Между церковью и рынком
Макс Вебер в свое время вполне
резонно указывал, что в аудитории не может быть места политике. Просвещение
должно быть просвещением, знание должно быть знанием. Они с неизбежностью
вступают в те или иные отношения с носителями тех или иных политических, экономических
и идеологических интересов – но полноценными могут быть лишь тогда, когда не
подстраиваются под тот или иной заказ.
Политика становится эффективной
тогда, когда она опирается на знание. Но только в том случае, если это
действительно знание, а не выдаваемый за знание ангажированный интерес. Просто
потому, что ангажированность знания, подчинение исследователем знания своим
идеологическим пристрастиям непосредственным результат имеет его стремление
«подыграть» своему интересу и начать выдавать желаемое за действительное.
Там, где любой исследовательский
центр, в частности – университет, — начинает играть роль
политико-идеологического центра он из производителя и воспроизводителя знания
превращается в его заинтересованного интерпретатора. То есть начинает
переставать соответствовать собственной природе.
Его конечно можно сделать таковым –
или назвать университетом тот или иной партийный центр. Но тогда он будет
чем-то иным. Нежели то, что традиционно понималось под этим словом.
Первые средневековые университеты
Европы, были, конечно, связаны с церковью, патронировались и во многом
контролировались ею, но, в конечном счете были исполнителями некой
компенсаторской функции, выполняли те задачи, которые сама церковь выполнить не
могла. То есть они появляются и развиваются тогда, когда обнаруживает свою
ограниченность религиозная вера. Когда оказывается, что распространение
верификационно-интерпретационных моделей религии не может обеспечить ни
потребности общества в знании, ни потребности в нем самой церкви.
Болонский университет был создан
тогда, когда церкви и светской власти понадобились юристы, владеющие глубоким
знанием права и способные эффективно адаптировать нормы римского права к новым
европейским условиям.
Оксфордский Университет возникает
для обучения светским наукам самих священников. Парижский – для просвещения
детей из бедных семей, причем тоже обучения не столько религиозного, сколько
светского: первоначально там кроме теологии учили вольным искусствам, праву и
медицине.
Но, возникая как центры
производства знания – университеты кроме своей административной автономии –
начинали обретать и функциональную самодостаточность – и противостоять
принимавшей участие в их создании церкви. Создание университетов означало
создание целой сферы производства – производства знания, информации. В каком-то
смысле – первыми фабриками Европы. И как позже промышленный пролетариат,
порожденный владельцами промышленных фабрик, вступил в конфликт со своими
создателями, так и еще раньше создаваемые при участии церкви университеты стали
вступать в конфликт с теми, кто принимал участие в их создании.
Они могли вступить в конфликт в
силу функциональной самодостаточности – но последней они обладали тогда, когда
становились производителем относительно независимого продукта.
Там где университет производит
знание нужное лишь некой одной стороне – там он оказывается зависим и как
ангажированный институт не становится обладателем доверия.
Там, где он производит и
воспроизводит знание как таковое, а не его интерпретацию – он оказывается
универсально востребован.
В результате авторитет и статус
университетов оказался связан с непредвзятостью и нарастающими тенденциями
Просвещения. Но Просвещение и рационализм, приходящие на смену эпохе господства
религии, означали приход на смену религиозному сознанию политических идеологий,
как верификационных интерпретаций, но основанных не на вере, а на познании.
В этом отношении, как
распространители рационализма и просвещения университеты были своего рода
породителями идеологий, как таковых, как явление.
Отсюда университет, подверженный
той или иной идеологии – это некое явления интеллектуального инцеста. И как в
инцесте основной проблемой становится неполноценное потомство, так и
обручившийся с той или иной политической идеологией университет окажется
обречен раз за разом производить не объективное знание, но некий
отсепарированный заменитель, имитацию – знание, ограниченное и препарированное
таким образом, чтобы служить собственным идеологическим пристрастиям.
