Близится осень, время столетия великой русской народной революции. Мы, естественно, говорим об Октябре — февраль нас интересует мало; и едва ли февральские события сегодня хоть кого-нибудь всерьёз волнуют, включая новейших самовыдвиженцев в состав очередного «Временного правительства».

Большевистская правда как ни странно — жива; что до февральских событий — они предмет по большому счёту скучный даже для историков.

Но как думать про Октябрь, и тем более с каким настроением и лицом отмечать его, никто в современной России не знает; а если не знаем мы сами — чего ожидать от остального мира.

Между тем, события столетней давности навязчиво актуальны, это не история, это — насущное.

Революция та была порождена двумя стихиями: надломом в среде интеллигенции и глобальным разочарованием в среде народной (крестьянской в куда большей степени, чем пролетарской). Национальные движения в истории революции были вторичными, и послужили лишь следствием свершившегося распада.

Одна из основных проблем состояла в том, что чаяния интеллигенции и народные чаяния во многом, мягко говоря, не совпадали.

Сто с лишним лет назад, за десять лет до революции, Александр Блок, тонко предчувствовавший грядущее, писал о «двух реальностях» — с одной стороны, видел Блок, стоит огромная молчаливая масса в сто пятьдесят миллионов, с другой — несколько сотен тысяч человек. По мнению Блока, эти реальности не понимали друг друга «в самом основном».

«По-прежнему два стана, — писал Блок, — не видят и не хотят знать друг друга».

Интеллигенция в основной своей части, надо признать, революцию — которую сама же и накликала — не приняла, и не поняла. В лучшем случае, она просто наблюдала: «грядущие гунны», о которых писал поэт Валерий Брюсов — вдруг явившиеся из недр собственного народа, — ошарашили и смяли интеллигенцию.

Интеллигенция же частично выехала за пределы страны, частично самоистребилась.

И вот прошло сто лет с той революции.

У нас вновь сложился класс интеллигенции («креативный класс», если угодно), требующей перемен — возможно, даже революционных. По крайней мере, радикальные перемены на Майдане они восприняли с восторгом или, как минимум, пониманием.

Конечно же, когда сравниваешь персоналии (Бердяев там, Блок, Сологуб, Бальмонт, Василий Розанов, Мережковский, а пусть даже и Маяковский) — с нынешними, сразу вспоминаешь высказывание о том, что всё начинающееся как трагедия, воспроизводится, как фарс.

Посмеяться, конечно, можно — но страна-то на месте, и проблемы у неё всё те же.

Парадоксально, но это ведь наша интеллигенция все 90-е годы кричала о недопустимости революций. «Мы знаем, чем всё это заканчивается», — повторяли они тогда.

Теперь они с лёгкостью необычайной кричат прямо противоположное.

Другой, ещё более удивительный для нас парадокс состоит в том, что большевистскую революцию столетней давности нынешняя интеллигенция считает проявлением холопства, скотства и прочего «традиционного русского рабства».

Только вообразите себе: существовал народ в сто пятьдесят миллионов численностью — который в какой-то момент озверел от того, что он является чем-то низшим по статусу в сравнение со ста тысячами людей, управлявшим ими.

А ведь эти 150 000 000 желали совершенно нормальных, обычных, в чём-то даже нелепых по нынешним меркам вещей: одеваться так же, как одеваются барин и барыня, питаться там же самым, чем барин и барыня, иметь такие же земельные наделы, как барин, барыня и церковь, учить детей в тех же учебных заведениях, ходить к тем же докторам, и тому подобное. Справедливости, в общем, искали.

Но, не поленимся ещё раз повторить, восставший тогда народ — кажется сегодня современной интеллигенции — презренным быдлом. Интеллигенция твёрдо для себя решила, что в том противостоянии они были бы преображенскими, а все остальные — шариковыми.

И вместе с тем часть интеллигенции пытается возбудить население России на новое противостояние с властью — забавно же, нет?

Интеллигенция решила так: переворот надо делать ради 10% «нормальных», а остальное стадо в 150 000 000 — послушается.

Мы не будем давать развернутых прогнозов на тему, чем завершатся все эти попытки. Чем бы они ни завершились, интеллигенция, как и сто лет назад, представления не имеет, что являют собой эти миллионы сограждан, чего они желают, что им дорого и важно, на что они, в конечном итоге, способны.

А способны они на многое.

Впрочем, нет уверенности в том, что и наша власть осознает, с каким народом имеет дело.

Опросы социологов, когда на имя России отчего-то — последовательно, упрямо, непреодолимо, — выдвигаются Ленин и Сталин, а не как бы примиряющие всех Александр Невский или Минин с Пожарским, и уж тем более не условный «академик Сахаров» — самые слабые из звоночков, которые мы слышим.

А то, что мы пока видим только детский сад им. А.Навального на улицах, — это не так важно. И Майдан киевский начинался со студенческих забав; и февраль 1917-го — тоже.

Куда потом подевались все эти студенты, никто не ведает.