Ирано-российская развилка
За последний месяц накал страстей по иранской ядерной проблеме достиг своего апогея. Стало ясно, что мир поставлен перед фактом очередной перезагрузки геополитической карты Среднего Востока.
Споры вокруг иранских ядерных объектов на фоне продолжающего набирать обороты "карикатурного скандала" и недавней победы ХАМАС на парламентских выборах в Палестинской автономии снова вернули западному сообществу уже хорошо забытое чувство геополитической неуверенности, с которым прежде у него ассоциировались понятия "Ближний Восток" и "исламский фундаментализм". И это не случайно. За последние полтора десятилетия радикальный ислам претерпел значительную эволюцию собственной политической среды. В результате этой эволюции полу-подпольные национально-освободительные движения и разрозненные диссидентские группы исламистов превратились в мощные разветвленные сетевые организации, распыленные по всему миру. Типично такой виртуально-сетевой организацией можно считать неуловимую и почти полумифическую "Аль-Каиду". После атак на нью-йоркские небоскребы-близнецы и взрывов в европейских городах виртуальность радикальных исламистских группировок стала особой формой реальности, зеленой визитной карточкой эпохи глобализации.
Однако для сознания западного информационного потребителя, уже привыкшего к эффекту дереализации естественных политических процессов на Ближнем Востоке, тенденции стремительной политической легитимации исламских радикальных организаций и беспрецедентное форсирование Ираном своей ядерной программы сегодня кажутся едва ли не признаками близости апокалиптических времен. Еще совсем недавно исламский Восток представлял для Запада варящееся в собственном соку сборище коррумпированных и полуизолированных режимов, которые сами по себе уже давно никем не воспринимались всерьез по обеим сторонам Атлантики. Всерьез воспринимались, пожалуй, лишь опасность отдельных проблем, которые могли послужить препятствием политике транснациональных компаний в регионе, и внешняя роль демографического фактора мусульманского мира, постоянно формирующего питательную среду для армий гастарбайтеров и потенциальных террористов.
Однако эти проблемы, став повседневными реалиями для западных обществ, рассматривались и продолжают рассматриваться исключительно в качестве одного из социальных феноменов современной западной цивилизации, вне отрыва от тех глубинных процессов, которые происходят в исламских обществах сегодня. Ислам на уровне массового сознания не просто секулиризируется, но перерождается из собственно религии в массовую социальную идеологию, в своеобразную самодостаточную социальную веру. Такая вера уже мало прислушивается к увещеваниям мусульманских духовных авторитетов, если они не солидаризированы с голосом толпы, разогреваемой исламскими радикалами.
Угрозу превращения радикального ислама в унитарный геополитический фактор в своей колыбели — на Ближнем Востоке, мало кто до сих пор считал актуальным. Но именно такая угроза сегодня материализуется на горизонте, когда Исламская Республика Иран делает все возможные и невозможные попытки возглавить лидерство не только в ближневосточном регионе, но и в мусульманском мире в целом. Учитывая тот факт, что исламизм сегодня повсюду находится на подъеме, Иран, как одна из ведущих держав региона, не мог оставаться в стороне от процессов, происходящих сейчас в мусульманских странах.
Действительно, если мы посмотрим пристальней на то, что сейчас происходит непосредственно в Исламской республике и вокруг нее, то воинственная непреклонность ядерной риторики Ирана станет более объяснимой. Можно сказать, что сам приход к власти в Иране ультраконсервативного политического крыла во главе с президентом Махмудом Ахмадинежадом в июле 2005 года является отголоском тенденций роста исламистских настроений во всем в мусульманском мире. Впервые с 1981 года Исламскую республику возглавил светский человек, идейный ультраконсерватор и при этом — один из самых последовательных экономических прагматиков.
