Поэтическое богословие Марины Цветаевой

Во вся­кой
форме ис­кус­ст­ва при­сут­ст­ву­ет му­зы­ка – ритм и гар­мо­ния форм, кра­сок,
об­ра­зов, зву­ков. Ли­те­ра­ту­ра – это ис­кус­ст­во, объ­е­ди­няю­щее ло­гос
(смысл, вы­ра­жен­ный в сло­ве) и му­зы­ку. По­это­му она воз­дей­ст­ву­ет не
толь­ко смыс­лом сло­ва, но и че­ре­до­ва­ни­ем (рит­мом) об­ра­зов. По­эти­че­ское
вы­ска­зы­ва­ние, как наи­бо­лее му­зы­каль­ное, за­во­ра­жи­ва­ет му­зы­кой
слов. Но в по­эти­че­ской му­зы­каль­но­сти че­ре­ду­ют­ся,
виб­ри­ру­ют, стру­ят­ся не чис­тые зву­ки, а сло­ва, имею­щие смысл и не­су­щие
об­ра­зы. Му­зы­ка по­эзии спо­соб­на вы­звать ду­шев­ный на­строй, при ко­то­ром
сло­во слы­шит­ся в пер­во­об­раз­ной су­ти. Она утон­ча­ет вос­при­ятие, и мы
ощу­ща­ем но­вое ро­ж­де­ние сло­ва. Опа­да­ют ра­цио­на­ли­зи­ро­ван­ные схе­мы,
ско­вы­ваю­щие язык, и нам све­тит­ся суть ве­щей. Оче­вид­но, по­эти­че­ская
гар­мо­ния (согласованность, строй­ность слов и их ритм, оп­ре­де­лён­ная час­то­та
че­ре­до­ва­ния) вво­дит в те экс­та­ти­че­ские со­стоя­ния, ко­гда в сло­ве за
обы­ден­но­стью открывается глу­бин­ный ло­гос.

По­эти­че­ская
речь, не от­ме­няя ком­му­ни­ка­тив­ную функ­цию язы­ка (спо­соб­ст­вую­щую об­ще­нию,
свя­зи, взаи­мо­по­ни­ма­нию), встраи­ва­ет сло­во в оригинальный автор­ский
кон­текст, и му­за по­эзии вскры­ва­ет му­зы­каль­ность сло­ва, которое вещает
по-новому. По­эзия к го­ри­зон­таль­но­му из­ме­ре­нию язы­ка (ра­цио­наль­ные
смыс­лы и зна­че­ния – ком­му­ни­ка­ция) до­бав­ля­ет вер­ти­каль­ное, ко­гда
сло­во со­еди­ня­ет и веч­ные ло­гос­ные смыс­лы, и ин­ди­ви­ду­аль­ные ав­тор­ские
об­ра­зы. По­эти­че­ская речь рас­кры­ва­ет и уг­луб­ля­ет сло­вар­ное зна­че­ние
сло­ва, при­бав­ля­ет к не­му но­вый смысл. Этот сверх­смысл объединяет
веч­ную ло­гос­но­сть и ин­ди­ви­ду­аль­ное ми­ро­чув­ст­вие ав­то­ра, му­зы­ку
космических сфер и то­наль­но­сть ду­ши автора. В по­эти­че­ском сло­ве со­крыт-от­кры­ва­ет­ся,
зву­чит и смысл ве­щей, и судь­ба ав­то­ра.

Рассуждения
о по­эзии в боль­шин­ст­ве сво­ем сосредоточены на фор­мах по­эти­че­ско­го об­раза,
сред­ст­вах по­эти­че­ской вы­ра­зи­тель­но­сти (по­эти­ка), се­ман­ти­ке –
смыс­ле слов, син­так­си­се – спо­со­бах со­еди­не­ния слов и сло­во­со­че­та­ний
про­из­ве­де­ния (лин­гвис­ти­ка), зна­ко­во­сти (се­мио­ти­ка) или со­об­щи­тель­но­сти
(праг­ма­ти­ка). В по­эти­че­ском про­из­ве­де­нии могут видеть зна­ки за­пре­дель­ных
сил (мис­ти­ка), за­шиф­ро­ван­ные ма­ги­че­ские за­кли­на­ния. Но во вся­ком
твор­че­ском про­из­ве­де­нии отражается, пре­ж­де всего, ду­хов­ная судь­ба
твор­ца, его эк­зи­стен­ци­аль­ный опыт. Воз­мож­но фи­ло­соф­ское пе­ре­ос­мыс­ле­ние
и вы­ра­же­ние это­го опы­та, что не ме­нее плодотворно.

При этом
подходе выявляется, что так на­зы­вае­мые ко­чую­щие ли­те­ра­тур­ные об­ра­зы
и те­мы не только от­ра­жа­ют эс­те­ти­че­скую ли­те­ра­тур­ную тра­ди­цию, но
и фор­ми­ру­ют­ся духовным твор­че­ст­вом че­ло­ве­че­ст­ва. Глу­бин­ным хра­ни­ли­щем
об­ще­че­ло­ве­че­ско­го ду­хов­но­го опы­та яв­ля­ет­сяКни­га книг – Биб­лия.
В библейской сим­во­ли­ке, об­раз­ности, сю­же­тах, тер­ми­но­ло­гии можно уви­деть
не толь­ко ли­те­ра­тур­ные тра­ди­ции, но и вы­ра­же­ние ду­хов­но­го и эк­зи­стен­ци­аль­но­го
опы­та. По­это­му я не бу­ду ис­кать ли­те­ра­тур­ные ас­со­циа­ции, а по­пы­та­юсь
по­нять, что не­по­сред­ст­вен­но вы­ска­за­но. Как вся­ко­го ис­тин­но­го твор­ца,
Цве­тае­ву му­чи­ли, пре­ж­де все­го, бы­тий­ные про­бле­мы, а не толь­ко про­бле­мы
риф­мы, фор­мы, сти­ля; дать но­вую сущ­ность, по Цве­тае­вой,
и есть дать но­вую фор­му – «Сти­хи – со­зву­чие
смы­слов». «Так го­во­рить долж­но толь­ко к Бо­гу. Ведь это же мо­лит­ва! Лю­дям
не мо­лят­ся… И – раз на­все­гда – все мои
та­кие сти­хи, все во­об­ще та­кие сти­хи об­ра­ще­ны к Бо­гу…– По­верх
го­лов – к Бо­гу. По край­ней ме­ре – к ан­ге­лам…
Так: все мои сти­хи к Бо­гу ес­ли не об­ра­ще­ны, то воз­вра­ще­ны» (Марина
Цветаева).

