Нация без крови
Эллин есть эллин, и есть иудей — и с мест они не сойдут
Конвертировать национальную самоидентификацию в идентификацию по крови –
это, конечно, великолепная идея. И очень перспективная. Как с точки зрения
того, что лучший случай уничтожить нацию и национальную самоидентификацию – это
как раз попытаться представить нацию объединением по общей крови. Поскольку в
полной мере объединение по крови – это от силы род. Уже даже племя –
выходит за эти рамки. И поскольку всегда и всюду созревание национального
самоопределения было реальным возвышением над темой общего происхождения,
попыткой представить некие большие начала объединения, чем начала родственной
общности.
Так и с точки зрения того, что эта попытка – прекрасная иллюстрация того,
что в современных условиях последовательный национализм неизбежно
оказывается поэтапным уходом от всяких начал реального исторического и
политического сознания, равно как и здравого смысла.
То есть дает возможность любому нормальному человеку, скептически
относящемуся к идеологии национализма, брать подобное «определение нации» за
карикатурный образец и демонстрировать всем и каждому, какие нелепицы творит в
своем абстрагировании от действительности современный национализм.
Не говоря уж о том, что национализм в подобном виде – блестящее оружие в
борьбе с «религиозным дурманом». Просто потому, что, с одной стороны, ни о
каком постулате, подобном «ни эллина, ни иудея» -уже не может идти речи.
В перефразировке известного:
«Эллин есть эллин, и есть иудей –
И с мест они не сойдут.
Пока не предстанут небо с землей,
На страшный господен суд».
Правда – и тут неточность. Поскольку, какой уж тут «господен суд»? Не
может быть у эллина и иудея – одного бога, а потому – не может быть одного
суда. Кровь у них разная – а потому ничего общего быть у них не может,
благо не может быть даже и «Голос Общего Бога» более сильным, чем «Зов
Крови». С точки зрения любого более или мене целостного религиозного
учения, отказ от признания единства в вере в качестве большего единства, чем по
«единству крови» — это даже не язычество, это вообще некое животное состояние.
И это абсолютно правильно. Это в сказке Киплинга герои книги приветствовали
друг друга общим кличем: «Мы с вами одной крови, ты и я». Но, во-первых, эти
герои в основном, за исключением Маугли, были как раз животными. А во-вторых –
животными разных пород, то есть, признавая свою общность по декларируемой
крови, они как раз переступали через реальный зов крови. Не реагировали на
этот зов, то есть не могли перешагнуть от идентификации собственно по крови к
идентификации – скажем так, по дружбе, то есть по чему-то более высокому –
Бандерлоги, Рыжие Собаки и шакал Табаки. Был еще правда Шерхан – тоже на
этот зов не откликался. Но он вообще себя ни по чему не идентифицировал – разве
что по пролитой им крови.
То есть в этом образном ряду идентификация по крови – это даже не
идентификация Жителей Джунглей – это идентификация Бандерлогов.
Идентификация нации по крови, собственно говоря, вызывает следующие три
основные возражения, хотя и не единственные.
Первое, нация, кстати, есть отрицание родового и сословного деления.
То есть, поскольку, принадлежность к сословию есть наследуемое состояние, как и
принадлежность к феодальным родам и династиям – нация есть как раз уничтожение,
снятие, преодоление родственного, родового, наследуемого начала. То есть нация,
строго говоря, возникает тогда, когда для этого созревают определенные условия.
Можно, конечно, заявить о неприятии этого. Можно договориться до чего-либо
подобного тому, что нации были, скажем, в Древнем Риме, Древних Афинах, древнем
Египте и т.д. Но тогда, строго говоря, либо понятие нация утрачивает вообще
всякое значение. Либо просто следует осуществить определенную
переконвенционализацию, и объявить, скажем, что под нацией мы понимаем то, что
раньше понимали под народностью.
Тогда, с одной стороны, придется просто придумывать новое название тому, что
в современной политической лексике было определено как нация – то есть исторической
общности, основанной на общностях территориально-географической,
историко-культурно-языковой, государственно-политической и экономической.
Которая вообще-то стала возникать примерно всего пятьсот лет назад. И к
общности по крови вообще не имела никакого отношения.
А с другой стороны, даже это не спасет положения вещей, потому что и
народность не была идентифицируема по крови. Идентификация по крови – это род.
То есть, в конечном счете, вообще догосударственное образование.
Ее, строго говоря, снимает и отводит на второй план уже возникновение
государства. Потому что в самом малоразвитом государстве, как системе
институционального принуждения, принуждение осуществляется не на
основании родства или не родства – а на основании того или иного имущественного
и экономического разделения.
Это касалось как неимущих, которых подавляли в случае их возмущения или
неподчинения вне зависимости от отношений родства. Так и имущих и власть
предержащих, которые как раз великолепно демонстрировали свою отстраненность
от «зова крови» как только дело касалось выбора между ним и властью и
богатством.
Кстати, тут еще один вопрос. Если, скажем, в обществе противостояли друг
другие различные имущественно группы – они как были представителями одной крови
и одного происхождения, или нет? Если предположить, что были, то, в случае
активной самоидентификации по «Голосу Крови» — почему они противостояли и во
всяком случае, почему делились имущественно? Ведь по логике «Зова крови»
– они по-братски должны были бы поделить друг с другом свое имущество.
А если они принадлежали к разным «группам крови» — то значит, общество не
идентифицируемо по принадлежности к одной крови. В прежние времена примерно так
и считали: одни, имущие, имеют «голубую кровь», другие, не имущие – красную (в
иной трактовке – простолюдины и аристократы).
