Исторический момент требует закрепления Путина во власти
Александр Проханов, главный редактор газеты "Завтра", писатель
РЖ: Александр Андреевич, в последние годы в рядах государственников мы наблюдаем размежевание на тех, кто признал состоятельность новой российской государственности, и на тех, кто фактически отрицает ценность государства? Что вы вкладываете в понятие государства и состоялось ли новая Россия по вашему мнению?
Александр Проханов: Прежде всего, я не аналитик, и у меня мозги лишь отчасти аналитические. Я, скорее всего, как говорят и мои друзья, и недруги, фантазер, поэт, романтик, и мои определения недостоверны и скорее основаны на интуиции и на поэтическом воображении, и мне нельзя верить. И поэтому все то, что я вам скажу, скорее домысел. Или, может быть, все, что вы услышите, — это есть некие магические заклинания, это вызывания из небытия, это создание эмоциональных и метафизических вихрей, которые в итоге должны сложиться в мою мечту, имя которой — Государство Российское, или, как я его называю экзотически, Пятая империя. Я полагаю, что после почти 15-летнего хаоса, когда русская галактика представляла собой скопище космической пыли, броуновского, спонтанного, неосмысленного, хаотичного перемещения исторических масс, доставшихся нам из прошлого, в этом космическом облаке стала зарождаться твердость, планетарное ядро. Это образование я именую той изначальной данностью, из которой должна появиться новая, пятая по моему летоисчислению, российская государственность, российская имперскость, российская державность.
Мое летоисчисление первой империи относится к Киевской Руси, которая была, повторяю, империей, хотя многие возражают против этого. Это была структура, охватывающая колоссальные пространства, населенные более чем двадцатью этносами, она имела отчасти сетевое, а отчасти централизованное управление. Империя имела культурную общность и технологии, свойственные всем империям вплоть до технологии насильственного переселения народов, если эти народы мешали или не поддавались ассимиляции. Эта империя завершилась примерно к XII веку, может быть, к началу XIII века. После мучительного дробления в царствование Василия Третьего, а возможно, и раньше, во времена князей Московских — Калиты и Дмитрия Донского, стала складываться новая московская империя, новая государственность на семи холмах, в недрах которой и была сформулирована концепция Третьего Рима.
После краха этой империи, после Смутного времени стала появляться новая русская имперскость, новая русская государственность, уже романовского, имперского, петербургского толка, вершиной которого было царствование Екатерины. Эта третья империя просуществовала до известного, несчастного для одних и богоспасаемого для других, 17-го года, когда она рухнула, и на месте ее возродилась четвертая, "красная", сталинская империя, просуществовавшая 70 лет.
Вот после ее разрушения, ее полной диссоциации появился 15-летний безгосударственный или межгосударственный период русской истории, о котором я говорил и который, на мой взгляд, теперь кончается. Опять же по закону таинственной русской исторической синусоиды после краха, после провала, после полной аннигиляции русская цивилизация опять обретает свою оболочку, в которой она продолжит свое развитие и свое превращение в будущую бабочку.
РЖ: Т.е. вы утверждаете, что русская цивилизация может принимать различные формы государственности?
А.П.: Дело в том, что я в данном случае мыслю не политическими категориями, а скорее все-таки мистическими, при том, что я числю себя и являюсь советским человеком со всем набором советских черт, я советский империалист, я советский "красный". Все мои работы, труды, мои романы, книги, мои путешествия, мои потери были связаны с советской империей, ибо на всех войнах, которые эта империя вела на последнем участке своего пребывания в мире, а также во всех промежуточных трагических войнах, которые извне переместились внутрь империи, я был прямым участником. И из двух чеченских войн, а также из событий 91-го года, где я был на стороне ГКЧП, 93-го года, когда я был баррикадником, — я из этих событий вынес свой, повторяю, метафизический, мистический опыт.
Казалось бы, что последним безнадежным всплеском красного империализма, красной государственности были события 93-го года, когда так называемые красно-коричневые пытались дать отпор либеральной революции и пытались перевернуть колесо истории вспять. Это был тот запоздалый всплеск советского сопротивления, который должен был бы произойти в 91-м году, но его не было, и спустя два года он с огромным опозданием все-таки случился, конечно, в ослабленной форме. После разгрома восстания 1993 года, после уничтожения баррикад, после обстрела Дома Советов ельцинскими танками, казалось, что либерализм победил.
Для меня игра свободных сил и либеральная революция есть синонимы деструкции, хаоса, бессмысленности, и весь ельцинский период для меня — это период не государственного строительства, а добивания остатков структуры, остатков государственности. Но именно в этом же 1993 году на выборах в придуманную Ельциным Государственную думу по новой Конституции победили не либералы, а с поразительным, загадочным триумфом прошли туда красно-коричневые, то есть именно те, кого давили танки и кого гнали омоновцы своими дубинами.
Тогда победил Жириновский, как яростный русский националист, туда прошли коммунисты, и этот результат ошеломил всех, в том числе и либералов. Это был странный, загадочный и мне тогда не понятный симптом, который я теперь расцениваю как симптом зарождения новой государственности, приход красно-коричневых в Думу как демонстрация их энергии, что они не исчезли, наоборот, они вырвались из-под танковых гусениц и пришли в государственный институт. Это был для меня симптом начала новой русской государственности. И эти танки, которые громили Дом Советов, давили баррикады, этот погром и расстрел, ужасный для меня в ту пору, сейчас расценивается мной как некий исторический, может быть, даже отчасти бессознательный, мессианский акт, уничтоживший остатки и реликты советской империи.