Проблема
отношения муж­ско­го и жен­ско­го начал во все ве­ка вдох­нов­ля­ла ху­дож­ни­ков,
пи­са­те­лей, по­этов. У Ма­ри­ны Цве­тае­вой наи­бо­лее ин­те­ре­сен в этом
смыс­ле по­эти­че­ский цикл «Уче­ник» и не­сколь­ко сти­хо­тво­ре­ний, с ним
свя­зан­ных.

Пре­ж­де
чем пе­рей­ти к цик­лу «Уче­ник», вслу­ша­ем­ся в сти­хо­тво­ре­ние «Ро­лан­дов
рог», ко­то­рое важ­но тем, что по вре­ме­ни на­пи­са­ния и по смыс­лу пред­ва­ря­ет
сти­хи «Уче­ни­ка».

 

РО­ЛАН­ДОВ
РОГ

Как неж­ный
шут о злом сво­ём урод­ст­ве,

Я по­ве­ст­вую
о сво­ем си­рот­ст­ве…

За кня­зем – род, за
се­ра­фи­мом – сонм,

За ка­ж­дым – ты­ся­чи
та­ких, как он,

Чтоб, по­шат­нув­шись, – на жи­вую
сте­ну

Упал и
знал, что – ты­ся­чи на сме­ну!

Сол­дат – пол­ком,
бес – ле­гио­ном горд,

За во­ром – сброд, а
за шу­том – всё горб.

Так, на­ко­нец,
ус­та­лая дер­жать­ся

Соз­нань­ем:
перст и на­зна­чень­ем: драть­ся

Под свист
глуп­ца и ме­ща­ни­на смех –

Од­на из
всех – за всех – про­ти­ву
всех! –

Стою и
шлю, за­ка­ме­нев от взлёту,

Сей гром­кий
зов в не­бес­ные пус­то­ты.

И сей по­жар
в гру­ди то­му за­лог,

Что не­кий
Карл те­бя ус­лы­шит, Рог!

У Цве­тае­вой
бы­ло ост­рое чув­ст­во твор­че­ско­го на­зна­че­ния и его не­по­мер­но­го бре­ме­ни,
тра­ги­че­ской оди­но­ко­сти твор­ца: Я по­ве­ст­вую
о сво­ём си­рот­ст­ве, Соз­нань­ем: перст… Од­на из всех… Судь­ба
по­эта подобна судь­бе Твор­ца, со­шед­ше­го на зем­лю (Од­на из всех – за всех –про­ти­ву
всех!). Люди ос­ме­яли Бо­га, би­че­вали Его и пле­вали Ему в гла­за. И по­эт шу­том пред­ста­ет
пе­ред мир­ски­ми гла­за­ми, пу­гаю­щим и урод­ли­вым, не­по­ня­тым, ос­ме­ян­ным,
би­чуе­мым. Но, как на­стоя­щий шут, – ум­ный и про­ни­ца­тель­ный, всё ви­дя­щий
и по­ни­маю­щий, с чут­кой неж­ной ду­шой (неж­ный шут).

Сти­хо­тво­ре­ние
«Ро­лан­дов рог» – мо­лит­ва Ма­ри­ны, го­ре­ст­ная(ус­та­лая дер­жать­ся),
жа­ж­ду­щая (шлю сей гром­кий зов), но и уповающая:

Стою и
шлю, за­ка­ме­нев от взлёту,

Сей гром­кий
зов в не­бес­ные пус­то­ты.

Ве­ра
основана, с од­ной сто­ро­ны, на осоз­на­нии и ут­вер­жде­нии сво­его
предназначения (Соз­нань­ем: перст и на­зна­чень­ем: драть­ся), с дру­гой
– на до­ве­рии к Ли­цу, ко­то­ро­му об­ра­щен зов:

И сей по­жар
в гру­ди то­му за­лог,

Что не­кий
Карл те­бя ус­лы­шит, Рог!

Здесь Рог
по­эта – его обращение к Бо­гу. В чём его зов (сей гром­кий зов) к Твор­цу?
В при­зна­нии твор­че­ско­го на­пря­же­ния (за­ка­ме­нев от взлёту) –
при­нятии со­твор­че­ст­ва Бо­гу. По­эт хо­чет быть вер­ным ору­же­нос­цем Твор­ца
на зем­ле. По­доб­но Ро­лан­ду, оди­но­кий в ми­ро­вой бит­ве и ок­ру­жён­ный
вра­ж­деб­ны­ми си­ла­ми, – на­де­ж­ду и си­лы мо­жет чер­пать у То­го, чью мис­сию
он ис­пол­ня­ет в жиз­ни.

Мо­лит­ва
(зов) Ма­ри­ны была ус­лы­шан­ной. Слож­ный и мно­го­пла­но­вый цикл оп­ре­де­ляю­щей
те­мой име­ет диа­лог уче­ни­ка и Учи­те­ля, твор­ца зем­но­го и Твор­ца Не­бес­но­го.
Диа­лог тес­ный, гла­за в гла­за, пе­ре­хо­дя­щий в стра­ст­ный
мо­но­лог, за­хва­ты­ваю­щий обширную бы­тий­ную те­ма­ти­ку. При­чем диа­лог
кон­крет­но­го че­ло­ве­ка: сво­бод­но­го твор­ца, бун­та­ря, по­эта, жен­щи­ны.

Ска­зать – за­ду­ма­лась
о чём?

В дождь – под од­ним
пла­щом,

В ночь – под од­ним
пла­щом, по­том

В гроб – под од­ним
пла­щом.

Эпи­граф
за­да­ёт те­му и то­наль­ность все­му цик­лу. О чём ду­ма по­эта? Быть вме­сте
(под од­ним пла­щом) во всех тер­ни­ях (В дождь… В ночь… В гроб…).
С кем? Об­раз Его в цик­ле дво­ит­ся. Это и Вет­хий Адам (Адам как Пер­во­че­ло­век,
пра­муж­чи­на) и Но­вый Адам – Во­пло­тив­ший­ся Бог. По­это­му и об­раз пла­ща на про­тя­же­нии
цик­ла ме­ня­ет зна­че­ния, вы­яв­ляя их со­от­но­ше­ния. В эпи­гра­фе три­ж­ды
про­из­не­се­на моль­ба-ве­ра-ут­вер­жде­ние под од­ним
пла­щом, что зна­чит не­пре­мен­но обо­им вме­сте (под од­ним) и
ук­ры­тым (пла­щом) кем-то треть­им.