Но, вообще-то говоря, современная нация, как она стала оформляться в
последние двести триста лет – как раз такое деление по крови не признавала. Кровь
признали у всех общей – красной. Что не уменьшило внутрисоциальных
противостояний и противоборств.
И тут, как раз второе важное возражение против «идентификации по крови»,
признания самозначимости «Зова крови».
Как просто показывает историческая фактура, гражданские войны
– то есть войны между своими, казалось бы внутриусобицы «общих по крови» — всегда
были наиболее ожесточенными и безжалостными, нежели войны с внешним врагом.
И оно понятно: внешний враг, чужой, казалось бы, тебе по
крови, сам по себе обычно мало что тебе лично сделал плохого. Для
рядового участника войны – вопрос о том, кому должна была бы принадлежать та
или иная провинция королевства – носил весьма отвлеченный характер. Вопрос
крови тут вообще мало кого интересовал: интересовали вопросы власти, религии,
языка, собственности, обладания теми или иными богатствами.
А вот враг внутренний – ту вопрос крови либо некой иной общей
идентификации — был значим куда как в больше степени. И как раз вопрос
крови ожесточение делал куда более сильным: потому что общая кровь в
собственном смысле слова – это большая степень претензии на то, что ты считаешь
своим или хочешь видеть своим. Для киевских и черниговских, московских или
звенигородских князей близость по крови означала лишь большее основание для
вражды. Пресловутые Романовы перебили царей и императоров собственной крови
куда больше, чем в последующем – революционеры.
Если идентификация по крови и означала в этом случае что-либо – так только
идентификацию вражды. «Мы с тобой одной крови – ты и я!» — это в данном
случае означало лишь одно: «И жив может остаться только один из нас».
Разговоры о «зове крови» — это просто некая умильная нелепость тех, кто
просто ничего не знает из реального хода истории.
Как там было в фильме Кончаловского: «Не убивай меня, мы же русские!» —
«Я тебе покажу русский… Сволочь ты владимирская!»
Можно подумать, что Салтычиху когда либо заботило то, что замордованные
ею крестьяне «были одной с нею русской крови».
Можно подумать, что русская крепостническая сволочь не порола, не
насиловала, не продавала и не ссылала на каторгу своих крестьян в силу
умилительного действия «Зова Крови». И так было во всех странах.
Но есть и третье возражение. Собственно, те, кто ставят во
главу угла вопрос «идентификации по крови», действия «Зова Крови» — ставят его
выше остальных – религиозных, культурных, классовых идеологических, — те
отказывают человек в иной сущности, нежели биологическая. Собственно, ставя
во главу угла кровь – они этого и не отрицают.
Но не отрицая этого, они не могут отрицать и того, что на деле видят в
человеке – не больше, чем животное. Если все, что есть у человека – это
его группа крови (кстати, как в этом случае быть с делением на четыре известные
– а сегодня и большее – группы крови?) – если все что у него есть – его
биологическая идентификация, если все что у него есть – это то, что у
него есть от животного – то это существо и есть животное.
Бандерлог. Рыжая Собака. Шакал Табаки.
У него ничего нет большего, чем его кровь и его животное, биологическое
существование. У него нет смыслов жизни. У него нет смысла жизни – кроме смысла
насыщения. Он живет не для того, чтобы что-то совершить. Чему-то служить,
чего-то добавиться, что-то создавать.
Он живет, потому что живет: потому что его родили и у него есть инстинкт
самосохранения, прочно внедряющий в него мысль о том, что его жизнь – это
главное. Как и его кровь. Он животное – и живет как животное.
Ему не за что умирать – потому, что у него нет ничего большего, чем
его жизнь, ничего, за что он мог бы умереть.
Человек в коечном счете измеряем свой смертью – тем, за что он отдал свою жизнь:
если он отдал ее за свою веру, за свой идеал, за Бога, за Революцию, за будущее
– он и есть равный тому, за что он ее отдал. И тогда, для того, чтобы понять,
что он есть – нужно немногое – перерезать ему горло, и понять, что он есть
всего лишь его кровь. Животное. Не личность – организм.
Поэтому, в конечном счете, призыв к «Зову Крови» — это призыв к тому,
чтобы остаться – или стать – животным.
Призыв к идентификации по крови – конечно, есть максимальная дискредитация
национализма. И этим он возможно и хорош. Потому что если в стремлении
развить национализм люди приходят к его дискредитации – значит, у них иначе не
получается. Значит, время национализма – действительно прошло, и что-то не
дает ему развиваться в его возвышении, соответствовать в своем пафосе своим
романтичным и возвышенным образцам времен Мадзини и Гарибальди.
Но в то же время призыв к идентификации «по крови», актуализация «Зова
Крови»:
—сам оказывается призывом к разрушению национальной самоидентификации,
изничтожением истории самой нации, как исторической общности, опусканием ее до
уровня даже не племени, но рода, призывом к трайбализму;
—просто не соответствует историческим фактуре, реалиям и практике,
в рамках которых, кровная, родовая – впрочем, и национальная — общность не
ослабляла, а напротив, обостряла вражду и неприязнь, основанные на фоне
действительны имущественных, властных, идеологических и религиозных
противостояний;
—в конечном счете – оказывается отказом от человеческого в человеке,
от всего того, в чем он истерически сумел стать выше животного, от всего того,
в чем он вышел из биологических рамок, стал выше животного состояния – а потому
оказывается обращением в то, чем он только и может быть с точки зрения
«идентификации по крови» — животным.
Оригинал этого материала опубликован
на ленте АПН.