Победа Ахмадинежада обозначила конец эпохи реформистской модернизации в Иране, проводимой его предшественниками — президентами Хашеми-Рафсанджани и Хатами (принадлежащих соответственно "консервативному" и "либеральному" крылу иранских реформаторов). Благодаря усилиям Рафсанджани, Хатами и их сподвижников, в стране были созданы и успешно реализованы программы выхода страны из того социально-экономического кризиса, в котором она оказалась в конце 1980-х годов. Однако реформы, подняв экономику Ирана и улучшив реальное благосостояние иранцев, вели к постепенной либерализации иранского общества. Это уже стало грозить основам хомейнистского строя, для спасения которых и были затеяны реформы. Резкий "поворот вправо" внутренней политики Ахмадинежада (начиная с запретов на западную музыку в республике и прессинга "либеральных" иранских СМИ) был призван вернуть Иран к идеологическим истокам хомейнизма, а значит — максимально радикализировать соответствующие направления внешней политики.
Активное включение Ирана в "карикатурный скандал" и уверенное игнорирование — до самого последнего времени — любых инициатив мирового сообщества в вопросе о иранском "ядерном досье" являются лишь внешними верхушками айсберга "новой иранской политики". Одними из ее основных целей можно считать постепенный ввод в "большую политику" радикальных экстремистских группировок в Палестине, Сирии и Ливане, предпочитающих действовать методами вооруженной борьбы. В очень большой степени январская победа ХАМАС на выборах в Палестинской автономии — дело рук Тегерана, сумевшего воспитать в этой организации огромную массу проирански настроенных элементов. В результате, Ираном была проделана весьма кропотливая подготовительная работа по включению ХАМАС в поле легитимной политики, увенчавшаяся крупным успехом. Этот успех был недавно подкреплен обещанием Ирана передать ХАМАС транш размером в 1 млрд. долларов, если стратегический курс этой организации по-прежнему будет базироваться на непризнании любых мирных договоренностей с Израилем и продолжении вооруженного сопротивления на оккупированных территориях.
Похожие внешнеполитические "сливки" Тегерану удалось снять и на иракском направлении, умело используя шиитский фактор. Несмотря на все ужасы постхусейновского Ирака, иранская тайная дипломатия достаточно успешно пролоббировала победу шиитской коалиции на парламентских выборах и добилась назначения дружеского Тегерану президента Талабани.
Такая "закулисная" и по-настоящему "восточная" внешнеполитическая тактика Ирана не только выбивает почву из-под ног у американских авторов плана создания "Большого и Демократического Ближнего Востока", но и работает на перспективы превращение Ирана в региональную супердержаву. В Иране не так давно был разработан интересный документ под названием "Двадцатилетняя перспектива". Помимо всего прочего, в документе указывается, что через двадцать лет Иран должен стать "вдохновителем исламского мира и цивилизациобразующим государством с революционной и иранской идентичностью, реализующим конструктивное и эффективное взаимодействие в международных отношениях".
Тем самым Тегеран уже в среднесрочной перспективе намерен резко активизировать практическое осуществление основной задачи хомейнистской парадигмы — политическое оформление под эгидой Ирана мировой исламской уммы. В глазах мусульман всего мира клерикальный исламизм Ирана выгодно противопоставляется светскому суннитскому исламизму арабского мира, постоянно заигрывающему с Западом в самом важном направлении борьбы — ближневосточном. Лавры джихада против Израиля и борьбы с оккупационным режимом западных союзников в Ираке таким образом оказываются в руках ведомой духовными авторитетами могущественной державы мусульманского Востока, никогда не пятнавшей себя сношениями с "Большим Шайтаном" или впадением в "светскость" мира сего. Светские суннитские государства Леванта и Арабии, изрядно подрастерявшие пафос революционного ислама, вытесняются на международную периферию исламистской активности, где хорошо себя чувствуют только вечные нелегалы вроде пресловутой "Аль-Каиды". Таким образом, Иран имеет довольно неплохие шансы оседлать "всеисламского тигра" и в случае реальной опасности аккумулировать вокруг себя ресурсы недовольства мировой "уммы".