Здесь
вход «в» зна­чит и вы­ход «от». Ещё не со­вер­шён шаг в ми­ро­вое
не­на­стье (дождь), в ми­ро­вую тьму (ночь). Это ещё на­хо­ж­де­ние
в со­стоя­нии свет­лом, бестрагичном, бла­жен­ном, то есть око­ло­бо­же­ст­вен­ном
– рай­ском. Это со­вме­ст­ное (оба и с Бо­гом) пред­стоя­ние пе­ред тво­ре­ни­ем.
Ми­ро­тво­ре­ние ещё не на­ча­лось, но пре­до­щу­ща­ет­ся как бу­ду­щая кос­ми­че­ская
дра­ма. Первообраз человека пред­на­зна­чен низ­ри­нуть­ся из рай­ско­го со­стоя­ния
в ме­о­ни­че­скую безд­ну, в до­бы­тий­ный ха­ос (в ночь). По­ле бит­вы
– ми­ро­вая ис­то­рия – есть му­ки ро­ж­де­ния и ми­ро­вое не­на­стье (дождь).
Но оно прей­дет, ибо но­вое ро­ж­де­ние есть от­ме­на и смерть (гроб) вре­ме­ни
без­вре­ме­нья. Это сре­дин­ное цар­ст­во, пре­хо­дя­щая ми­ну­та:

У слав­но­го
Ца­ря Щед­рот

Слав­нее
цар­ст­ва не име­лось,

Чем над­пись:
«И сие прей­дёт»

(из сти­хо­тво­ре­ния
«Ми­ну­та»)

Прой­дёт,
ибо ис­то­рия пре­об­ра­же­ния есть пред­ва­ре­ние Но­вой Жиз­ни.

Та­ким об­ра­зом,
со­стоя­ние пред­стоя­ния пе­ред На­ча­лом (на­ча­лом
ми­ра, на­ча­лом ис­то­рии) объ­ем­лет три со­стоя­ния: 1) ны­неш­ней (по вре­ме­ни
стро­фы) сво­ей пер­во­об­раз­но­сти и пред­на­зна­чен­но­сти; 2) ощу­ще­ния
гря­ду­щей ми­ро­вой судь­бы как бре­ме­ни, мук и тра­гиз­ма (то есть кре­ст­но­сти)
со­твор­ца Божь­е­го; 3) ощу­ще­ния, что ми­ро­вое На­ча­ло не са­мо­дов­лею­ще,
а на­ча­ло че­го-то, что име­ет цель, то есть ко­нец. Как скульп­тор ме­сит гли­ну,
имея об­раз бу­ду­ще­го тво­ре­ния и для его во­пло­ще­ния и за­вер­ше­ния, так
и на­чи­на­ет­ся всё во имя Кон­ца.

Здесь плащ и ука­зы­ва­ет
на со­вме­ст­ность, и яв­ля­ет­ся уче­ни­че­ским одея­ни­ем, ука­зы­ва­ет на
при­над­леж­ность к уче­ни­че­ст­ву. В эпи­гра­фе дан об­раз, из ко­то­ро­го за­тем
вы­рас­та­ют слож­ней­шие от­но­ше­ния и про­ек­ции. В ко­рот­ком цик­ле с не­под­ра­жае­мой
цве­та­ев­ской ём­ко­стью вме­ще­ны глу­бин­ней­шие во­про­сы, ох­ва­ты­ваю­щие
перспективы бы­тия.

 

1

Быть маль­чи­ком
тво­им свет­ло­го­ло­вым,

– О, че­рез
все ве­ка! –

За пыль­ным
пур­пу­ром тво­им бре­сти в су­ро­вом

Пла­ще
уче­ни­ка.

Улав­ли­вать
сквозь всю люд­скую гу­щу

Твой
вздох жи­во­тво­рящ –

Ду­шой,
ды­ха­ни­ем тво­им жи­ву­щей,

Как ду­но­вень­ем – плащ.

По­бе­до­нос­нее
Ца­ря Да­ви­да

Чернь раз­дви­гать
пле­чом.

От всех
обид, от всей зем­ной оби­ды

Слу­жить
те­бе пла­щом.

Быть ме­ж­ду
спя­щи­ми уче­ни­ка­ми

Тем, кто
во сне – не спит.

При пер­вом
чер­нью за­не­сён­ном кам­не

Уже не
плащ – а щит!

(О,
этот стих не са­мо­воль­но пре­рван!

Нож че­рес­чур
ос­тёр!)

И – вдох­но­вен­но
улыб­нув­шись – пер­вым

Взой­ти
на твой кос­тёр.

Ос­нов­ной
мо­тив пер­вой стро­фы: быть уче­ни­ком Его (тво­им). Вспомним, что об­раз
Его дво­ит­ся. В пер­вом ас­пек­те уче­ник – это тво­рец зем­ной, по­эт; Учи­тель
же – это Тво­рец Не­бес­ный, Но­вый Адам, Ии­сус Хри­стос. Во вто­ром – уче­ник
– это Ева, веч­ная жен­ст­вен­ность, жен­ское на­ча­ло; а учи­тель – Адам Вет­хий
как муж­ское на­ча­ло. Мы ви­дим по­эти­че­ски вы­ра­жен­ное пе­ре­жи­ва­ние
сво­ей твор­че­ской пред­на­зна­чен­но­сти, как по­эта и как жен­щи­ны.

Быть маль­чи­ком – то есть
не­по­роч­ным, дет­ски от­кры­тым и из­на­чаль­но не­воз­де­лан­ным по­лем.
Быть уче­ни­ком, вы­де­ляю­щим­ся сво­ей свет­ло­стью, ра­зум­ным и в то же вре­мя
из­на­чаль­но не­за­мут­нен­ным зна­ни­ем и по­то­му от­кры­тым ис­тин­но­му
Зна­нию (свет­ло­го­ло­вым). Быть им на­все­гда (че­рез все ве­ка).
Впе­рёд ве­ду­щий Учи­тель – это Царь (на что ука­зы­ва­ют цар­ские пур­пур­ные
одея­ния), не сидящий на не­бес­ном тро­не, а иду­щий по зем­ным тро­пам (пыль­ным пур­пу­ром). Здесь плащ – уче­ни­че­ское
одея­ние, обо­зна­че­ние при­над­леж­но­сти к ас­ке­ти­че­ско­му (в су­ро­вом)
ор­де­ну, при­зван­но­му из по­след­них сил ид­ти (бре­сти) за Учи­те­лем.