На этом кровавом расчищенном пустыре оказалось возможным взращивать новую государственность. И в этом смысле баррикадники, которые своими смертями, воплями, стенаниями и молитвами провожали в небытие Советский Союз, были арьергардными бойцами великой Красной армии и одновременно были и авангардом новой русской государственности. И на этом примере я бы иначе истолковал апостольские слова: "И последние станут первыми". Двоякая миссия защитников баррикад, этих во многом уже забытых людей, состояла в том, что они были плакальщиками, они шли за катафалком советской империи, и они были одновременно трубадурами новой государственности, что подтверждает прорыв этой уничтоженной энергии в Государственную думу.
Затем была страшная первая чеченская война, которую вела армия, не имевшая за спиной государства. Это была армия, находящаяся между небом и землей, армия без вождя, армия, которую била каменьями собственная элита, армия, которую оплевывали журналисты, армия, которая двигалась в этих горах, ее то останавливали, то опять бросали на пулеметы, из нее выхватывали десятки пленных и обменивали их на государственные деньги, на этой армии делала бизнес и русская элита, и чеченцы.
Казалось бы, первая чеченская война закончилась тотальным поражением Центра, Хасавюртом, она должна была подтвердить полное отсутствие государства, полную его слабость, полную никчемность. Но именно во время этой первой чеченской войны появился тот, кого мы называем современным святым, — Евгений Родионов. Это был захваченный в плен чеченцами солдат, которому было предложено отказаться от православной веры, от армии, принять ислам и воевать на стороне боевиков. И он отказался, и ему отсекли голову. Был такой акт — отсечение головы Иоанна Предтечи. Случай с Евгением Родионовым — фантастический римейк в нашей истории. Евгений Родионов не канонизирован до сих пор, хотя он народный святой, ему ставятся престолы, его хоругви видны во время шествий, о нем пишут. Значит, существовало в его представлении, в его понимании нечто настолько значимое, за что он пожертвовал жизнью. Я был на этой чеченской войне, но я не понимал, что, оказывается, у армии есть некое загадочное понимание хода вещей. Таким образом, у нарождающейся русской государственности появился свой первый святой, как в свое время Борис и Глеб появились у первой империи, как Гермоген у второй империи, как у третьей империи был Иоанн Кронштадтский или, в конце концов, царь Николай Второй. У четвертой империи был целый сонм красных мучеников — Зоя Космодемьянская, 28 панфиловцев, Талалихин. И у нынешней пятой империи появился святой.
Пришла вторая чеченская война, победная война. Она была тоже кромешная, неэффективная, но у государства появились свои первые полководцы — Трошев, Шаманов. А когда у империи, у государства, у народа появляются святые и полководцы — это симптом того, что империя практически состоялась.
Беслан должен был смести хрупкую российскую государственность, это была блестяще задуманная террористическая операция, поскольку проведение акции было выбрано в самом хрупком месте, между осетинами и ингушами. Захват школы, убийство детей должно было показать всю бессмысленность, деструкцию, беспомощность российской государственности, ее вождей, ее номенклатуры, ее силовых структур, и он показал все это. Но этот чудовищный взрыв был не просто террористическим актом, направленным на перекодировку сознания, это было избиение младенцев, это было огромной ритуальной мистической жертвой. Убийство детей перевертывает сущность людей, это удар в сердце любого этноса. Тем не менее государство устояло при всей, повторяю, слабости контртеррористической операции. Это является свидетельством того, что государство есть.
Затем появились уже очевидные путинские вещи, имя которым — централизация, то есть был укрощен хаос, был наброшен намордник на эту бесконечную игру свирепых, стихийных, алчных разрушительных сил. Была проведена централизация администрации, Путин стянул ремнями все административные структуры регионов, устранив выборы губернаторов, была проведена централизация политической системы. По существу, он умертвил все ядовитые партии, которые были включены в вихрь политического сумбура, политического безумия, создав одну огромную, малоподвижную монопольную "Единую Россию", которая замедлила весь политический процесс в стране, и, по существу, всю разрушительную неконструктивную политику 90-х годов выдворил за пределы партии. Исчезла "уличная" политика, началась централизация экономики, создается суперхолдинг, сначала газпромовский, а потом к "Газпрому" подключаются не только углеводороды, но и вооружение, и все оставшееся советское наследие, еще живое, то есть создается такой госкапиталистический монстр. Была проведена централизация электронных СМИ, создан очень массивный, контролируемый властью аппарат. До этого в общество вливалось огромное количество деструктивных идей, состояний, переживаний, там были разрушительные информационные войны, которые уносили огромные пласты социальных энергий и целые контуры идеологических и моральных переживаний страны.
Наблюдая эти изменения, я смело заявил, что русская государственность обрела наконец свою долгожданную субъектность. То есть государственность оказалась способной рефлексировать на поведение своего собственного социума, на свое собственное поведение, на поведение среды, на поведение окружения, различать в энергиях, которые надвигаются на страну, дружественные и враждебные, стала разбираться и выстраивать иерархию угроз, как внешних, так и внутренних. Все это делается далеко не достаточно, с огромными пробелами, опозданиями, инертностью, но это делается. Это есть симптоматика появления первых ростков новой русской государственности, именуемой пятой империей.
