Империя рядом
Фильм Карена Шахназарова
"Исчезнувшая империя" уже вызвал серьезную полемику. Некоторые
считают, что это шедевр исповедальной кинематографии, в котором блистательно
представлено общее подсознание российской постинтеллигенции. Другие обозвали картину
"тупой русофобской фальшивкой". Кто-то сказал: "Ложь о Советском
Союзе достигла апогея". И получил ответ: "Наконец-то о Советском Союзе
сказана истинная правда".
Все это, конечно, публицистические
заострения. И они должны были возникнуть хотя бы по причине высокого статуса
Карена Шахназарова в отечественной кинематографии. Или по другой, не менее
важной причине: фильм попал в фокус более широкой полемики, ведущейся вот уже
полтора десятилетия — об отношении к "наследию СССР".
Тех, кто успел пожить в СССР, фильм
приковывает знаковыми мелочами, за которые цепляется память. Вот фарца с
пластинками и джинсами, вот тихие и почти законные махинации с хорошими
книгами, которых до ужаса не хватало, вот строгие нравственные установки, а вот
их разгульное нарушение. Блат. Полуподпольная любовь к року. Открытые границы
отсюда до Кушки, езжай — не хочу… А вот застегнутое на все пуговицы советское
телевидение. Склероз принимается любовно обсасывать каждую милую косточку,
ловко брошенную рукой режиссера. Таким способом поддерживается внимание
зрителя: он все ждет — началось интересно, сейчас скажут очень, очень важное,
сейчас начнется откровение! Ждет. По экрану текут картины советского быта,
проплывает почти бессюжетная история, идет многотрубный конвой из кухонь,
спален, студенческих аудиторий, провинциальных городков, пафосных курортов…
1973 год. И все. И нет откровения.
До последних сцен. Прозвучав перед
финальными титрами, режиссерская истина действительно преобразовала безобразную
кучу бытового материала в стройную конструкцию. Но… разочаровала. И это все?
Стоило ли ради этого смотреть всю картину!
Почти одновременно с фильмом
"Исчезнувшая империя" вышла другая лента об СССР — "Мы из
будущего" Андрея Маликова. Актерский ансамбль в ней куда более звездный,
нежели в "Исчезнувшей империи", зато в последней в роли режиссера
выступил такой мэтр, как Карен Шахназаров. Вещь у Шахназарова получилась на
порядок более изощренная и эстетически продуманная. Разобраться в ней куда как
сложнее, а стало быть, и публика, способная воспринять ее во всей
неоднозначности замысла, способная оценить ее по достоинству, относится в
основном к интеллектуалитету. Но вот какой получается парадокс: как художник
Андрей Маликов слабее Карена Шахназарова. Во всяком случае — пока. Но ему удалось
— со всеми ошибками, корявостями и натяжками — создать фильм, который цепляет и
оставляет впечатление "родного". Смотришь его и чувствуешь: да это же
наши! Свои! Малость стукнутые, но все равно свои! Что те, кто из нулевых, что
те, кто из сороковых (действие происходит в наши дни и в 1942 году). Финальные
титры встречаешь с ощущением надежды: ведь когда-то мы выкарабкались из
страшных испытаний, стало быть, и сейчас выкарабкаемся. Маликову удалось
по-настоящему зацепить чувство национальной общности с предками и
современниками. Притом он не перегнул палку ни в "красноту", ни в
"политкорректные извинения". И за это достоин величайшей похвалы.
А вот Карен Шахназаров ничего
зацепить не смог. При всем совершенстве инструментария.
Почему?
Да ведь он рассказывает публике о
метаниях той части интеллигенции, которая давно поставила крест на СССР. Для
нее Советский Союз — нечто вроде древнего Хорезма или какой-нибудь Парфии.
Остались мифы, развалины да еще экзотические названия населенных пунктов.
