работ показывает, что для некоторых эта тема действительно актуальна. Даже
в близком кругу, в нашем окружении появляются люди, которые сделали
«камин-аут», несмотря на то, что это Ульяновск, и это принимается. Я боюсь, что
я ограничена своей средой, надо бы провести исследование, но даже на уровне
меня как преподавателя во время разговора со студентами я просто чувствую, что
тон разговора, язык разговора меняется. Тут я не знаю: это результат активного
гендерного просвещения, в частности наших всяких там «Гендеров для чайников 1 и
2», «Гендер возвращается», но что-то происходит. В частности, читаются курсы: в
нашем университете мы читаем активно курсы по гендеру. Конечно, Петербург в
этом смысле – более свободное и более открытое пространство для проявления
каких-то других версий сексуальности. Я не могу сказать, что молодежи стало
легче разговаривать с родителями. Вряд ли им стало легче и в отдельных
молодежных компаниях, в своем кругу, если в кругу происходит открытие, но в
контексте города, в контексте каких-то культурных мест, я думаю, что Питер –
однозначно более свободное и приятное место. У нас в некоторых интервью, даже в
тех, которые тогда были, говорили, что, вот, я собираюсь уезжать, какой-то
простой аргумент, что в большом городе легче спрятаться, да и здесь все-таки
анонимизация более очевидна. Все люди погружены в свои проблемы, с одной
стороны, а с другой стороны, большой город привлекает своей яркостью,
разноликостью. Обязательный элемент большого города – присутствие разных,
красивых, ярких, эпатажных представителей, самых разных молодежных движений,
культур и т.д. Я думаю, что надо проводить исследования, и мы будем их
проводить, потому что действительно время меняется, хотя я думаю, что
гей-парады еще нескоро станут нормой.

Когда вы говорили про формирование молодежных образцов
женственности и мужественности, вы сказали, что существует влияние медиа. Как
именно и насколько медиа влияют на формирование гендерных образов?

Гендерная революция, на мой взгляд,
в пространстве медиа или пространстве культурной индустрии ярко представлена
двумя героями: Майклом Джексоном и Мадонной. С них все начинается. Почему?
Майкл Джексон – это вызов нормативному мужскому образу, вызов этническому
происхождению, публичный открытый вызов унаследованному гендерному
биологическому образу. Ну и кроме этого, его биография была сопряжена с
какими-то сплетнями и скандальными историями, его образ всегда был под
сомнением: под сомнением нормативности маскулинной, под сомнением нормативности
этнической или расовой, под сомнением нормативности сексуальной. И второй образ
– это Мадонна. Которая тоже сама себя сделала, и тоже совершала много
экспериментов со своим телом, при этом ее тело, не будучи модельным – оно
полностью «сделанное» искусственно, – стало эталоном. Потом она, правда, отошла
от этого, но был сильный период, когда она строила свой имидж на пространстве
неочевидной сексуальности. Когда она играла в это, играла активно, играла
открыто: бисексуальность, гомосексуальность, гетеросексуальность. Эти образы –
настолько сильные, настолько яркие, настолько вне конкуренции – создали своим появлением
и своей силой такой тренд. Следующее сильное вливание (я в основном беру
музыку) – это Spice Girls. Это было самое, что называется, girl power, идея
женской силы, свободы, абсолютной независимости. Такая «крутая» женская
агрессия. Вот это право, оно завоевывалось так открыто. Можно очень много об
этом говорить. Каждый из этих ярких образов становился культовым. У нас можно
говорить о «Тату», которые неважно, кто были «на самом деле», хотя это многих
интересует, но что стоит за этим – жизненная биография или другая реальность, –
не имеет никакого значения. Потому что самое важное – культурный образ, который
становится культовым. Эта подростковая лесбийская идентичность. Такая
вызывающая, агрессивная. Опять же игра не только с этим, а со статусными вещами,
потому что их первый клип был связан с образом школьниц. Это был эпатажный
клип. Кроме «Тату» есть Земфира, «Ночные Снайперы», я не буду всех перечислять.
Помимо таких культовых фигур, есть какие-то периферийные фигуры. И, конечно,
есть область кинематографа. Появляющиеся фильмы, появляющиеся образы, не
обязательно с такой однозначной «другой» сексуальностью, оказывают сильное
влияние. Благодаря этим сюжетам и образам с неопределенной и нефиксированной
сексуальностью остается пространство для размышлений, фантазий. Это как раз
самое важное для молодежи, когда происходит конструирование своей идентичности.
Это не значит, что популяризуются образы другой сексуальности (гомо или би) или
образы сексуального раскрепощения, или сексуального стремления женщин и права
их на удовольствие, на оргазм. Но это значит, что открывается пространство
говорения об этом, пространство экспериментов с этим, то есть это
легитимировало присутствие этой темы. Вслед за «Тату» на всяких попсовых
дискотеках стало модно просто «играть в лесбиянок». Но это ничего не значило,
это не говорило о том, что все повально станут лесбиянками. Это значило, что
происходил процесс игры, проб и расширения гендерного пространства. Тем самым
присутствие на дискотечных сценах, клубах, концертах юношей и девушек с разным
типом сексуального поведения стало если не обыденным, то не таким эпатажным,
как было раньше.