Сам по себе университет, как центр
производства знания существует для того, чтобы находить и распространять знания
о том, что в окружающей действительности реально имеет место. Университет,
вступивший в инцест с идеологией – будет в окружающем мире искать лишь
подтверждающее правильность его идеологической интерпретации.
Если говорить о суверенных спорах
вокруг университетских партий, говоря о Высшей школе экономики как носителе
либерализма, а о МГУ – как носителе консерватизма, то и то, и то было бы
достаточно печально, если бы в полной мере соответствовало действительности и
было продуктом непосредственного идеологического самоопределения.
Университет, как носитель
либерализма – особенно в реальной современной российской практике, когда под
либерализмом понимается с одной стороны давно отброшенный подлинным современным
либерализмом рыночный фундаментализм, а с другой – т.н. квазилиберализм, то
есть камуфлированный некоторой либеральной риторикой антикоммунизм – это есть
некая неестественная мутация, которая по определению не может быть
университетом. С одной стороны потому, что познание вообще слабо подвержено
рыночному регулированию: рынок предполагает непосредственный обмен денег на
товар, непосредственную отдачу средств – иначе они не будут в то или иное
предприятие вкладываться. Научный поиск не обеспечивает такую непосредственную
отдачу. Понятно, отсутствие средств, скорее всего, будет тормозить научное
исследование. Но результат этого исследования не получается непосредственно как
отдача на вложения — они лишь обеспечивают среду, условия для научного поиска.
Точно так же, как не может
существовать «антикоммунистический университет»: знание и наука, в той степени,
в какой они остаются таковыми, не могут быть ни коммунистическими, ни
антикоммунистическими. Коммунизм – одна из мировых идеологий, являющаяся
определенной интерпретацией научного знания. Центр производства знания не может
заведомо отвергать ту или иную его интерпретацию. Если производством и
воспроизводством знания занимаются люди, твердо решившие, какие именно интерпретации
для них неприемлемы – они и будут все свои результаты подгонять под их
устраивающую интерпретацию. В этом отношении антикоммунист – он по определению
уже не может являться и не является ученым. Точно также – как, по большому
счету, не имеет права преподавать в системе образования. Поскольку для него
окажется даже не утвердить свою, а любыми способами опровергнуть некую
имеющуюся точку зрения.
Что касается МГУ, как носителя
консерватизма, то если принять, что это так – то в этом тоже ничего хорошего
нет. Конечно, это более естественная вещь, нежели «Фундаментально-рыночный
университет» в том отношении, в котором образование всегда отчасти
консервативно – то есть, ориентировано, в первую очередь, на устоявшиеся и
апробированные подходы.
Однако это относительный
консерватизм позитивен лишь тогда, когда охраняет фундамент, на который
опирается развитие познания, движение вперед, только постольку, поскольку
противостоит постмодернистским идеям множественности истин. Однако при полной
своей реализации, при последовательном принятии точки зрения о том, что лучшее
находится в прошлом, а к познанию и производству нового знания нужно относиться
с опасением – исчезает возможность выполнения основной функции университета. И
тогда перестает производиться знание, картина мира рассматривается как
законченная и не требующая пересмотра – то есть центр производства знания
превращается в центр хранения веры, университет становится церковью.
Традиционная норма предполагает,
что священник в принципе не может иметь доступа на территорию университета, а
сам университет есть непосредственный антагонист церковного храма. И когда МГУ
создает или воссоздает на своей территории церковь, и смещает празднование
своего традиционного праздника на иной день, на том основании, чтобы он не
наложился на проведение церковного собора – это тоже является элементом мира
Постмодерна, элементом мира смещения ценностей.
Другой вопрос, что декларируемое
противостояние МГУ и ВШЭ, как идеологических центров, в значительной степени не
продукт их непосредственного идеологического самоопределения.