Вялотекущая, никому особо не угрожающая и потому уже не раздражающая "нестабильность" Ближнего Востока давно стала самым стабильным его брэндом, привычной формой его бытия, которую нужно принимать "как есть". Но стоит только появиться "возмутителю спокойствия", он вызывает священный гнев невыспавшегося еврообывателя, возмущенного разрушением "хрупкого баланса". Примерно так можно описать среднестатистическую реакцию Европы на те или иные события, происходящие на Ближнем Востоке. Вспомним, как совсем недавно пацифистски настроенные лидеры Евросоюза выступали с гневной критикой действий союзников в стерилизованном Ираке, отброшенного почти что в феодализм операцией "Буря в пустыне", экономическими санкциями и ночными бомбардировками. Точно также совсем недавно Европа бредила модернизаторством Ирана, либеральными реформами Хатами и ставшим культовым в 1990-е годы иранским кинематографом, изредка и больше по инерции порицая Тегеран за "нарушения прав человека" и "бесправное положение иранской женщины". Но стоило Ирану публично отречься от навязываемой ему геополитической травоядности и напомнить всему миру о приоритетах собственной идентичности, для Европы он сразу превращается в enfant terrible.
Тот факт, что США намекают несговорчивому Ирану и всему мировому сообществу на "исчерпанность дипломатических усилий" и неизбежность применения "силового варианта", неудивителен и вполне ожидаем. В конце концов, цель очистки Персидского залива по обоим берегам от "неправильных" режимов давно стало долгосрочной стратегией всех американских правительств еще с 1980-х годов прошлого столетия. Но вот единодушие с Америкой в этом вопросе главных европацифистов — Германии и Франции — по-настоящему удивляет. Министр иностранных дел Франции Филипп Дуст-Блази договорился до того, что обвинил Иран в развитии "секретной военной ядерной программы", которую якобы не могут больше скрывать "никакие гражданские ядерные цели".
Что же случилось с европриоритетами? Ведь если вспомнить о так часто припоминаемых европейцами "правах человека", то по удельному весу "преступлений против человечности" Иран даже рядом не стоял по сравнению с тем же иракским режимом, за которого в свое время попыталась заступиться "сердобольная" Европа. Можно, конечно, предположить, что Европа "уверовала" в монотонно повторяемые американским Госдепом мантры о необходимости и предопределенности силовой операции на Иранском нагорье. Чем конкретно была вызвана такая реакция европейских лидеров: реальным страхом перед ядерной энергетикой Ирана, открывшего с 1992 г. для МАГАТЭ возможность инспектировать любые свои объекты, или стремлением в будущем урвать ускользающий кусок иранского "нефтегазового пирога", не так уж и важно. Важнее другое — Европа, наконец, поняла, что по-настоящему либеральной эволюции Ирана с помощью выращенной в евросоциальных лабораториях "пятой колонны", уже не получится. Как итог: министр иностранных дел Ирана Манушехр Моттаки на брюссельской встрече в начале этой недели официально отверг идею о дальнейших консультациях с "евротройкой", оставив возможность лишь для двусторонних переговоров с каждой европейской державой по отдельности.
Остается вопрос: что же в сложившихся обстоятельствах необходимо делать России? Проблема заключается в том, что после принятия на венской сессии Совета управляющих МАГАТЭ резолюции о передачи иранского "ядерного досье" в СБ ООН, к которому поспешила присоединиться и Россия, многие влиятельные круги в Тегеране расценили как откровенное предательство со стороны северного соседа. В какой-то мере это еще сильнее подтолкнуло Иран к тому, чтобы прекратить сотрудничество с МАГАТЭ, выйти из дополнительного протокола по Договору по нераспространению ядерного оружия и начать промышленное обогащение урана. В Иране все чаще стали раздаваться голоса, что гарантий исполнения Россией своих обязательств перед Ираном не существует и что Исламская республика должна вести ядерные переговоры с серьезными государствами, но не с Россией, независимое "посредничество" которой в разрешении иранской ядерной проблемы до визита Кириенко казалось очень сомнительным.