Всё это
от­но­сит­ся к Во­пло­тив­ше­му­ся Бо­гу (в Но­вом За­ве­те од­но из имен Ии­су­са
Хри­ста – Учи­тель) и к Ада­му как муж­ско­му на­ча­лу. В пер­вом слу­чае речь
идёт о твор­че­ской ори­ен­та­ции по­эта. В дру­гом – о раз­ли­чии в муж­ской и
жен­ской пред­на­зна­чен­но­сти. (Бу­дем пом­нить, что ли­ния раз­де­ле­ния на
муж­ское и жен­ское про­хо­дит не толь­ко ме­ж­ду людь­ми, но и че­рез че­ло­ве­че­ское
су­ще­ст­во).

Адам-муж­чи­на
– дея­тель­ное, ак­тив­ное на­ча­ло. Ева-жен­щи­на со­тво­ре­на как по­мощ­ни­ца
Ада­ма. Пер­вен­ст­во муж­ско­го («…и он бу­дет гос­под­ство­вать над то­бою» – Быт.
3,16) – это, пре­ж­де все­го, пер­вен­ст­во от­вет­ст­вен­но­сти. Адам-муж­чи­на
ре­ша­ет, дей­ст­ву­ет, ис­пол­ня­ет и не­сёт от­вет­ст­вен­ность за итог.
Ева-жен­щи­на – на­ча­ло пас­сив­ное (по от­но­ше­нию к ак­тив­но­сти в вы­бо­ре),
это жиз­нен­ная по­тен­ция со все­ми её со­ка­ми (Ева – жизнь),
объемлющая в сво­ем ло­не со­во­куп­ность по­тен­ций, сил, сти­хий, от наи­выс­ших
ду­хов­ных до ни­жай­ших глу­бин – хао­ти­че­ских. Жен­ское – ис­точ­ник неж­но­сти,
люб­ви, а также ук­ры­то­сти, за­щи­ты от ми­ро­во­го хо­ло­да. Здесь вспом­инается
про­ник­но­вен­ное сти­хо­тво­ре­ние «Ма­гда­ли­на»:

О пу­тях
тво­их пы­тать не буду, –

Ми­лая! – ведь всё
сбы­лось,

Я был
бос, а ты ме­ня обу­ла

Лив­ня­ми
во­лос –

И – слёз.

Не спро­шу
те­бя, – ка­кой це­ною

Эти ку­п­ле­ны
мас­ла.

Я был
наг, а ты ме­ня вол­ною

Те­ла – как сте­ною

Об­не­сла.

На­го­ту
твою пер­ста­ми тро­ну,

Ти­ше вод
и ни­же трав…

Я был
прям, а ты ме­ня на­кло­ну

Неж­но­сти
на­ста­ви­ла, при­пав.

В во­ло­сах
сво­их мне яму вы­рой,

Спе­ле­най
ме­ня без льна.

– Ми­ро­но­си­ца! К че­му
мне ми­ро?

Ты ме­ня
омы­ла

Как вол­на.

Муж­чи­на-дея­тель
мо­жет стать твор­цом, по­лу­чая из рук Евы-жен­щи­ны ма­те­ри­ал и им­пульс к
твор­че­ст­ву. Без это­го он не тво­рец, а раз­ру­ши­тель. Од­но на­ча­ло пус­то
без дру­го­го. По­то­му они стре­мят­ся к со­еди­не­нию и внут­ри че­ло­ве­ка
(ду­шев­ный ан­д­ро­ги­низм – на­ли­чие дву­по­лых ха­рак­те­ри­стик у ка­ж­до­го
че­ло­ве­ка), и ме­ж­ду людь­ми. Лич­ность – это ан­д­ро­гин­ная це­ло­ст­ность.
Твор­че­ст­во и лю­бовь – это по­иск и ут­вер­жде­ние це­ло­ст­но­сти. В цве­та­ев­ском
цик­ле мы ви­дим и жен­ст­вен­ную жа­ж­ду об­рес­ти ис­тин­но­го Ада­ма-учи­те­ля,
как по­учаю­ще­го, ре­шаю­ще­го и от­ве­чаю­ще­го, и стрем­ле­ние к жен­ст­вен­но­му
от­да­ва­нию и ода­ре­нию свои­ми со­кро­ви­ща­ми, ко­то­рые и со­кро­ви­ща не­бес­ные
– Да­ры Ду­ха Свя­то­го.

Во вто­рой
стро­фе да­лее рас­кры­ва­ют­ся свой­ст­ва, ха­рак­те­ри­сти­ки уче­ни­че­ст­ва.
Быть уче­ни­ком чут­ким (улав­ли­вать), слы­ша­щим го­лос Учи­те­ля че­рез
тол­щу мир­ских сти­хий (сквозь всю люд­скую гу­щу). Что жиз­нен­но не­об­хо­ди­мо
и твор­цу-по­эту, и жен­щи­не. Это не толь­ко го­лос, а то, что да­ёт жиз­нен­ные
си­лы, са­му жизнь (вздох жи­во­тво­рящ – это ду­но­ве­ние
жиз­ни: «…и вду­нул в ли­це его ды­ха­ние жиз­ни…»). То,
что в по­хо­де сре­ди пра­ха зем­но­го (гу­ща) не да­ёт рас­тво­рить­ся
в нём, а на­де­ля­ет си­лой вы­кри­стал­ли­зо­вать свою ду­хов­ную ин­ди­ви­ду­аль­ность.
(Всё это пер­вич­но от Но­во­го Ада­ма, Ии­су­са Хри­ста, и от­ра­жен­но – от
Ада­ма-муж­чи­ны.) Неотмирная ду­ша со­тво­ре­на Бо­гом и поддерживается Им в
каждое мгновение бытия (ду­шой, ды­ха­ни­ем тво­им жи­ву­щей – «…и
вду­нул в ли­це его ды­ха­ние жиз­ни, и стал че­ло­век ду­шею жи­вою» – Быт.
2,7).