Археологи способны реконструировать кое-что из бытовой стороны советской жизни,
как реконструируют они быт центральноазиатской империи прошлого со столицей в
заброшенном "городе ветров". Именно этот "археологический
образ" — главный во всем фильме. Дед главного героя "открыл"
этот "город ветров". Через деда, обеспамятевшего и едва ли не
полоумного, доносятся до позднесоветских времен громовые раскаты грандиозных
проектов красного утра, "новой планеты". Отец и мать его там же, в
"городе ветров", познакомились и полюбили друг друга, чтобы потом
расстаться, хотя и был у их любви плод — сын. Таков рубец 60-х: романтика,
разрез по живому и намек на "Июльский дождь". А реальность,
окружающая центрального персонажа, очень напоминает последние дни древней
империи. Все разваливается, все рассыпается, все фальшиво, все ложь, все
ненастоящее, со всего штукатурка рушится пудами, а потом и обнаженное кирпичное
нутро, казалось бы, несокрушимо-прочное, валится наземь, разбиваясь на
бесформенные груды.
Зритель знает: пройдет немного
времени — и советская империя распадется. Поэтому развалины древней имперской
столицы намертво входят в сознание как символ ушедшего СССР. Таким образом,
Карен Шахназаров выступает в качестве могильщика Страны Советов. Причем
могильщика самого радикального из всех, кто побывал на этой должности до него.
Ведь, если вдуматься, кто-то, проклиная Сталина, лагеря, очереди в магазинах,
разорение крестьянства, уничтожение традиционной культуры, униженное положение
Церкви и т.п., все-таки говорит об этом как о чем-то до конца не отболевшем,
недавнем, для него, таким образом, прошлое все еще продолжается в настоящем.
Ведь вот он, СССР — рукой подать… Следовательно, империя не ушла, не исчезла.
А кто-то избирает иной подход: СССР был когда-то, очень давно, так давно, что,
почитай, его почти не было. Он сгинул, нет ничего, кроме полуразвалившихся
стен. Язык советской культуры, этики и эстетики — мертвый. Вроде латыни. Или
какой-нибудь чудовищной экзотики, совершенно закрытой от наших современников.
"СССР умер тысячу лет
назад", — сообщает зрителю Карен Шахназаров.
Отчего же главный герой становится
переводчиком с экзотического, никак не связанного с нашей реальностью языка?
Именно об этом узнает зритель в последней сцене. И мотивировка действию центрального
персонажа дана очень сдержанная: ясно, что на него повлияла добрая память о
родителях. Но все-таки не одна лишь она. Столь же очевидна привязанность
главного героя (а через него и самого режиссера) к той жизни в целом.
Не-красная ностальгия. На протяжении всей картины СССР показан был в качестве
королевства кривых зеркал, а под занавес Карен Шахназаров как-то спохватывается
и с нежностью намекает: вот-де как я люблю те времена, аж дух захватывает. И
кто я теперь такой? Кто мы все теперь такие — люди вроде меня? Мы переводим
нашим современникам давно умершее прошлое на понятный им язык. Зачем это нам? К
чему мы занимаемся этим? Ах, ведь это молодость наша была, ведь это наши
родители были…
И все? Только поэтому? А нет ли тут
изрядного лукавства? А не было ли в "изчезнувшей империи" чего-то
очень уютного и комфортного, столь близкого для сердца, что сердце, давно
согласившись с доводами разума в духе "нет, все там было ужасно", —
никак не перестанет трепетать по эпохе поздней Империи? Да и не только
"поздней" или "исчезнувшей", а и просто — Империи, без
всяких лишних, по большому счету, эпитетов.
Невольная реакция на фильм
Шахназарова — разочарование и раздражение. Сначала ищешь, где и как режиссер
исказил советскую реальность, а потом понимаешь, что делать этого не нужно. Да,
в чем-то исказил, а чем-то был точен и цепок… Но неправдоподобными выглядят
не мелочи (с ними-то в большинстве случаев все в порядке), а главная смысловая
конструкция фильма: "Там было очень плохо, той жизни уже нет, а мы все
равно ее по-своему любим". Где-то здесь неправда. То ли любят очень
"по-своему", так "по-своему", что эта странная любовь
больше напоминает ненависть. То ли жизнь та ушла не столь далеко, и пусть она
не воротится, а все-таки кое-что полезное из нее выудить и использовать можно
до сих пор. То ли было в Империи не так уж плохо… да… вспоминается много
такого, к чему ярлык "очень плохо" приклеить невозможно. То ли? вышел
у Карена Шахназарова салат из правды и неправды.
И странно видеть, как очень значительный
в нашем искусстве человек создает фильм, так до конца и не договорившись с
самим собой, где можно поставить предел собственной искренности.
Оригинал этого материала
опубликован в Русском журнале.
