Корни будущего
Четвертого апреля на Первом канале
прошла премьера фильма Константина Лопушанского "Гадкие лебеди" по
известной одноименной повести братьев Стругацких. Фильм был снят совместно с
французскими кинематографистами еще в 2006 году, но его кинопремьера событием
не стала. Все-таки вещь сделана в рамках артхаусного кино и апеллирует к
зрителю-интеллектуалу, а не к "широкой демократической аудитории". О
телепремьере этого не скажешь: жаркая полемика, разгоревшаяся сразу после
показа картины, сфокусировала на ней внимание множества людей, послышались
требования "повторить показ" или, напротив, "больше никогда и
нигде этого не показывать" и т.п. Иными словами, телеэкран сделал
"Гадких лебедей" Лопушанского значительным явлением русской культуры.
Мнения экспертов разошлись. Кто-то
счел необходимым подчеркнуть, что так испортить литературный оригинал
"может только мастер". А кто-то высказался в прямо противоположном
ключе: "Лучшее, что родила кинофантастика всего постраспадного
периода". По словам самого режиссера, Борис Натанович Стругацкий его фильм
смотрел и своего рода "благословение" высказал. Это сильно повысило
статус картины в глазах "струганистов".
Итак, прежде всего: от сюжета
повести, написанной во второй половине 60-х и дождавшейся публикации лишь через
два десятилетия, в составе романа "Хромая судьба", сделаны
значительные отступления. Особенно это касается финала. В повести он
оптимистический: дети, воспитанные необычными духовными наставниками
("мокрецами"), совершают первый прорыв будущего в настоящее. Собственно,
по словам Б.Н.Стругацкого, они и задумывались как современный аналог всадников
Апокалипсиса, возвещающих о неотвратимом движении будущего в настоящее и о том,
что это новое будущее сметет существующий мир. В фильме возможность глобального
перелома уничтожена власть имущими нашего мира. "Мокрецы" погибают.
Их обиталище подвергается химической бомбардировке. Дети оказываются на
психиатрическом лечении под охраной, и отец одной из девочек отчаянно пытается
пробиться к ней, чтобы восстановить душевную связь со своим ребенком.
Но… первоначальный финал
"Гадких лебедей" в исполнении братьев Стругацких был куда более
безысходным. Там не только не совершалось подобного "точечного"
прорыва, но еще и главный герой, писатель Виктор Банев, получал вердикт: не
быть ему, представителю "мягкого центра" интеллигенции,
"мокрецом". Не стать ему духовным наставником тех, кто когда-нибудь
построит новый мир на развалинах старого. Так что создатели фильма, оставив в
стороне букву оригинала, сохранили его дух (и не только в финале). "Гадкие
лебеди" — повесть, во-первых, страшная и, во-вторых, страшно сложная. Она
совмещала в одном пространственном континууме настоящее и будущее. Дыхание
будущего ощущалось как нечто холодное, неуютное, почти нечеловеческое.
Современный интеллигент-гуманист, понимающий больше других, тоскующий о
"Новом веке", всей личностью своей, без остатка, влипал в великое
делание воспитательного характера. Сдвигал "точку сборки" у молодых,
которым строить Новый век и новый мир. Только так — не надеясь на самую
скромную награду, фактически отрывая от себя все, с чем нормальный человек
связан в мире сем. Иначе "мокрецом" (он же "очкарик") не
сделаться. Интеллигент-гуманист пожиже волей оказывался в роли Виктора Банева.
Он, что называется, "способствует" строительству, но он не архитектор
и даже не "подмастерье". Он всего-навсего "союзный
элемент". Ему повезло увидеть кусочек обновленного настоящего, фрагмент
корня будущего, проросшего в почву нашей реальности. То есть в "длинном
варианте" повести — повезло, а в коротком и в фильме он ничего подобного
не увидел… Безысходность повести состояла, прежде всего, в следующем: не
строить будущее нельзя, стыдно, не по-человечески, но человек строит его НЕ ДЛЯ
СЕБЯ. И ему там, в Новом веке, не бывать. Даже если пустят взглянуть одним
глазком, все равно он будет знать: "Я здесь чужой".