В этой
стро­фе в об­ра­зе раз­ве­ваю­ще­го­ся (под ду­но­вень­ем) пла­ща явлен ис­точ­ник жиз­не­ут­вер­ждаю­ще­го,
твор­че­ско­го дей­ст­вия: вздох жи­во­тво­рящ, ды­ха­ньем,
ду­но­ве­ни­ем… – Дух Бо­жий. И на­прав­лен­ность его: плащ – по­кры­ва­ло
Бо­же­ст­вен­но­го со­дей­ст­вия над аре­ной ми­ро­вой судь­бы. Срав­ним со
стро­фой из сти­хо­тво­ре­ния «Бог»:

Ибо бег
Он – и дви­жет­ся

Ибо,
звезд­ная кни­жи­ца

Вся: от
Аз и до Ижи­цы

След пла­ща Его лишь.

В треть­ей
стро­фе описывается предназначение уче­ни­че­ско­го слу­же­ния. Ид­ти сквозь
зем­ные тер­ния не­за­ви­си­мо от го­ло­са тол­пы (чернь раз­дви­гать пле­чом)
к об­ре­те­нию Ис­ти­ны, До­б­ра, Кра­со­ты. Быть охранителем прав­ды Бо­жи­ей
на зем­ле (слу­жить те­бе пла­щом). И в то же вре­мя при­кры­ваю­щий плащ – сим­вол
жен­ской за­бо­ты, ма­те­рин­ской ох­ра­ни­тель­но­сти от всех
обид, от всей зем­ной оби­ды , которая ждет муж­чи­ну-су­женого.

В чет­вёр­той
стро­фе твор­че­ское уче­ни­че­ст­во дерз­но­вен­но пре­тен­ду­ет на при­бли­же­ние
к серд­цу Гос­под­ню и наи­боль­шее уча­стие в Его со­кро­вен­ных дея­ни­ях.
Вспом­ним, что в Геф­си­ман­ском са­ду Хри­стос в ми­ну­ту тя­же­лей­шей скор­би
и тос­ки ос­тав­ля­ет ря­дом с Со­бой бли­жай­ших уче­ни­ков и про­сит их бодр­ст­во­вать.
Уче­ни­ки не вы­дер­жи­ва­ют тя­же­сти на­хлы­нув­шей мир­ской дре­мы. Тво­рец-по­эт
то­же ока­зы­ва­ет­сятем, кто во сне («ибо
у них гла­за отя­же­ле­ли…» – Мф. 26,43). И по­эт под­вер­жен
об­во­ла­ки­ваю­щей и усы­п­ляю­щей жи­тей­ской дре­мот­но­сти – обы­ден­ному
че­ло­ве­че­скому со­стоя­нию.

Но по­эт
– это тот, кто во сне – не спит, он яв­ля­ет­ся
един­ст­вен­ным, чей дух в эту ре­шаю­щую ми­ну­ту бодр. Тем са­мым он при­сут­ст­ву­ет
при та­ин­ст­вен­ном об­ще­нии Спасителя с От­цом Не­бес­ным. И вме­сте с Ним
при­гла­шён к мо­ле­нию о ча­ше. По­эт со­пе­ре­жи­ва­ет Бо­гу о не­ве­ро­ят­ном
твор­че­ском бре­ме­ни Его, скор­бит смер­тель­но и при­сое­ди­ня­ет­ся к мо­лит­ве
Гос­по­да: «…От­че! о, ес­ли бы Ты бла­го­во­лил про­нес­ти ча­шу сию ми­мо
Ме­ня!..» Но, ощу­щая тя­жесть сво­его кре­ста, не от­ка­зы­ва­ет­ся от не­го,
а при­ни­ма­ет вме­сте с Учи­те­лем: «…впро­чем
не Моя во­ля, но Твоя да бу­дет» (Лк.
22,42). Вер­ный уче­ник-по­эт при­ни­ма­ет бре­мя со­твор­ца Божь­е­го и ста­но­вит­ся
ры­ца­рем Гос­под­ним, отстаивающим Его де­ло и за­щи­щаю­щим (уже не плащ – а щит!) в ми­ну­ту
опол­че­ния на Не­го сил ми­ро­во­го зла(чер­ни).

Но Сам
Гос­подь рас­пят ми­ром, рас­пи­на­ет­ся им и по­эт:

О, этот
стих не са­мо­воль­но пре­рван!

Нож че­рес­чур
ос­тёр!

И в эту
са­мую скорб­ную ми­ну­ту буд­то на­чи­на­ют ма­жор­но зву­чать ан­гель­ские
тру­бы:

…И – дерз­но­вен­но
улыб­нув­шись – пер­вым

Взой­ти
на твой кос­тер.

Ибо толь­ко че­рез
Крест – вос­кре­се­ние и смер­тию
смерть по­прав. По­эт при­ни­ма­ет и смерт­ные по­след­ст­вия кре­сто­но­ше­ния,
ста­но­вит­ся своего рода му­че­ни­ком ра­ди Хри­ста, ибо ве­ра уче­ни­ка в Учи­те­ля
все­по­гло­щаю­ща. Со­при­ча­стие Твор­цу при­по­ды­ма­ет пе­ред по­этом за­ве­су
над тле­ном ми­ра се­го: Хри­стос вос­кре­се из мерт­вых, смер­тию смерть по­прав.

В пер­вом
сти­хо­тво­ре­нии – не пребывание в со­стоя­нии, а пред­чув­ст­вие его, пре­до­щу­ще­ние.
На это ука­зы­ва­ет не­из­мен­ная на про­тя­же­нии сти­ха не­оп­ре­де­лён­ная
фор­ма гла­го­ла: быть… бре­сти… улав­ли­вать… раз­дви­гать… слу­жить… взой­ти… В по­вто­ряе­мом быть ут­вер­жда­ет­ся
пре­до­щу­ще­ние сво­его долж­но­го (на­до быть, дол­жен быть) и сво­его же­лае­мо­го (хо­чу
быть).

2

 

Есть не­кий
час…

Тют­чев.

Есть не­кий
час – как сбро­шен­ная кла­жа:

Ко­гда в
се­бе гор­ды­ню ук­ро­тим.

Час уче­ни­че­ст­ва – он в жиз­ни
ка­ж­дой

Тор­же­ст­вен­но-не­от­вра­тим.

Вы­со­кий
час, ко­гда сло­жив ору­жье

К но­гам
ука­зан­но­го нам – Пер­стом,

Мы пур­пур
Вои­на на мех верб­лю­жий

Сме­ня­ем
на пес­ке мор­ском.

О этот
час, на под­виг нас – как Го­лос,

Взды­маю­щий
из свое­во­лья дней!