Политика государства в отношении
Высшей Школы в целом, начиная с 1991 года, носила откровенно людоедский
характер. Об Указе Ельцина, согласно которому зарплата преподавателя ВУЗа
должна была быть установлена на уровне двух средних зарплат в промышленности –
за прошедшие двадцать лет никто не вспоминал. Преподаватели вузов в 90-е годы
получали зарплату нищего, в 2000-е – зарплату неквалифицированного бедняка.
Сегодня процессор обычного ВУЗа получает порядка 13 000 рублей, в
хорошем, успешном – от 20 до 30 тысяч. Понятно, что уборщица в любой фирме
реально получает не меньше.
Естественно, что на основании своих
непосредственных экономических интересов ВУЗы и их преподаватели вырабатывали
оппозиционную по отношению к рыночному курсу идеологию. МГУ в этом отношении –
не одинок, он только, с учетом его авторитетности, оказывается в этой своей
позиции более заметен, чем многие другие, даже живущие хуже него.
Высшая школа экономики на этом фоне
действительно оказалась заповедником динозавров-рыночников. Но это произошло не
в силу того, что ее преподаватели профессора дружно приняли решение об ином
позиционировании. Это произошло в силу того, что туда таких и собирали.
ВШЭ была образована решением
Правительства РФ образца 1992 года в соответствии с его представлениями о добре
и зле. Ее создавали те самые люди, которые вводили принципы людоедства по
отношению ко всей остальной сфере высшей школы. И из числа своих
единомышленников. Она находилась в особом положении и располагала особыми
финансовыми средствами. Учитывая, что и в сегодняшней власти так или иначе
остаются представители той генерации – она и сегодня пользуется соответствующей
поддержкой.
Туда просто собраны другие люди –
которые имеют иную оплату и разделяют соответствующие идеи. Собственно, она и
создавалась как идеологический центр, а не как университет.
Отсюда — то идеологическое
самоопределение, которое имеет место в МГУ – есть продукт и отражение реального
положения Высшей Школы, а то, которое имеет место в ГУ-ВШЭ – это
целенаправленное создание центра соответствующей идеологической направленности.
Парадокс здесь заключается в том,
что рыночный фундаментализм последней – есть результат не некого выигрыша за
счет рыночных условий, полученных неким конкретным ВУЗом – а результат
государственной поддержки и спонсирования. Данную идеологию она может
исповедовать лишь постольку, поскольку поддерживается государством в
значительно большей степени, чем иные государственные вузы. В то время как
негосударственные ВУЗы, реально существующие в современных рыночных условиях,
скорее склонны как раз к идеологическому самоопределению, иного, антирыночного
толка.
И возникает забавная ситуация,
когда оказывается, что носители «рыночно-либеральной» идеологии могут
существовать и развивать свои взгляды лишь за счет государственной поддержки и
нерыночных условий существования. Там же, где ВУЗы существуют в реальных
рыночных условиях – там у них, в большинстве случаев, напрочь исчезают рыночные
иллюзии.
Но это уже – не результат
проявления сущности университета, как явления. Это не результат естественных
условий, в которые высшая школа оказалась поставлена российскими рыночными
экспериментами.
Университет – производитель знания,
рыночная экономика никогда не была экономикой знания – и тем более не может
быть ею в современной эпохе. Информация вообще имеет существенные ограничения в
своей коммерциализации, о чем еще несколько десятилетий назад писал Ёнодзи
Масуда.
В этом отношении Университет, как
явление, оказывается противостоящим как религии и церкви с одной стороны, так и
рынку и рыночному фундаментализму с другой. В этом отношении, уже как
социальное явление, он с одной стороны подталкивается самой жизнью к
антирыночности, с другой – внутренне враждебен религии.
И в этом отношении, поскольку он
сможет оставаться университетом, как таковым, центром и фабрикой производства
знания и Просвещения – он потенциально будет тяготеть к тому, чтобы быть
основой выработке рациональной прогрессисткой идеологии.
Оригинал этого материала
опубликован на ленте АПН.