РЖ: Эта симптоматика свидетельствует о зарождении принципиально новой государственности или это некое продолжение тех имперских традиций, русских, советских, которые имели место ранее?
А.П.: Нынешняя государственность — абсолютно новая, в этой государственности общее только одно — имманентное, заложенное в русские пространства, тяготение друг к другу. То есть, эти пространства, растерзанные и рассеченные на части, обладают странной способностью срастаться, — говорю это не политологическим языком, — это как саламандра или какой-нибудь дракон, которого рассекают на множество частей и разбрасывают в разные углы земли, а все это начинает шевелиться, стягиваться и опять срастаться. В этой государственности главной опять остается внутренняя задача — сбережение цивилизационного русского топоса, который каждый раз обрастает новыми оболочками, выступает под разными эмблемами и знаменами, привлекает для своего проявления совершенно разные технологии, находит разные каналы выхода в историческую атмосферу. И политологически эта новая русская государственность, конечно, будет абсолютно отличаться и от красного, и от белого, и от великого московского, и от великого киевского периода. Мы уже сейчас видим, что выстраивается совершенно другой броненосец.
РЖ: То есть, на сегодняшний день можно говорить, что горбачевско-ельцинский период полностью завершился?
А.П.: Да, этот период закончился и начался, я бы его назвал, позднепутинский период, потому что первый путинский период тоже был во многом неясен. Мне кажется, он был неясен даже для самого Путина. Имманентные для русской истории процессы оказываются сильнее проектности. И я полагаю, что вся русская история развивается по этим странным синусоидам, от огромного расцвета и величия к ниспадающей ветви, к провалу в бездну, к почти полной аннигиляции и новому возрождению, новому ренессансу. И эти таинственные, загадочные процессы русской истории потом и формируют типы власти и образы правителей.
Когда мы говорим о великих преобразователях и великих реформаторах, мы все-таки должны понимать, что на этих людей надвинулась история во всей своей полноте и анонимности, и она включилась в них, и эти преобразователи были не более чем функциями загадочной исторической тенденции. Они давали этим тенденциям имя, они осуществляли их, проявляли их в войнах, в строительстве, в переселении народа, во всевозможных идеологических построениях, но, повторяю, сегодняшняя русская государственность вышла наконец из мутного болота. У меня есть такая метафора, что эта русская государственность, русская имперскость в достаточно спокойные периоды истории движется, как огромная сияющая, сверкающая льдина на обширном водном пространстве, а когда сужается историческое русло и, соответственно, убыстряется историческое время, то эта льдина колется на множество частей и осколков и проходит эту узкость грудой шипящих, грохочущих ледяных обломков. Когда эта узкость (имя ей — историческая катастрофа) кончается, объемы опять расширяются, льдина опять срастается и снова превращается в сияющее северное лучезарное поле. Вот мы сейчас вышли или продолжаем выходить из этой узкости, где пока еще очень тесно и скорость потоков пока колоссальная.
РЖ: А за счет чего, если невозможна проектность, можно выйти из кризиса или, как вы говорите, катастрофичного периода?
А.П.: Когда кончается игра свободных сил и начинает появляться симптоматика, о которой я говорил. Когда эта симптоматика становится очевидной для элиты, для правящей группы, тогда они начинают с этой симптоматикой работать, начинают на нее опираться, выстраивать из нее нечто, что им видится, или нечто, на что они способны в своем историческом творчестве.
РЖ: То есть все же реализуя какие-то проекты?
А.П.: Когда зарождается некая субъектность, она начинает в слепой лавине предложений различать оттенки, фракции, отдельные вызовы и начинает на них реагировать. Скажем, у Петра Первого не было целостной реформы, у него была очень быстрая реагентность на все, а в итоге возникло ощущение, что он провел целостную реформу. Я полагаю, что тогда, в эпоху Петра, когда не было проектных институтов, самодержавию удалось достаточно эффективно откликаться на вызовы. А сегодня политикам легче, поскольку у цивилизации есть масса инструментов анализа, исследования, проектного конструирования. Но я думаю, что сегодняшним русским политикам не легче, а труднее, потому что вызовы, которые Россия принимает со стороны, это не просто экологическая мировая катастрофа, не просто движение птичьего гриппа, который тоже есть, это не нехватка углеводородов. Эти вызовы во многом связаны с тем, что Советский Союз оказался разгромленным и оккупированным.
Разгромленным и оккупированным с помощью того, что я называю организационное оружие, оргоружие, то есть какие-то методики, технологии, та особая, для нас во многом неясная, загадочная культура экспансии, с помощью которой можно перемалывать огромные враждебные организмы, не применяя ядерных ракет и подводных лодок. И будучи оккупированной этой территорией, имя которой Российская Федерация, она по-прежнему имеет здесь этих оккупантов, мы находимся под их гнетом, под их властью, они нас во многом контролируют, они контролируют территорию, элиту, университеты, наши образы, наши смыслы, наши СМИ. Это целые подразделения людей, которые исповедуют другие символы веры, целые политические машины, фабрики мысли, которые здесь продуцируют то, среди чего так трудно зародиться этому кристаллу — пятой империи.
