Гражданская нация или многонациональное государство?

Русская
гражданская нация или многонациональное государство? Казалось бы столь
убедительно аргументированная Михаилом Ремизовым позиция в пользу русской
гражданский нации при более близком рассмотрении вызывает не меньше вопросов,
чем нынешняя официальная концепция «российского народа». При этом, пожалуй,
следует оговориться, что это большая честь иметь возможность оспорить мысли,
озвученные одним из несомненно, самых глубоких и талантливых правых
политических философов и публицистов современной России. И все же…

Насколько
можно заключить М. Ремизов склоняется к французской концепции нации, как
политической общности, которая может быть образована искусственно «сверху» при
определенных благоприятных условиях. Например, при наличии какого-либо
этнического ядра. Если так, то имеет смысл сделать небольшой экскурс во
французскую этническую историю, чтобы выяснить, так ли уж много общего
имеют французская ситуация и современные российские реалии.

Этническая
«закваска» нации во Франции образовалась в результате последовательного
вторжения нескольких волн завоевателей. Как указывал в своей работе «Психология
французского народа» Альфред Фуллье, наиболее древний слой французского
населения еще в античный период составил народ, родственный иберийцам –
смуглолицые люди с продолговатым черепом, принадлежавшие к
"средиземноморскому" антропологическому типу. Позднее, в Галлию
проник новый смуглый народ, короткоголовый и низкорослый — лигуры. Тем
же путем еще позднее в Галлию проникают кельты, также брахицефалы, низкого
роста, темноглазые и темноволосые. Наконец, в железный период, спускаются с
севера высокорослые, белокурые и длинноголовые
завоеватели. По мнению А. Фуллье, эти пришельцы были германцами. Фуллье
цитирует в доказательство Амьенна Марцеллина: «…"некоторые утверждают, что
первоначально видели в этой стране аборигенов, называемых кельтами, и друиды
действительно рассказывают, что часть населения состоит из туземцев, но что
пришел другой народ с отдаленных островов и из-за Рейна, изгнанный из
своей страны частыми войнами и морскими наводнениями". Смешавшись с
иберо-лигурами и кельтами, они и образовали галльский народ, известный
римлянам. А. Фуллье ссылается тут, в частности, на Страбона, который отмечал,
что галлы походят на германцев физически, обладают теми же учреждениями
и признают то же происхождение. При этом важно указать, как поясняет
Фуллье, что описывая галлов, римляне имели в виду, прежде всего, вождей и
аристократию. То есть, германский элемент уже в период римского завоевания
не только в будущей Франции присутствовал, но и был господствующим.

Следующая
страница французской этнической истории начинается с момента появления в Галлии
новой волны «варваров» (как германских (в основном), так и не германских
племен) в первые века нашей эры. По своей общей численности новые завоеватели
уступали галло-романскому населению. По разным оценкам их доля в численности
составила от 5 до 30% прочего населения (в первые века нашей эры насчитывавшего
6-8 млн. чел., сократившись примерно на 10-15% в ходе завоевания). Однако,
расселены варвары были неравномерно. Одна из вторгшихся народностей
составила на крайнем севере Галлии почти сплошной этнический массив, а в
прилегающих территориях вплоть до Сены — весомую долю населения. Это
были салические франки. Они и образовали в покоренной Галлии самое
устойчивое варварское государство. Постепенно франки распространили свое
влияние и на южные территории Галлии, таким образом, превратившись и на севере,
и на юге (как ранее, родственные германцам галлы), в правящий слой
населения, поэтому уже в в 7-8 вв. Галлию стали все чаще называть «Regnum
francorum» — государством франков. Приблизительно в это же время в обиход
постепенно вошло и укороченное, более привычное нам название «Frantia»,
«Francia». В результате возникновения Франкского королевства на севере и юге
страны было положено начало образованию соответственно северо-франкской
народности (будущей северофранцузской) и южнофранкской (будущей
провансальской), которые и составили в будущем основу современного французского
народа (о различных аспектах этногенеза французской нации см. подробнее, в
частности, А. Д. Люблинская. К вопросу о развитии французской
народности (IX—XV вв.).— «Вопросы истории», 1953, № 9).