О этот
час, ко­гда, как спе­лый ко­лос,

Мы кло­ним­ся
от тя­же­сти сво­ей.

И ко­лос
взрос, и час ве­се­лый про­бил,

И жер­но­вов
воз­жа­ж­да­ло зер­но.

За­кон!
За­кон! Ещё в зем­ной ут­ро­бе

Мной во­ж­де­лен­ное
яр­мо.

Час уче­ни­че­ст­ва!
Но зрим и ве­дом

Дру­гой
нам свет, – ещё за­ря за­жглась.

Бла­го­сло­вен
ему гря­ду­щий сле­дом

Ты – оди­но­че­ст­ва
вер­хов­ный час!

Вто­рое
сти­хо­тво­ре­ние по смыс­лу де­лит­ся на две час­ти. Точ­ка раз­де­ле­ния – се­ре­ди­на
чет­вер­той стро­фы (За­кон! За­кон!). В пер­вой час­ти (час уче­ни­че­ст­ва)
опи­сы­ва­ет­ся вре­мя и со­стоя­ние уче­ни­че­ст­ва. Ис­тин­ное уче­ни­че­ст­во
тре­бу­ет от­ка­за от но­ши жи­тей­ской обы­ден­щи­ны(сбро­шен­ная кла­жа),
от то­го, что при­выч­но, но пи­та­ет толь­ко на­шу гор­де­ли­вую са­мость, – и
по­то­му в се­бе гор­ды­ню ук­ро­тим. Че­рез пе­ри­од уче­ни­че­ст­ва
не­от­вра­ти­мо долж­на прой­ти ка­ж­дая че­ло­ве­че­ская ду­ша(в жиз­ни ка­ж­дой).
Это не­обыч­ное со­стоя­ние (Тор­же­ст­вен­но… Вы­со­кий…) и тре­бу­ет
осо­бо­го при­уго­тов­ле­ния. Необходимо от­казаться от всего недолжного: от жи­тей­ской
суе­ты, её непрерывной борьбы всех против всех (сло­жив ору­жие), от сла­вы
мир­ских по­бед (пур­пур Вои­на). Час уче­ни­че­ст­ва тре­бу­ет сми­рения,
ас­ке­тич­но­сти (мех верб­лю­жий), от­шель­ни­че­ст­ва (на пес­ке).
Это акт духовной ­кон­цен­тра­ции, внутреннего отрыва от дур­ной вре­мен­но­сти
(из свое­во­лья дней) и об­ра­ще­ния к гор­не­му (взды­маю­щий).
В ду­хов­ной кри­стал­ли­за­ции тор­же­ст­вен­ность и вы­со­кость это­го ча­са.
Час уче­ни­че­ст­ва – час внут­рен­не­го ми­ра и спо­кой­ст­вия(сло­жив ору­жье),
час ду­хов­но­го под­ви­га и про­зре­ния кладет на­ча­ло слу­же­нию ис­тин­но
вы­со­ко­му, про­бу­ж­да­ет спо­соб­ность ду­хов­но­го ро­ж­де­ния, созревания
(спе­лый ко­лос) и твор­че­ст­ва. Это есть момент пло­до­но­ся­щий (кло­ним­ся
от тя­же­сти сво­ей) и ито­го­вый (жер­но­вов воз­жа­ж­да­ло зер­но).

Но имен­но
здесь, на вы­со­тах вос­хо­ж­де­ния (вы­со­кий), об­на­ру­жи­ва­ет­ся,
что это не итог, а (как подлинное уче­ни­че­ст­во) при­уго­тов­ле­ние, пред­те­ча
(мех верб­лю­жий – оде­ж­да Ио­ан­на Пред­те­чи)
че­го-то дру­го­го, ещё бо­лее возвышенного (ещё за­ря). Здесь рет­ро­спек­тив­но
путь уче­ни­че­ст­ва осоз­на­ет­ся как по­слу­ша­ние ав­то­ри­те­ту, за­ко­но­пос­лу­ша­ние
(За­кон! За­кон!). Но­вое со­стоя­ние уже на­ро­ж­да­ет­ся (в зем­ной
ут­ро­бе) и бу­дет не от­ме­ной ста­ро­го, а его рас­кры­ти­ем и ис­пол­не­ни­ем.
Оно пре­до­щу­ща­ет­ся (зрим и ве­дом) как не­об­хо­ди­мое и же­лан­ное
(во­ж­де­лен­ное) бре­мя (яр­мо). Вы­со­ты уче­ни­че­ст­ва – это
зар­ни­цы (за­ря) дру­го­го све­та. И вслед за со­стоя­ни­ем уче­ни­че­ст­ва гря­дет
со­стоя­ниесво­бо­ды (оди­но­че­ст­ва вер­хов­ный
час – со­стоя­ние пол­ной не­обу­слов­лен­но­сти, стоя­ния один на
один с со­бой, са­мо­оп­ре­де­ляе­мо­сти, – это при­ня­тие сво­бо­ды).

Итак, сти­хо­тво­ре­ние
в це­лом вы­ра­жа­ет опыт уче­ни­че­ст­ва и об­ре­те­ние сво­бо­ды как ис­тин­но­го
ито­га уче­ни­че­ст­ва. Здесь сво­бо­да осоз­на­ет­ся как сво­бод­но при­ни­мае­мое
бре­мя (во­ж­де­лен­ное яр­мо) и как выс­шее со­стоя­ние (Бла­го­сло­вен).
В сти­хо­тво­ре­нии вы­ра­же­на жа­ж­да твор­ца-по­эта в Учи­те­ле как Бо­ге,
сво­бод­ном и да­ря­щем сво­бо­ду. И лич­но­ст­ное об­ра­ще­ние к ча­су сво­бо­ды
(Ты) рас­кры­ва­ет, что в нём про­ис­хо­дит встре­ча лич­но­сти че­ло­ве­че­ской
и Лич­но­сти Бо­же­ст­вен­ной, по­эта-твор­ца и Ии­су­са
Хри­ста.

3

Солн­це
Ве­че­ра – до­б­рее

Солн­ца в
пол­день.

Изу­вер­ст­ву­ет – не гре­ет –

Солн­це в
пол­день.

От­ре­шён­нее
и крот­че

Солн­це – к но­чи.

Умуд­рён­нее,
не хо­чет

Бить нам
в очи.

Про­сто­той
сво­ей – тре­во­жа –

Ко­ро­лев­ской,

Солн­це
Ве­че­ра – до­ро­же

Пес­но­пев­цу!