Фильм и без того сложную
художественную задачу Стругацких усложнил еще более. В "Гадких
лебедях" Лопушанского ставится под сомнение благость того будущего, к
которому учителя-"мокрецы" ведут авангард "всадников
Апокалипсиса". Ведь грядущее, укореняясь в настоящем, разветвляется.
Следовательно, у него могут быть истинные и ложные корни, благие и не благие.
Как их распознать?
Вероятно, главная фраза фильма —
"Как жаль, что мы не успели поговорить". В обсуждении, состоявшемся
после показа фильма, то и дело звучало словечко "толерантность", и
совершенно напрасно. Не эта идея оказалась в центре киноповествования. Важнее
вот что: Лопушанский показал, как сама жизнь заостряет некоторые конфликты, не
давая их участникам достаточно информации о намерениях друг друга. Хотят они
услышать друг друга или не хотят — обстоятельство, от которого далеко не все
зависит. Чаще складывается ситуация, когда точного понимания в принципе быть не
может.
Вот мокрецы — чего они хотят?
Страшная критика существующего мироустройства, которую они вложили в детские
умы, по большей части справедлива. Но идея о том, что человечество стоит на
грани какого-то рывка, выхода в иное цивилизационное пространство, давно
обсасывается, и вывод тут один: вообще рывок — фикция. Оценивать то, что может
произойти, можно только тогда, когда знаешь в подробностях намерения тех, кто
затевает большую перемену, — что за картину они видят на выходе и как будут
этого добиваться. Итак, чего же хотят мокрецы? Сменить одну глобальную систему
миропорядка на другую. На какую? На более добрую? На ту, где во всем
преобладает интеллект? Один из мокрецов мимоходом говорит, что их воспитанники
"выбрали небо". Хорошо бы! Ах, как хорошо это было бы, сам бы побежал
опрометью спасать гадких лебедят… Но откуда известно, что эти слова правдивы?
Небо они выбрали или бес лукавый их соблазняет? Манипуляции с детьми напоминают
работу гуру из современной секты самого сурового устава, в котором основа —
тьма.
А начинают-то все с разговоров о
добре, свете, счастье и гармонии…
Но так ведь и в жизни. Ясно, что
детей убивать нельзя. И эту единственную ясность выбирает центральный персонаж
фильма, спасая мальчиков и девочек от неминуемой смерти. Очень хорошо, что
постановщики не позволили ему откровенно выбрать нечто большее помимо простого
милосердия, поскольку в подобных условиях все, кроме милосердия, фальшиво. Не
ясно, есть ли доброе зерно в том, чем напичкали "всадников
Апокалипсиса". Надо разбираться в подробностях, но чаще всего для
вынесения адекватного вердикта катастрофически не хватает знаний, времени,
средств. Как в фильме, так и в окружающей реальности. Куда ни сунься, везде на
тебя гавкает выбор без достаточной информации. Для современного интеллектуала,
выбирающего веру, политическую позицию, этику, это, быть может, самое страшное
— непрозрачность выбора. Игры иллюзий, заполнившие информационное пространство
вокруг всякого думающего человека, оставляют устойчивое впечатление: Твое
сердце хотят рекрутировать для боев, к которым твоя душа не желает прикасаться.
Думаю, к настоящему времени
Лопушанский поставил лучшую экранизацию Стругацких. "Сталкер"
Тарковского, разумеется, не хуже, но это не экранизация, а медитация на
материале одного из их текстов. Константин Лопушанский, кстати, позиционировал
себя как ученика Тарковского, и эстетика бесконечных потоков воды, заполнившая
его "Гадких лебедей", навевает мысли о творческом наследии мэтра…
Но не в этом суть интеллектуального успеха создателей фильма. Они тонко уловили
поветрие, установившееся в русском обществе от низов до высших эшелонов и во
многом схожее с ветрами общественной мысли, дувшими при раннем Брежневе. Все
желают иной судьбы, никто не хочет проецировать настоящее России в ее грядущее.
Но в сценариях желательного будущего согласия нет; продолжается "война
сценариев". Кто-то в этой войне погибнет, а кто-то выживет. И как было бы
хорошо, если бы выжило благое…
Но в жизни бывает по-разному.
Оригинал этого материала
опубликован в Русском журнале.