Какие предварительные
выводы можно сделать из отмеченного выше?

Во-первых,
этнос, составивший ядро для образования французской нации (франки), представлял
собой не весомый по численности этнический элемент, а именно господствующий
слой. Это значит, что новое государство они воспринимали именно как свое государство
франков, а завоеванные народы могли карать за неповиновение огнем и
мечом.

Во-вторых,
прочие народности, из которых образовывалась французская нация, были, в
основном, в большей или меньшей мере, этнически близки франкам. Выше мы
уже указывали, что господствовавшие в Галлии до римлян галлы были родственны
германцам, а подавляющую часть вторгшихся в Галлию варварских народностей
также составляли германцы: вестготы, алеманы, свевы, вандалы, бургунды и
т. д. И если исходить из простой гипотезы, что в основе национального
самосознания лежит представление о «своих» и «чужих», а «свои», — это те, кто
на тебя похож (чем больше, тем лучше), то, по-видимому, справедливо
допустить, что у народов, имеющих сколько-нибудь этнического и культурного
сходства (начиная от языка, исторической памяти и заканчивая фенотипическими
признаками) больше шансов образовать единую сплоченную политическую
общность. И это, в том числе, по-видимому, и французский случай.

Если теперь
мы посмотрим на современную Россию, то, как представляется, уже на этом примере
станет видна колоссальная разница. Русские не являются сегодня в России ни
де-факто, ни тем более де-юре господствующим народом, они лишь
составляют преобладающую численно часть населения (что, понятно, — не то
же самое). Но, если даже чисто теоретически допустить, что русские вдруг
стали господствующим народом и готовы применять для подчинения «строптивых» (в
данном случае, кавказцев) те же методы, которые могли позволить себе франки, то
возникает вопрос: увенчается ли работа по образованию единой политической
общности успехом – ведь в отличие от франков (и других вторгшихся в Галлию
германских варваров) и покоренных романизированных галлов, у русских и
северокавказских народов не прослеживается никакого даже отдаленного этнического
родства.

Конечно,
нации образуются не только благодаря этнической близости. Так как человек –
животное общественное и разумное, то людей может объединять поверх этнических
границ еще и некая Сверх-идея – развернутая система мысли с убедительной
логикой и аргументацией, способная апеллировать к великим человеческим
страстям. Вероятно, как раз Сверх-идея и способна обеспечить ту самую
общность «более интенсивную, чем этническая», о которой пишет М. Ремизов. В
Средневековой Европе, и, в частности, в Средневековой Франции в роли такой
Сверх-идеи выступила христианская вера. В Галлии в этот момент
конфликтовали 2 христианских течения: арианство и католицизм. Арианами были
германские варвары, осевшие в Галлии раньше франков, католицизм – издавна
исповедовали галло-римская аристократия и горожане. Франкский король Хлодвиг,
положивший начало возвышению Франкского королевства, вместе с 3 тыс. своих
дружинников принял католицизм, тем самым заручившись поддержкой
значительной и влиятельной части населения романизированной Галлии. У
франков и галло-римлян появилась мощная, тесно сплачивающая
мировоззренческая основа для образования одной политической общности. Кроме
того, дополнительную поддержку процессу слияния оказала и римская культура,
достижения которой постепенно восприняли все пришедшие в Галлию варвары.