Рас­пи­нае­мое
тьмой

Еже­ве­чер­не,

Солн­це
Ве­че­ра – не кла­ня­ет­ся

Чер­ни…

Низ­вер­гае­мый
с пре­сто­лу,

Вспом­ни – Фе­ба!

Низ­вер­гае­мый – не до­лу

Смот­рит – в не­бо!

О, не мед­ли
на со­сед­ней

Ко­ло­коль­не!

Быть хо­чу
тво­ей по­след­ней

Ко­ло­коль­ней.

В треть­ем
сти­хо­тво­ре­нии про­ти­во­пос­тав­ля­ют­ся два об­раза: Солн­це
Ве­че­ра и солн­це в пол­день. По­лу­ден­ное солн­це – вы­ра­же­ние се­ре­дин­но­го
цар­ст­ва, ми­ра се­го. Солн­це в пол­день – это об­раз кня­зя ми­ра
се­го, по­гло­щён­но­сть зем­ным уст­рое­ни­ем и полная со­сре­до­то­чен­но­сть
на мирских делах – то в Вет­хом, что про­ти­во­сто­ит Но­во­му. Это ис­пе­пе­ляю­щий,
но не со­гре­ваю­щий взор гроз­но­го вла­сти­те­ля и жес­то­ко­го су­дии (изу­вер­ст­ву­ет – не гре­ет). Не
взра­щи­ваю­щий и ве­ду­щий ав­то­ри­тет за­ко­на (За­кон! За­кон!), а
гне­ту­щее и ос­ле­п­ляю­щее (бьёт в очи) за­кон­ни­че­ст­во. Вет­хое –
на пол­пу­ти, и по­то­му, от­вер­гая пыш­ность (в про­ти­во­по­лож­ность про­сто­му) зем­но­го
цар­ст­ва, по­эт (пес­но­пе­вец) стре­мит­ся к дру­го­му Об­ра­зу (Солн­це
Ве­че­ра – до­ро­же…). Солн­це Ве­че­ра – это об­раз
Но­во­за­вет­но­го Бо­га (Ве­чер – с боль­шой
бу­к­вы), Солн­це Ве­че­ра – Свет не­ве­чер­ний; крот­че – кро­тость
го­лу­би­ная. Оно – в про­ти­во­по­лож­ность ста­ро­за­вет­но­му – не не­по­сред­ст­вен­ный
вер­ши­тель зем­ных су­деб (от­ре­шён­нее), а Муд­рость, да­рую­щая нам
сво­бо­ду:

 

Умуд­рён­ное,
не хо­чет

Бить нам
в очи.

Не ос­ле­пи­тель­ный
и ос­ле­п­ляю­щий ав­то­ри­тет, не гос­по­дин, а Ос­во­бо­ди­тель ми­ра от раб­ст­ва.

Солн­це
Ве­че­ра про­бу­ж­да­ет эс­ха­то­ло­ги­че­скую уст­рем­лён­ность к кон­цу
как за­вер­ше­нию ми­ро­вых су­деб. Ко­гда зем­ное (днев­ное) скро­ет­ся,
от­кро­ет­ся но­вое цар­ст­во, цар­ст­во не­бес­ное. И по­то­му Солн­це
Ве­че­ра – не от ми­ра се­го, и все­гда (еже­ве­чер­не) рас­пи­на­ет­ся
ми­ро­вым злом (рас­пи­нае­мое тьмой – «…те­перь
ва­ше вре­мя и власть тьмы» – Лк. 22,53). Но не ус­ту­па­ет
рас­пи­нае­мым си­лам (не кла­ня­ет­ся чер­ни), и пес­но­пев­ца при­зы­ва­ет
при­нять кре­ст­ные му­ки со­твор­че­ст­ва Бо­гу (вспом­ни Фе­ба). Зем­ные
цар­ст­ва пре­хо­дя­щи и бес­ко­неч­но ру­шат­ся их пре­сто­лы. В зыб­ком цар­ст­ве
мир­ской обы­ден­но­сти есть толь­ко один проч­ный ка­мень, и по­то­му
тво­рец-пес­но­пе­вец

Низ­вер­гае­мый – не до­лу

Смот­рит – в не­бо!

В про­ти­во­пос­тав­ле­нии
Вет­хо­го и Но­во­го, цар­ст­ва зем­но­го и эс­ха­то­ло­ги­че­ской уст­рем­лен­но­сти,
ав­то­ри­те­та, за­ко­на – с од­ной сто­ро­ны и люб­ви, сво­бо­ды – с дру­гой
по­эт вы­би­ра­ет и твор­че­ски ут­вер­жда­ет сво­бо­ду-лю­бовь:

Быть хо­чу
тво­ей по­след­ней

Ко­ло­коль­ней.

В наш
мятущийся век по­эт ощу­ща­ет се­бя по­след­ним стол­пом (ко­ло­коль­ней)
ут­вер­жде­ния Ис­ти­ны.

4

Па­ло пре­ни­же
волн

Бре­мя
днев­ное.

Ти­хо
взош­ли на холм

Веч­ные – двое.

Тес­но – пле­чо с
пле­чом –

Вста­ли в
мол­ча­нье.

Два – под од­ним
пла­щом –

Хо­дят ды­ха­нья.

Зав­траш­них
спя­щих войн

Вождь – и вче­раш­них,

Мол­ча
сто­ят двой­ной

Чёр­ною
баш­ней.

Змия муд­рей
сто­ят,

Го­лу­бя
крот­че.

– От­че,
возь­ми в на­зад,

В жизнь
свою, от­че!

 

Че­рез
все не­бо – дым

Во­инств
гос­под­них.

Бо­рет­ся
плащ, двой­ным

Вздо­хом
при­под­нят.

 

Рев­но­стью
взор разъ­ят,

Мо­лит и
роп­щет…

– От­че,
возь­ми в за­кат,

В ночь
свою, от­че!

 

Празд­нуя
но­чи вход,

Ды­шат
пус­ты­ни.

Тяж­ко – как спе­лый
плод –

Па­да­ет: – Сы­не!

Смолк­ло
в сво­ём хле­ву

Ста­до
люд­ское,

На зо­ло­том
хол­му

Двое – в по­кое.