Сегодняшняя власть сама является во многом продуктом этой оккупации, сама эта власть во многом состоит из элементов, которые в нее вложили наши исторические противники, она двоится в своих проявлениях, троится в своих проявлениях, она не монолитна, она несет в себе самой колоссальные противоречия. И если политика покинула публичные сферы, если она ушла из партий, если она ушла из средств массовой информации, оставив СМИ только состязания Соловьева "К барьеру!" или войну этих бультерьеров у Шевченко, то эта политика ушла внутрь власти, она стала латентной. И там, внутри этой неоднородной, борющейся, во многом самоедской власти эта политика приобретает поразительную, даже страшную, патологическую конфликтность, не видимую нам, обывателям, со стороны. Поэтому само становление русской государственности, или моей любимой пятой империи, будет проходить и проходит очень трагически, в противоречивой обстановке. И не факт, что этому младенцу, который зародился, дадут родиться, его могут заколоть еще в чреве матери. Угрозы, на которые сейчас пытается реагировать новый субъект, страшны и, может быть, неодолимы. И только такая мистическая, мессианская вера, говорит мне, что этому кристаллу суждено вырасти и превратиться в многоцветный бриллиант. Но этот процесс будет чрезвычайно сложен, и для взращивания этого бриллианта необходимы технологии. Вот мы сейчас и занимаемся технологиями пятой империи, есть целая иерархия поведения, поступков не только власти, но и общества в целом, которые должны помочь взращиванию этого кристалла.
РЖ: А каковы эти технологии, на ваш взгляд?
А.П.: Я скажу очень кратко, потому что это целое вероучение. Тому старцу Филофею было легко сказать: два Рима пали, Москва — это Рим третий, а четвертому не бывать, вот и все. А я же старец Филофей XXI века, понимаете, я слишком многоречив. Эти технологии таковы. Технология взращивания кристалла основана на потреблении энергий и веществ, то есть, чтобы этот кристалл взрастал, ему нужны энергии и вещества.
Для того чтобы появились эти энергии и вещества, необходимо прекратить вражду исторических эпох. Наше интеллектуальное и историософское пространство сейчас наполнено обломками старых империй: болтаются здесь обломки языческой Руси, борются по-прежнему красные и белые, сражаются старообрядцы и никонианцы, иосифляне и Нил Сорский, сталинисты и горбачевцы, либералы и красно-коричневые, причем на это уходит огромный ресурс национальной энергии. И эту вражду исторических эпох необходимо прекратить, если не в сознании отдельных людей, не запретишь же думать, то, по крайней мере, не делать из этого информационно-идеологическую политику страны. Это раз.
Сбереженные энергии, которые не поглощаются в этом огромном световоде русской истории, которые не снижают сами себя в этой огромной стеклянной трубе, они пронесутся от самых древних истоков и упадут на этот кристалл, и будут помогать его взращивать. То есть национальные энергии, национальный интеллект, национальное самосознание и национальная мечта будут направлены на создание этой новой русской государственности, это первое, прежде всего.
РЖ: Это направление должно каким-то образом предопределяться властью?
А.П.: Конечно, просто прекратить, грубо говоря, запретить Сванидзе делать фильмы, деформирующие советский строй, или запретить, допустим, разжигание межнациональных русско-еврейских противоречий, или прекратить, допустим, лютое избиение либералов, которое сейчас происходит на волне их краха. То есть попытаться не синтезировать эти эпохи, не делать красный флаг с белой отметиной или музыку советского гимна, а… просто не давать этим энергиям схватываться, дать им свободный простор, чтобы задуло вечным ветром русской истории. И в недрах этой аэродинамической трубы этот легкий самолетик почувствует себя уютно, он почувствует плотность своих крыльев, своих конструкций. Я говорю об абсолютно необходимых, но абсолютно недостаточных условиях. Это первая технология.
Вторая важная технология — это вброс в народ, сирый, обездоленный, обессмысленный, безработный, рассеченный народ, вброс в него общего дела. Народ должен быть нагружен имперской работой, народу опять необходимо дать имперское "домашнее задание". Ведь все эти годы, пятнадцать лет, народ был разгружен, он был лишен этой огромной задачи, имперской задачи, той задачи, в недрах которой и формировался этот народ. Наш народ формировался не на дискотеках, не в ночных клубах, не на "днях города", не на мыльных операх, он формировался в гигантской имперской работе, включавшей в себя строительство, войны, оборону, заселение пространств, добывание руд, создание новых технологий, новых идеологий, выработку новых элит. И в этой работе, к которой он привык, этот народ размножался, строил семьи, строил супергорода, совершал суперисторические подвиги, создавал великую цивилизацию. А когда народ разгрузили, народ почувствовал себя брошенным, оставленным, он перестал рожать, он перестал трудиться, он перестал любить, он перестал видеть солнце, он перестал радоваться блеску оружия, он перестал радоваться красоте женщин. Одним словом, народ должен быть опять нагружен большой имперской работой. Это, конечно, работа и по строительству суперстанций и марсианских проектов, но и работа по написанию книг, по созданию новой элиты, по созданию государственности.
Сама государственность и есть та общая работа, то общее дело, частью которого является кораблестроительство, создание флота, оживление Северного пути, прокладка новых магистралей, создание новых силиконовых долин и прочее, прочее. Как только это общее дело будет вброшено в народ, для реализации общего дела потребуется колоссальное количество работников. Я только что вернулся со строительства Североевропейского газопровода, от Волги до Балтики я проехался. Казалось бы, это большое дело, вообще "Газпром" — это большое дело, но он не интерпретируется как общее, он интерпретируется как корпоративное дело. Это дело корпорации, может быть, менеджмента, ее пайщиков, но это не дело народа, народ не смотрит на эту работу как на свою, потому что все деньги "Газпрома" идут бог знает куда, они не идут на школы, на университеты, на благосостояние, на больницы.