В
современной России Сверх-идея, способная примирить и объединить русских и
кавказцев не просматривается. Место этой идеи могло бы занять
Православие и в более широком плане христианство, но горцы в большинстве своем
исповедуют ислам. Да и среди самих русских религия уже далеко не в такой
степени как раньше служит руководством к действию. Альтернативой религии могли
бы стать идеи Просвещения и светской европейской культуры (безотносительно к их
достоинствам и недостаткам), но горцы ставят свои традиции и нормы ислама выше
европейских ценностей и более того, последние просто презирают…

Таким
образом, как представляется, можно зафиксировать следующее: если Франция – это
хрестоматийный пример для «конструктивистов», полагающих, что нация –
преимущественно или даже чуть ли не в полной мере искусственное образование, —
то факты говорят об обратном. Да, в 1789-м году нация была здесь
провозглашена именно как сообществограждан. Но речь шла просто о смене
формы правления, изменении характера политического режима и не более – потому
еще до того как стать сообществом граждан французы превратились в сообщество
объединенное общностью происхождения и общностью ценностей. А раз
так, то едва ли модель образования нации во Франции может служить примером для Российской
Федерации. В России французская модель образования нации в той или иной
мере применима только собственно к русским. Здесь действительно
просматривается схема, приблизительно напоминающая французскую: разные, но в
основном, если не этнически, то антропологически близкие элементы: северные
германцы-скандинавы, финно-угры, балты, славяне (составившие основную массу
населения) с незначительная примесью тюрок образовали в рамках одного
государства, на основе православной веры древнерусскую народность, с которой
началось формирование великороссов, малороссов и белоруссов (см. подробнее, в
частности, В. Бузин Этнография русских, СПб, 2007
г.). В остальном – это уже другой случай, потому
что другой масштаб.

Если уж
приводить аналоги российского случая из истории Нового Времени в Западной
Европе, то удачнее тут выглядит сравнение с Австро-Венгрией (разве
образовалась, в конечном итоге нация австро-венгров?) или с Британской
Империей. И так как речь идет о совсем другом масштабе, то едва ли стоит
ставить вопрос так, как уважаемый М. Ремизов: «когда власть имеет
трансцендентный источник легитимности, она может позволить себе играть в
многонациональность…» Принцип многонациональности – не блажь монарха или
феодальной знати, а дань объективной действительности. Да и сам
трансцендентный характер власти в многонациональных государствах не в последнюю
очередь оправдывался именно тем обстоятельством, что здесь на первый план
выходило в силу необходимости именно само государство – как объединитель
и арбитр в возможных межнациональных спорах. К примеру, в уже упомянутой
Британской Империи, парламентаризм практиковался только среди самих
англосаксов и родственных им по культуре народов – для всех
остальных существовала авторитарная власть императрицы в лице
колониальных чиновников. Как пишет современный историк Пирс Брендон в своем
труде «Упадок и разрушение Британской Империи», «имперская корона определенно
стала символом объединения миллионов британских подданных, разделенных
вероисповеданием, цветом кожи, расой, национальностью и пространством». Вместе
с тем культ верности короне прикрывал «обнаженный меч», на который по выражению
лорда Солсбери, англичане полагались на самом деле, чтобы сохранить свою
обширную державу. Подобным же образом обстояли дела и в Российской Империи.
«Белый царь» служил символом единства и благодаря своей неограниченной власти —
равенства для всех своих подданных вне зависимости от их
происхождения и одновременно неограниченная власть самодержца, позволяла
быстро и эффективно подавлять возможные сепаратистские мятежи, от которых не
застрахованы и государства меньших масштабов. В советское время, эти функции
монархии на себя взяла коммунистическая Партия-государство.

Резюмируя,
на наш взгляд, есть основания заключить: проблемы в сфере межнациональных
отношений начались в России в 1990-е гг. именно в результате отказа от политики
и административной практики, соответствующей масштабам страны. И
сегодня нам необходимо исправить эту ошибку, осознав: несмотря на смену
политического строя, Россия де-факто остается великой многонациональной
континентальной империей и либо она ею останется, либо исчезнет с
политической карты.

В этом смысле
события на Манежной пл. следует рассматривать, прежде всего, как запрос не
на гражданскую нацию, а на твердую государственную власть, способную
обеспечить «сверху» для всех проживающих в стране наций справедливый
и прочный мир на основе баланса интересов. В настоящее время такая
власть в стране, к сожалению, отсутствует.

Оригинал этого материала
опубликован на ленте АПН.