Как вы думаете, насколько влияет реклама на гендерный
порядок в отношениях молодежи? Насколько сильна взаимозависимость рекламы и
гендерного порядка в молодежной культуре?

Здесь нужно сказать о двух
взаимодополняющих и взаимоисключающих тенденциях. Как и в популярной культуре,
так и в рекламе действуют два вектора: один вектор – поддержание существующих
стереотипов, другой – разрушение стереотипов, в частности, гендерных. На этом
вся игра и происходит, потому что если мы бесконечно будем разрушать
стереотипы, то мы потеряем свою целевую аудиторию, а реклама все-таки
ориентирована на расширение потребительской ниши, поэтому реклама в большей
степени использует стереотипы. И если говорить о рекламе, то, пожалуй, только
фестивальная или какая-то инновативная реклама связана с разрушением
стереотипов. Например, социальная реклама по развитию толерантности вольно или
невольно вынуждена разрушать стереотипы. Но должна это делать мягко, потому
что, разрушая стереотипы, мы тем самым подвергаем привычный жизненный мир
определенному испытанию. Человек отвернется, если это испытание будет излишним.
И в популярной культуре так же: разрушая стереотипы, нужно откатываться назад и
подтверждать существующие, поэтому в рекламе мы все-таки сталкивается с
традиционными стереотипами, с воспроизводством образов домохозяйки, с
воспроизводством образов «мачо», с воспроизводством образов мужчины, который не
умеет щи варить, но зато приносит деньги домой, и т.д. Здесь есть, пожалуй,
самое существенное различие между российской и западной рекламой. Заметим, что
без гендера вообще нет рекламы, и если взять образцы хорошей качественной
рекламы, то там больше юмора. Когда используется какой-то стереотип, он
используется с юмором, чтобы было понятно, что вообще-то это вчерашний день, и
это смешно на самом деле. И за некоторую рекламу, которая у нас продвигается,
на Западе давно бы уже засудили. Я знаю, что в России есть уже несколько
случаев судебных процессов по поводу рекламы, использующей дискриминационные
образы. В частности, когда женщина ассоциируется со стиральным порошком или
когда женщина показывается на рабочем месте, а единственное, чем она может
заниматься, – это искать в интернет-магазине покупки. Ну и так далее, есть
очень много примеров, которые говорят о том, что мы здесь нереально отстаем, и
нужно вспомнить самую главную аксиому рекламы, что реклама – это не реальность,
реклама – это сказка, и наша сказка оказывается очень примитивной.

У меня последний вопрос. Вы уже начали говорить про семью
и семейные отношения. Как вы считаете, какие семейные тренды существуют в
молодежной среде?

Есть общая европейская тенденция –
повышение среднего брачного возраста и увеличение возраста деторождения. Это
первое направление, его можно по-разному оценивать. Второе направление связано
с тем, что все более институционализируются гражданский брак и партнерство. На
это есть свои причины, которые заключаются не только в изменении молодежной
нормативности, но и в экономическом и социальном порядке. Ситуация кризиса
только усиливает тенденции в силу того, что неопределенность условий жизни
нынешней и будущей, нечеткое представление формирует более рисковые жизненные
ситуации. Супружество – и так риск, хоть об этом мало пишут. Обычно говорится,
что семья – хорошо. Вовсе нет! Семья не всегда хорошо, а супружество – это не
всегда счастье. Это большой риск, связанный с психологией, социальными
установками, ценностными мирами и т.д. А в ситуации неопределенности все эти
риски только усиливаются. Недавно я прочитала в «Русском репортере» статью о
том, что даже среди представителей среднего и пенсионного возраста увеличился
процент тех, кто принимает добрачное партнерство в качестве нормы жизни. Я
думаю, что это вопрос не только проверки друг друга, но может быть, признак
кризиса и семьи, и семейного законодательства, потому что, с одной стороны,
существуют определенные, по крайне мере приписываемые женщине желания выйти
замуж, найти надежную стену. Но сегодня и это становится под большим вопросом,
поэтому и мотивация на создание семьи не только экономически, но и ценностно
снижается. Кроме того, возникают споры о детях, рожденных как в браке, так и в
партнерстве. Почему возникла эта история с Орбакайте и Байсаровым, получившая
большой резонанс? Потому что они не зарегистрировали свой брак. В этой ситуации
спорный ребенок становится еще более сомнительным предметом обсуждения. А
взаимоотношения родителей с детьми – это еще одна, отдельная тема.

Материал подготовлен при помощи Фонда Генриха Белля.

[1] Омельченко Е. «Не любим мы
геев…» : гомофобия провинциальной молодежи // О муже(N)ственности / сост.
С. Ушакин. М. : Новое литературное обозрение, 2002. 

Оригинал этого материала
опубликован на сайте «Полит.Ру».