Народ, брошенный на это общее дело, на эту верфь, он, в контакте с этим общим делом, вернет себе утраченную пассионарность. Эта пассионарность и будет той самой энергией, включающей в себя энергию предшествующих исторических эпох, она будет питать пассионарность, наполняя ее конкретным сегодняшним содержанием. И в контакте с общим делом народ выработает и создаст свою новую элиту, потому что сегодняшняя элита формировалась отчасти в гнилое последнее советское время, это была элита разрушителей, элита потребителей, элита исторических предателей. Ельцинская, молодая элита во многом была элитой поглотителей, хапуг, стяжателей. При старых элитах, ельцинско-горбачевских, государство не построить, для этого нужна абсолютно новая элита, как это всегда бывало. Такая элита создавалась вокруг Петра, такую элиту пытался создать Иван Грозный, такая элита возникла вокруг Дмитрия Донского и Ивана Третьего. Эту элиту нельзя создать искусственно, ее нельзя назначить, ее нельзя вырастить в партийных клубах, на симпозиумах партии "Единая Россия" или молодежных конференциях, такая элита должна родиться в контактах с этим общим делом. На это общее дело — труд, оборона, война, открытия, творчество, исповедование — они должны найти новых героев, которые составят эту элиту, и тогда появится у России огромный слой героев, новых деятелей, новых лидеров на самых разных уровнях.
Таким образом, мы получаем относительное историческое спокойствие, ломка этих льдов прекращается, мы получаем общее дело, которое занимает и аккумулирует народ, мы получаем пассионарность, которая начинает омывать все причалы, все пристани этой верфи, мы получаем новый контингент людей. И в недрах этого нового контингента людей должны быть сформулированы смыслы. Эти смысли будут формулироваться, повторяю, не отдельно взятыми мудрецами, витиями, то, что мы называем русской идеей или государственной идеей, ее не сфабриковать в лабораториях, она не может быть написана на Капри или на Корфу специалистами, которые создавали русскую доктрину. Такая формула добывается во время исторического творчества. Народ, пройдя какие-то рубежи, совершив ряд исторических подвигов, подвигов возрождения, устами своих правителей сформулирует смыслы. И такая иерархия смыслов, как бы она ни была сформулирована, по моему глубокому убеждению, будет включать формулу русской альтернативной истории, ибо русская история, которую пытались сформулировать духовидцы, всегда приобретала картину великой мировой альтернативы, некоего инобытия. Известно, что православие противопоставило себя остальному миру, полагая, что православный русский путь обеспечит спасение, второе пришествие. Недаром Никон строил здесь Новый Иерусалим, поджидая сошествие Христа и полагая, что ему будет уютнее опуститься именно на ту святую землю, где его распяли, бичевали, мучили, здесь, на Истре, в Подмосковье, новый Фавор, новый Иордан, новый Храм Гроба Господнего. Скажем, сталинская красная империя — абсолютная альтернатива, это абсолютно другой путь, другой выбор, другая история, другая цель, и в недрах этой другой альтернативы были достигнуты колоссальные обретенные успехи.
Понимая, что западный мир, предлагая нам всем так называемый глобализм, эту огромную, так сказать, миску киселя, где все смешивается и все является единым, эта западная модель, включая их институты, миросознание, самочувствие, сам рушится, и абсолютно не является путеводной звездой для человечества. Их финансовая система вот-вот сгорит, их идея объединения на глазах распадается, нет никакой единой Европы, Европа постепенно превращается из белой в смуглую и черную, сама Америка — это Америка колоссальных противоречий, где переваривается и перемалывается такой субстрат, как белая раса. Одним словом, исламский мир атакует эту цивилизацию со все большей и большей силой.
Западный проект не организует мир, а все больше и больше его хаотизирует. Он плодит конфликты. И те образцы, которые нам предлагают, для России сейчас тем более неприемлемы, у России есть другой путь, другая звезда, другая метафизическая задача, которая, на мой взгляд, была блестяще сформулирована Федоровым в свое время, который поставил суперзадачу не только перед одной Россией, но и перед человечеством — задачу преодоления смерти.
Именно борьба с энтропией, победа над энтропией, выбор приоритета духа, света, жертвы, любви в сопряжении с технологиями, с наукой, с открытиями новых видов энергии, с выходом в космические пространства, — это прерогатива России. У России всегда был колоссальный опыт такого утопического мессианства самоощущения, и это тот ресурс, который будет поважнее углеводородов для России. На фоне разрушающегося западного мира, на фоне разрушающихся мировых констант, мне кажется, это может наполнить смыслом эту огромную имперскую работу, эту огромную верфь, это огромное общее дело. Уставом караульной службы, так скажем, армейским, строевым уставом, или уставом гарнизонной службы, или воинским уставом, который поможет народу выжить и выстоять в этих надвигающихся катаклизмах, часть которых мы ощущаем на себе, часть которых мы уже пережили.
Этим кодексом может служить то, что я называю религией русской победы. Это то мироощущение, которое двигало нас и поднимало нас из самых страшных катастроф, превращало нас из пыли опять в государство, из праха в мощный движущий историю народ. По существу, это религия 45-го года, это религия той мистической победы. Когда в этой победе через кровь, через жертвы, через огромный всенародный подвиг свершился великий синтез 45-го года, когда власть, во многом ненавистная народу, соединилась с народом, когда соединились зэк и его конвоир, когда соединились белые, которых судьба угнала во Францию, и красные, когда они готовы были сотрудничать, когда соединились все нации, когда не было проблемы еврея или русского, когда всех соединила гигантская, огромная, венчающая общее дело победа, ради которой люди и приносили жертвы.
