Кто мешает мне быть консерватором
Эпиграф
из стихотворения Всеволода Емелина, декабрь-2011:
До чего ж вы довели страну, ворюги? / До чего ж вы довели
народ, сволочи? / Если я на шестом десятке, в субботу и с похмелюги / Тащусь
слушать коллективного Шендеровича? / Но, если повторится подобная акция, / Я
опять пойду на нее все равно. / А если спросят у меня про мотивацию, / Я скажу
два слова: «остоп**дели» и «г**но».
С возрастом люди нередко склоняются
к консервативному типу мышления, вот и я тоже к нему склоняюсь. Например, мне
нравится, когда отделение милиции и паспортный стол находятся все время по
одному и тому же адресу, никуда не переезжают и никто их не переименовывает.
Меня тошнит от слова «айфон» и особенно «айпад». И да, я даю взятки ментам, мне
даже нравятся менты, которые берут взятки (они человечнее как-то, крепче
укоренены в эпохе, из которой я и сам родом). И еще меня нисколько не
возбуждают разговоры о том, что там происходит у Навального, зато мне
бесконечно интересно думать и говорить о карликовом ирисе сорта «киви», который
как раз сейчас у меня расцвел.
Это значит, что я являюсь
естественным электоратом нашей правящей партии. По крайней мере, я вижу
множество разумных резонов, почему они говорят то, что они говорят, и делают
то, что делают. Но на этом позитивный здравый разговор и кончается: я никоим образом
не иду к ним в электорат, а напротив, желаю им скорейшего и позорнейшего ухода
на свалку истории, желательно с разбитыми личными судьбами. Мне всегда
казалось, что тут какая-то психологическая загадка. Может, у меня что-то
гормональное?
Раньше я думал, что причина вот в
чем: я с такой брезгливостью отношусь к госвласти и ко всем, кто с ней
сотрудничает, потому что у них у всех, как назло, мерзкие вороватые рожи,
неумение себя вести, недостаток образованности и воспитания, шаткость моральных
устоев. Но такое объяснение не может удовлетворить человека с претензией на
научную картину мира: почему это у них как на подбор все так плохо, а у нашего
коллективного Шендеровича (см. эпиграф) все в шоколаде?
Вот почему я не могу не
приветствовать книжку Джонатана Хайдта (психолога из университета Вирджинии)
The Righteous Mind: Why Good People Are Divided by Politics and Religion*
(Pantheon 2012). Там, среди прочих парадоксальных гипотез и передергиваний,
можно найти объяснение этого странного феномена.
Вот какую картинку предлагает
Хайдт. Давным-давно наши предки обучились коллективному поведению, основанному
на общей цели (а не на родстве, как у многих других организмов). Например, один
предок наклоняет ветку, второй жрет висящие на ней фрукты, а потом они меняются.
Или, к примеру, они вместе идут показывать козью морду своим врагам из соседней
стаи: один отвлекает, а трое заходят сзади. Со временем такое поведение
становилось все более сложным, а одновременно оттачивался и сопутствующий
мыслительный аппарат.
Тут несколько компонентов.
Интуитивное понимание, как именно каждый член группы делает свой вклад в общее
дело. Негодование, если член своей группы делает что-то, мешающее достижению
цели. И подозрительное отношение к чужой группе с попыткой объяснить все действия
ее членов тайными замыслами («Он не просто стучит палкой по дереву, а наше
внимание отвлекает! А эти побежали за кусты, должно быть, потому что хотят
зайти к нам сзади»). Без этого наши предки просто бы не выжили.
Таким образом формируется новый (пришедший
на смену родственным связям) общественный «клей», скрепляющий коллектив,
делающий его способным к борьбе за общее дело. Это не разум — разум слишком
шаток для этого, — а моральное чувство: ощущение «правоты» тех, кто вовлечен в
общую с тобой деятельность, и «неправоты» тех, кто уклоняется (а также
априорной неправоты тех, кто к твоей группе вообще не принадлежит).
Для меня это многое объясняет в
мрачных дебрях моего сознания: например, почему я — при всем своем глубочайшем
безразличии, чтобы не выразиться хуже, к правам секс-меньшинств — все же
безоговорочно разделяю принципы толерантности, провозглашенные моей группой.
Почему готов сделать все что угодно, если мне скажут, что это против
правительства. Почему, при своей неоспоримой принадлежности к христианской
вере, все же не могу не плюнуть, проходя позади алтарной абсиды ХХС. Не нужны
никакие розовые треугольники, белые ленточки ни к чему: нас скрепляет
социальный клей, эффективность которого проверена миллионом лет эволюции**. Но
неизбежен и конфликт: поскольку этот механизм сплочения группы никак не связан
с разумом, разум нередко остается в растерянности. Какого черта, спрашивает он,
твоя общественно политическая позиция не выдерживает твоей же собственной
разумной критики?!
Теперь, по крайней мере, я знаю,
что отвечу разуму, когда в очередной раз мне припрет ленточку нацепить. Или
даже, прости Господи, розовый треугольник. Спасибо доктору Хайдту.
* Книгу Хайдта — со своей
американской колокольни — обсуждает в своей июньской «Колонке скептика» Майкл
Шермер, постоянный контрибьютор журнала Scientific American. Я нисколько не
стесняюсь пересказывать здесь многие из его колонок, поскольку они прекрасны, а
доступ к SA имеют далеко не все члены нашего сообщества. Но дисклеймер вешаю:
тема не выдумана из головы, а позаимствована у Майкла Шермера.
** Насчет миллиона лет — это
недооценка. Такой механизм есть у всех стайных животных, насколько я могу
судить по своим собакам. Их две. Когда они идут на прогулку, у них есть две
любимых игры. Первая: очень быстро, с громким лаем, бежать в дальний угол
двора, где они три года назад видели кошку (тогда они все пролопухали, поэтому
надо отрабатывать совместный маневр, чтобы впредь не попасть впросак). Здесь
важно забежать с двух сторон, чтобы виртуальная кошка не ушла. Это отработка
совместных действий. Вторая игра: пока одна собака где-то замешкалась, жрет из
помойки или валяется в дохлой вороне, вторая подбегает к хозяину и не дает
второй собаке приблизиться, рычит и кусает. Это отработка поиска внутреннего врага.
Ну и, естественно, когда в поле зрения чужая собака, надо на нее истерично
лаять — это бескомпромиссность к чужой группе.
Оригинал этого материала
опубликован на сайте журнала «Сноб».