Действительно, ведь Россия больше, чем кто-либо в мире осведомлена о мирном характере ядерной программы Ирана и при этом продолжает идти на поводу у третьих игроков, неумело лавируя между Ираном, Западом и международными институтами вроде МАГАТЭ и ООН. В Тегеране начинают понимать, что Россию и ее инициативы всего-навсего используют против Ирана в качестве своеобразной приманки, чтобы создать видимость альтернативного выхода из сложившейся ситуации, игнорирование которой чрезвычайно усугубит положение Исламской республики и создаст дополнительный прецедент для легитимации в глазах мирового сообщества "силового варианта".
С другой стороны, Иран прекрасно понимает, что этот вариант в безболезненном для мирового сообщества виде (как в случае с Ираком) по целому ряду причин невозможен, по крайней мере, в близлежащей перспективе. Не говоря уже о том, что на наземную операцию в Иране сегодня в мире не решится абсолютно никто. К тому же любой удар по Ирану станет для исламского мира лучшим детонатором, не говоря уже о том, что Иран способен достаточно жестко ответить на любую направленную против него агрессию. Поэтому Иран сейчас поставлен перед нехитрым выбором: либо торговаться с Западом за отказ от промышленного обогащения урана на своей территории (в идеале — за закрытие своей ядерной программы) по примеру Северной Кореи, либо всеми возможными способами запутать переговорный процесс, максимально затягивая время и делая ставку на то, что Запад испугается первым и рано или поздно отступит сам.
***
Иранская ядерная программа, рассматриваемая государством и обществом в качестве крупнейшего общенационального проекта, в нынешнем ее виде является довольно амбициозной. Правительство Ирана обязано развивать полный ядерный топливный цикл, в течение 25 лет обеспечить производство в стране 20 тысяч мегаватт электроэнергии и построить 20 атомных энергоблоков. Однако эти планы в первую очередь призваны стимулировать сокращение губительной нефтяной зависимости в структуре энергопотребления Ирана, а также создать условия для экспорта в обозримой перспективе ядерного топлива в другие страны.
За годы межгосударственного сотрудничества между Российской Федерации и Ираном Москва так и не создала в этой стране пророссийского лобби, видимо, ожидая, что в полузакрытой от всего внешнего мира Исламской республике прямой конкуренции России нет. Если говорить об экономических выгодах создания совместного российско-иранского предприятия по обогащению урана, то Россия в этом случае недополучит свою долю прибыли от большинства совместных ядерных проектов типа Бушерской АЭС, так как топливо для них будет производиться не в России, а силами самого СП. Гораздо больше Россия могла бы получить на поставках вооружений в Иран, возобновленных после вынужденного четырехлетнего перерыва в 2000 году президентом Путиным. Сегодня иранский рынок может дать России доходы в сумме не менее 10 млрд. долларов в течение ближайших нескольких лет, которые в случае эскалации напряженности вокруг иранской ядерной программы Москва может запросто потерять.
Не секрет, что Россия путем предложения создания на своей территории совместного предприятия с Ираном по обогащению урана, пытается разыграть сугубо политическую карту и успеть проскочить в постоянно сужаемое усилиями США пространство ближневосточной политики. Именно этим задачам были посвящены недавние сенсационные реверансы российского руководства в сторону ХАМАС и приглашение делегации этой организации посетить Москву. Нужно отметить, что Иран сегодня имеет все основания не доверять Москве. После прошлогодней пассивной реакции отечественных элит на братиславские предложения осуществлять инспекцию мирового сообщества российских ядерных объектов, у Ирана не могли не появиться сомнения в самостоятельности Москвы в осуществлении собственной политики, касающейся вопросов национальной и региональной безопасности. Теперь Россия пытается играть в игры, которые Ирану вряд ли придутся по душе. Участие Москвы в разрешении ближневосточных проблем и попытки наладить отношения с ХАМАС Тегеран способен расценить как вмешательство в зону его суверенных интересов, что может быть чревато серьезным охлаждением двусторонних отношений.