И такая победа воспроизводится каждый раз, из поколения в поколения, из эпохи в эпоху. Нас должна вести эта мечта, сверхзадача, на которую способен наш народ, исповедующий бессознательно, может быть, религию русской победы. Это и должна быть религия, не учение, не культурологическое движение, а религия, которая во многом выше отдельно взятых конфессий, а выше и православия, и иудаизма, и магометанства, и буддизма. Она всех сливает в единое, поднимает еще на один уровень, возносит на восхитительную мистическую и историческую высоту.
РЖ: Но эта задача должна быть привнесена или она способна зародиться непосредственно в массах?
А.П.: Необязательно привнесена от государства. Я возвращаюсь к своей мысли, что эта задача имманентная. Конечно же, я тоже склонен думать, что сталинский супервоенный проект, который обеспечил поставку самолетов, танков, перевод заводов с оккупированных территорий за Урал, способность собрать со всех деревень огромные массы людей, бросить их на фронты, в заградотряды или военно-полевые суды — это все хорошо; стратегия, Жуков, были настоящие полководцы, сам Сталин как суперпроектант — это хорошо. Но не было бы ничего, если бы не было того внутреннего взрыва, этой огромной русской звезды, этого исторического подвига, если бы не были вскрыты народные чакры.
Когда спорят, почему мы победили в 45-м году, либералы-антисталинисты говорят: конечно, народ победил — и они правы, а структуралисты, особенно красные, говорят: это победил Сталин и сталинская машина — и они правы. Правы и неправы оба. Религия русской победы! Ее не может привнести Путин, она присутствует в народе, нужно только вскрыть эти чакры, благодаря общему делу. А общее дело — это строительство государства, это строительство пятой империи. В этом строительстве народу придется преодолеть колоссальные препятствия и колоссальные трудности, колоссальные угрозы.
РЖ: И в этом контексте особенно интересно понять, какой образ власти, какой образ Путина сложился сегодня у людей? У тех, благодаря кому возможны все эти победы, возможно государство.
А.П.: Реальность неизвестна даже самому Путину, как и мне неизвестна реальность обо мне самом, я весь напичкан тайнами о своей собственной судьбе, я не разгадываю свою судьбу и не разгадаю никогда.
Мне кажется, что у Путина есть мистический опыт. Будучи человеком практическим, циничным во многом, очень прагматичным, он владеет некой коммуникацией, которую он не доверяет никому — ни Медведеву, ни Патрушеву, ни Иванову. У него есть коммуникация с Господом Богом, грубо говоря, и на этой коммуникации иногда сидел Шевкунов, иногда он подключал к нему Николая Ульянова, ездил на Афон или в Псковско-Печерский монастырь, но эта коммуникация существует, и через эту коммуникацию он получает некие сигналы и знаки. Удается ли ему их расшифровывать, я не знаю. Во всяком случае, он, конечно, не Жанна д’Арк, которая слышала голоса, но эта коммуникация в нем присутствует.
РЖ: Что это значит?
А.П.: Это значит, что он не может не понимать всю случайность своего попадания во власть. Он во власть попал не через сепарацию кадров, он не брал штурмом Кремль, не совершал госперевороты, он не Наполеон, который под Тулоном расшвырял картечью противника, власть ему досталась даром, он, как портмоне, нашел ее на тропинке, поднял кем-то оброненный кошелек, а там власть на шестой части суши. Это должно его в глубине души поражать. Хотя мы видим, что ему власть якобы дал Ельцин, а там был где-то рядом Березовский, а Чубайс возражал против этого, была технология "преемник". Мы знаем примерно, как гарантировалось его появление во власти, но все равно этого абсолютно недостаточно для того, чтобы такому человеку, как Путин, стать во главе этой великой, огромной, беспризорной страны.
Вся его политическая карьера складывалась абсолютно удачно, он счастливчик. Он должен был десять раз проиграть, он должен был проиграть и во время Беслана, его могли не избрать на второй срок, его должны были смести его враги-олигархи, губернаторы, которым он насолил, его ненавидят СМИ, его должны были сбросить американцы много раз, которые его терпеть не могут, но ему сопутствует удача. И он, как человек с мистическим опытом, не может не задавать себе вопрос: а для чего меня Господь Бог бережет? Почему Басаев, когда приговорил меня к смерти, сам умер, а я жив? Почему мне так везет среди правительства, которое ненавидимо народом, а народ отдает предпочтение мне?
И что от меня ждет Господь? Может быть, того, чтобы я дожил благополучно второй срок и, воспользовавшись, кто-то говорит 15 млрд., а кто-то и 20 млрд. личных денег за счет контроля над газовыми и нефтяными потоками слинял из России, из власти и закончал свою жизнь где-то в другой среде, среди вечно наслаждающихся яхтсменов или посещая элитные клубы бывших президентов?