Москва наконец осознала, что в настоящее время имеются большие возможности реально и надолго укрепиться в Центральной Азии не только с помощью инструментов геополитического влияния, но и посредством вложения своего капитала в экономику этих стран. Именно поэтому Россия в последнее время все чаще сама отказывается от громоздких и неэффективных структур СНГ. Россия не так давно аннулировала Экономический суд СНГ и Штаб координации военного сотрудничества. Не исключено, что в ближайшее время она откажется и от Договора о коллективной безопасности, в пользу сотрудничества в рамках ЕвразЭС и ШОС. Россия через ЕвразЭС и ШОС уже сумела остановить процесс навязчивого прихода США в Центральную Азию и начала постепенное вытеснение американцев из этой зоны.
Наблюдая за активизацией среднеазиатской политики России, Иран пытается реализовать проект политической оси персоязычных государств, а также транспортного и энергетического транзитных коридоров Иран — Афганистан — Таджикистан. Особенностью новой политической оси является то, что Иран выступает в ней не просто как государство-донор, а как одно из трёх братских государств, имеющих общую религию, язык, культуру и историю. На этом фоне руководители Таджикистана и Афганистана могут выйти на первые роли в регионе. Получив возможность опираться на авторитет и экономический потенциал Ирана, они вполне могут проводить свою внешнюю и внутреннюю политику более свободно, исходя из своих, чисто прагматических интересов, которые не обязательно должны быть сверены с Москвой.
Иран все чаще пытается за спиной России осторожно вмешиваться в ее энергетическую политику на Каспии, в Средней Азии и Закавказье. Энергетические интересы России и Ирана в этом регионе пересекаются уже сегодня. Вплоть до настоящего времени высокий уровень политического диалога позволял сторонам находить компромиссы по энергетическим проблемам, как пример, разграничение приоритетов по строительству блоков Сангтудинской ГЭС в Таджикистане и налаживание трехстороннего энергетического сотрудничества в формате "Россия–Иран–Азербайджан". Но при этом Иран пытается поставлять свой газ в такие геополитически важные для России районы, как Грузия и Армения.
Воспользовавшись "брешью", открывшейся на энергетическом поле Закавказья вследствие перебоев с поставками российского газа, иранцы моментально поспешили занять эту нишу, гарантировав Грузии бесперебойное поступление "голубого топлива", а Армении намекнув на неплохую возможность переориентироваться с российских на иранские энергоносители. В последнем случае выгоды для Армении могут быть слишком заманчивы, так через ее посредство газопровод "Иран-Армения", который должен вступить в строй в январе 2007 года, может с выгодой для всех участников превратиться в транзитный "Иран-Европа". Тегеран сейчас ведет активный диалог с Болгарией и Польшей на предмет организации транзита иранского газа через эти государства в страны Западной Европы (иранским предложением уже заинтересовались австрийские и немецкие компании).
Разумеется, Москва недовольна соглашениями о поставках энергоносителей, которые эти страны заключили с Тегераном, поскольку зависимость государств Закавказья от ценовой политики российских энергопоставок в целом всегда была одним из важнейших рычагом геополитического давления России в регионе. Теперь Иран рискует, воспользовавшись нужным моментом, спутать России карты не только в Закавказском и Среднеазиатском ареалах, но и в ее европейской энергетической политике. Но именно сейчас Москва должна решить, чем она готова жертвовать, чтобы сохранить политическое доверие мирового ислама. Ведь во многом от знака будущих политических отношений с Ираном зависит, как именно Россию будут воспринимать не только в исламском мире, но и в мире вообще. И если этот знак удастся не только сохранить положительным, но и изменить само качество позитива, то тогда вся нынешняя эпоха двусторонней настороженности останется в памяти не прелюдией к провалу, а синкопой, которая только предваряет гармонию последующих отношений.
Оригинал этого материала опубликован на сайте АПН.