Я думаю, что этот вариант ему абсолютно неинтересен, потому что он понимает, что от него ждут чего-то другого, не пошлого, не тривиального, а эти варианты банальны и скучны, ради этого Господь не хранит людей. И он стоит на пороге крупного шага, мне так кажется. Этот централизм, который он создал, трактуется по-разному. Ведь что произошло в итоге этого централизма? Одни говорят, что создано государство, создана прочная структура, прочная машина, которая позволяет высасывать, выкачивать гигантские ценности из страны, переправлять эти ценности на Западе и этим ценностям оседать в американских ценных бумагах, банках, пополнять золотовалютные запасы Штатов и работать в другой цивилизации. Это государство обеспечивает этим захватчикам безбедное и регулярное пополнение их запасов, а Россия является гигантским донором для этого. А действительно, "Газпром" качает газ, продает, а эти деньги идут не на развитие долгожданное, а оседают в их корпорациях, ценных бумагах. И люди, понимающие это таким образом, говорят: таким образом Америка собирает свою контрибуцию после победы в холодной войне. Все эти миллиарды, триллионы уже, которые туда уходят, — это контрибуция, это дань, которую баскаки (имя одного баскака — Путин, а другого баскака — Греф) осуществляют (иго экономическое было), они эту дань, эти оброки страшные переправляют туда. И в это можно поверить, потому что действительно страна требует развития, требует денег — деньги в заводы, деньги в самолеты, деньги в дороги, в детские дома, в марсианские проекты, в медицинские центры. А вместо этого деньги идут туда, а от народа откупаются этими четырьмя смехотворными национальными проектами, которые являются социальными взятками. Так они думают.
Другие думают иначе, они понимают всю степень несвободы, в которой находится Путин. Потому что власть он получил не от народа, власть он получил не от Ельцина, власть он получил в атмосфере оккупированной страны, он взял эту власть не силой, это не Степан Разин и не Фидель Кастро, власть ему вручили, власть его заставили взять те силы, которые контролируют страну, без их решения не упадет ни единый волос с головы россиянина. И он в недрах этой жесткой, детерминированной, ограниченной реальности провел централизацию и добился очень многого: он создал каркас государства. Причем этот каркас именно не сетевой, это каркас централистский. Ленин ведь говорил: хорошо, что в России строится госкапитализм. Почему? Потому что когда выстраивается госкапиталистический монстр и возникает централизация, очень просто срезать ту маленькую верхушку, менеджеров или хозяев госкапитала, и заставить всю эту сложившуюся машину работать не на капитал, а на социализм. Ситуация сходная: создана машина, которая достаточно хорошо работает, и эта машина высасывает ресурсы, эта машина имеет возможность эти ресурсы аккумулировать, накапливать, и один маленький поворот вентиля или триггера, нажатие кнопки — как механизм может работать на развитие, на Россию, на страну. Устранить этих диспетчеров, изгнать торгующих из храма — и возникает реальная машина, которая может направить колоссальные ресурсы в народ, в общее дело. Вот это вторая точка зрения на Путина.
Именно эти две точки зрения сейчас бытуют в стране. То, что он сделал, — что это? Это, по существу, машина, позволяющая взимать страшные репарации, или это машина, которая искусственно создана, которая в случае чрезвычайных обстоятельств, выбора, который сделает Путин, должна работать на империю, на развитие, на государственное строительство? Мне бы хотелось, конечно, верить в последнее.
РЖ: А что вы можете сказать о повестке дня 2008 года? Правильно ли я понимаю, что, по вашему мнению, Путин не должен покидать власть?
А.П.: Да, я думаю, что Путин действительно не должен покидать власть. Куда он пойдет, в "Газпром", что ли, заниматься миллеровской работой смехотворной, носиться по всем этим регионам? Миллер же как угорелый носится по всем регионам. Это не его дело. Или уйти действительно в клуб бывших президентов, как Горбачев, и потом рекламировать "Пиццу Хат"? Или действительно заниматься гедонизмом? Я думаю, что после того, как человек вкусил сладость власти, ужас власти, яд власти, все остальное ему неинтересно, ему неинтересны ни яхты, ни ночные клубы, ни женщины, ни бриллиантовые россыпи, ему интересно только одно — власть. Опиум власти, он им опоен. Ельцин ради опиума власти сломал хребет, уже, правда, надломанный, стране, но это же опиум власти, он опаивает любого, который оказывается в Грановитой палате. И этот опиум власти должен заставить Путина заняться мощным государственным строительством.
РЖ: А как же его заявления, обещания, что он не пойдет на третий срок? Или возможны какие-то еще, по вашему мнению, модели?
А.П.: Ну, скажем, вот здесь ваша мать умирает, а здесь ваше обещание никогда ни за что не брать эти конфетки — и что, вы будете это обещание сдерживать или вы будете спасать свою гибнущую мать? Все эти словеса — это бред, это чушь, никто его за это не упрекнет. Кто упрекнет-то его за это? Глеб Павловский его не упрекнет за нарушение этих обязательств, я его не упрекну, вы не упрекнете, ну, может быть, упрекнет Радзиховский, может быть, упрекнет президент Буш, который к тому времени уже не будет президентом. А если к этому времени, например, — я фантазирую, — допустим, американцы начнут бомбить Иран, а в результате этого хаотизируются гигантские пространства, включая весь наш Кавказ, и вдруг какая-нибудь отвязанная банда захватит атомную станцию — и тогда что, на этом фоне он будет говорить, устраивайте выборы, что ли? Честное пионерское, я вам давал слово не нарушать, честное ленинское, честное сталинское…
Ситуация в России критическая, и она может приобрести конкретную критическую конфигурацию в любой момент, она может приобрести эту конфигурацию за три месяца до выборов 2008 года, не дай бог, конечно. Посмотрите, весь генеральский корпус сегодняшний давал присягу Советскому Союзу, и Путин давал присягу СССР, это же не помешало ему отказаться от этой присяги и служить новой власти, новому режиму. Или же он, дав эту присягу, до сих пор ее не нарушает, и в таком случае все остальные присяги, которые он дает, являются не его. Есть формула, даже катакомбные христиане допускали своим членам, наиболее слабым, внешне исповедовать другую, языческую веру, в глубине души оставаясь христианами. Поэтому как это будет все проведено, это Глеб Олегович лучше знает. Я, повторяю, романтик, а не технолог. Если бы мне поручили осуществить эту технологию, я смог бы это сделать. Нужно апеллировать к народу как к высшему судье и в истории, и по Конституции нашей. И если, допустим, найдется сильный лидер, у нас же масса сильных лидеров, кроме Путина, тот же Миронов какой сильный лидер, какой красавец, какой могучий интеллект, какая воля, какая популярность среди народа, какая грандиозная партия. "Партия жизни" или "Партия пенсионеров"! Она может обратиться к народу и собрать референдум, и никто не помешает, даже сам Путин будет кричать: не смейте собирать этот референдум, вы мешаете мне сдержать свое честное слово, и на этом референдуме народ скажет: Путин, не уходи, не смей, мы приказываем тебе остаться, или ты прослывешь предателем.
РЖ: То есть народ действительно может так сказать, действительно он настолько верит Путину?
А.П.: Конечно. Я верю всем этим рейтингам. А потом, это же выборы — придется выбирать. Давайте выбирать: вот Путин, рядом с ним Медведев, допустим, рядом этот великий Миронов, о котором я только что сказал, рядом Касьянов, Каспаров, рядом Зюганов, рядом Венедиктов, вот рядом милая моему сердцу Ольга Бычкова, с которой я веду "Эхо Москвы"… То есть кого из них выберет народ? У него несложный выбор: либо Ольгу Бычкову, либо Путина. Вот такая моя технология, без взрыва атомной станции.
РЖ: Давайте вернемся к первому вопросу. Так произошел ли среди государственников раскол на тех, кто принял сегодняшнюю государственность, и тех, кто не принял. И вот у тех, кто не принял, нет площадки для высказывания других концепций, своего понимания государственности. Так ли это?
А.П.: Нет, мне так не кажется. Потому что на самом деле, наоборот, происходит консолидация государственников, а не их раскол. Ибо в 90-е годы кто у нас был государственником, Сатаров, что ли, или Гайдар, или Немцов с Хакамадой? Они были во власти, это была крохотная горстка, а за ее пределами бушевал океан красно-коричневых энергий. Например, моя газета "День" занималась объединением красных и белых, монархистов и коммунистов, православных и атеистов, имперцев красных, имперцев белых, там был синтез этих государственников. К 93-му году нам удалось создать такой комплот, и на баррикадах действительно были и православные, и коммунисты с "Варшавянкой" и с портретами Сталина, но потом, с приходом Путина этот комплот стал раскалываться. От него стали отслаиваться те национальные белые силы, которые пошли за Путиным, и те красные, которые не захотели идти за Путиным, а остались мыкаться с повергнутыми либералами, которых выдавили из власти.
Возник хаотический союз нынешних левых, включая лимоновцев, и бывших СПСников, имя которым — Касьянов, грубо говоря, они все там варятся. А другая часть все больше и больше дрейфует в сторону силовиков, в сторону этой эмблематики красно-бело-голубой, там происходит консолидация. И поэтому раскола между так называемыми государственниками нет, есть раскол между патриотическими силами, наполненными и белыми, и красными энергиями, их расслоение и перемещение в другие политические спектры. Но это не опасно, я думаю, что это все нормально, ибо все-таки проблема власти будет решаться не в партиях, не на площадках, где десятки имеющих дар речи говорят, а проблема власти будет решаться в катакомбах самой власти и на огромных пространствах внепартийного населения. Апелляция через голову всех партий, через голову промежуточных элит и бюрократических кланов, апелляция к народу в целом.
РЖ: А через "Единую Россию" насколько можно апеллировать к народу?
А.П.: Естественно, она будет использоваться как инструмент подавления остальных думских партий. У "Единой России" же нет идеи развития, у "Единой России" нет новой философии или новой идеологии, но она по-прежнему массовый инструмент. Как я называю, создали такое стадо слонов, которое бежит, все топчет, ревет что-то несуразное. Она сыграет свою роль. А все, чем сейчас занимается Владислав Юрьевич Сурков: строит эти партии, эти коктейли сливает, сиропы всевозможные, — это все пока что, на мой взгляд, не имеет смысла, не нужно. Сегодняшний исторический момент требует совершенно другого: требует закрепления Путина во власти, создания технологии, обеспечивающей ему третий срок, как я сказал, технологию апелляции к народу через все конституционные нормы, и суверенизации Путина, он должен окончательно освободиться от тех сил, которые сделали его президентом России. А это может произойти на фоне кризиса в западном мире, когда Запад и Америка перестанут жестко контролировать все остальные части света, включая Россию, это раз, и, с другой стороны, когда для этого он сам созреет, когда в нем самом опять вот этот глас Божий заговорит и к его лбу будет приставлен перст огненный.
Беседовала Наталья Давлетшина
Оригинал этого материала опубликован в Русском журнале.