 

Есть не­кий
час, ко­гда опа­да­ют вол­ны мир­ской(по­лу­ден­ной) су­ет­но­сти(бре­мя
днев­ное) и об­на­жа­ет­ся суть ве­щей: как есть и как бы­ло. Веч­ные
двое – это пред­веч­ные Адам и Ева. Во всём, что про­ис­хо­дит в ми­ре,
при­сут­ст­вуют и ло­гос­ность и со­фий­ность (в бо­же­ст­вен­ном ас­пек­те), и
му­же­ст­вен­ность и жен­ст­вен­ность (в че­ло­ве­че­ском ас­пек­те). Веч­ные
двое – это со­тво­рён­ные Бо­гом ду­хов­ные пер­во­об­ра­зы че­ло­ве­ка,
уже со­вер­шив­шие оп­ре­де­лён­ный вы­бор, но ещё не при­няв­шие плоть. Опи­сы­ва­ет­ся
пред­стоя­ние (взош­ли на холм) пе­ред На­ча­лом. Мир ещё
не на­чал быть (ти­хо взош­ли), не на­ча­лось тво­ре­ние (вста­ли в
мол­ча­нье), всё про­ис­хо­дит ещё до вре­ме­ни (веч­ные). По­эти­че­ская
реф­лек­сия кон­цен­три­ру­ет­ся на этом про­об­раз­ном со­стоя­нии, вы­яв­ляя
в нём слож­ность от­но­ше­ний и по­тен­ций.

Гря­ду­щие
бит­вы за пре­об­ра­же­ние (зав­траш­них спя­щих войн) соз­на­ют­ся как
со­вме­ст­ное слу­же­ние (тес­но – пле­чом с
плечом), как бо­го­че­ло­ве­че­ское де­ло, и по­то­му два – под од­ним
пла­щом (в дан­ном слу­чае это плащ Бо­жий –
срав­ни­те его плащ из трип­ти­ха «Бог»). С дву­мя – и Тре­тий – это Сам Тво­рец, по­ро­див­ший
их ду­хов­ную сущ­ность (Вождь вче­раш­них войн). Но тво­ре­ние не окон­че­но,
в зав­траш­них вой­нахпри­зван уча­ст­во­вать и че­ло­век
– Адам-муж­чи­на и Ева-жен­щи­на. Под во­ди­тель­ст­вом Бо­га (Вождь вче­раш­них),
но сво­бод­но при­няв и сво­бод­но осу­ще­ст­вив. По­это­му низ­вер­же­ние в ха­ос,
при­ня­тие пло­ти не есть итог об­ма­на, прель­ще­ния или лож­но­го вы­бо­ра (змия
муд­рей), а ре­зуль­тат сво­бод­но­го при­ня­тия бре­ме­ни со­твор­ца Божь­е­го.

Двое сми­рен­но
го­то­вы (го­лу­бя крот­че) на при­ня­тие во­пло­ще­ния. Но как не­ве­ро­ят­но
труд­но со­вер­шить этот шаг, об­ру­ши­ваю­щий в скорбь и стра­да­ния, в му­ки
ро­ж­де­ния, шаг, рет­ро­спек­тив­но про­кля­тый че­ло­ве­че­ст­вом, ог­лу­шён­ным
зем­ными муками. Уже за­не­се­на но­га над ли­ни­ей, от­де­ляю­щей рай­ский мир
пер­во­об­ра­зов от хао­ти­че­ских бездн. Но пред­стоя­щее не­ве­ро­ят­ное бре­мя
сры­ва­ет с уст моль­бу:

От­че,
возь­ми в на­зад,

В жизнь
свою, От­че…

– то есть
в уют, те­п­ло­ту и ук­рытость око­ло­бо­же­ст­вен­но­го со­стоя­ния. Как че­ло­ве­ку
не дрог­нуть, ес­ли Сам Гос­подь мо­лил «про­нес­ти
ча­шу сию ми­мо!..» (Лк. 22,42).

Но Бог не
ос­та­вит – обод­рит, уте­шит и воо­ру­жит. Не оди­нок че­ло­век в ми­ро­вой бит­ве
за пре­об­ра­же­ние, всё бо­же­ст­вен­ное с ним: ан­ге­лы, ар­хан­ге­лы, пре­сто­лы,
се­ра­фи­мы… –

 

Че­рез
всё не­бо дым

Во­инств
Гос­под­них…

Двое уже
го­то­вы со­вер­шить, внут­рен­не уже в бу­ду­щей бит­ве:

Бо­рет­ся
плащ, двой­ным

Вздо­хом
при­под­нят.

 

Рев­ни­во
опе­ре­жая во­ин­ст­ва Гос­под­ни (Рев­но­стью
взор разъ­ят…), ре­шаю­щий шаг пред­ва­ря­ет мо­лит­ва:

От­че,
возь­ми в за­кат,

В ночь
свою, От­че!

То есть
не на­зад (в на­зад), а впе­рёд, в На­ча­ло, ко­то­рое
для Кон­ца (за­кат, ночь – Солн­це Ве­че­ра). Это по­эти­че­ское
по­вто­ре­ние вслед за Гос­по­дом: «…не Моя
во­ля, но Твоя да бу­дет» (Лк. 22,42).

Вы­бор со­вер­шён,
сво­бод­но вы­пол­не­на Бо­жья во­ля, Бо­же­ст­вен­ное Пре­дус­та­нов­ле­ние.
Че­ло­век, как лю­би­мый блуд­ный сын, уда­ля­ет­ся от Божь­е­го серд­ца в хо­лод
и мрак хао­са (пус­ты­ни). Но этот уход ока­зы­ва­ет­ся пер­вым соб­ст­вен­но
че­ло­ве­че­ским ша­гом на пу­ти со­твор­че­ст­ва Бо­гу, на пу­ти к Са­мо­му Бо­гу.
Пер­вый шаг по­ло­жил На­ча­ло ми­ро­во­му дню, но со­вер­шён он
во имя Кон­ца как вен­ца тво­ре­ния, и по­то­му так встре­ча­ют на­ча­ло-ко­нец
(ночь) сти­хии ме­о­ни­че­ские, жа­ж­ду­щие су­ще­го:

Празд­нуя
но­чи вход,

Ды­шат
пус­ты­ни.

Ды­ха­ние
пус­тынь – это жа­ж­да земли жи­ви­тель­но­го пре­об­ра­жаю­ще­го на­ча­ла. Во след
ухо­дя­щим па­да­ет Бо­жие бла­го­сло­ве­ние: «Сы­не!» В нём
всё: и то, что они – ча­да Бо­жьи, лю­би­мые и не­заб­вен­ные да­же в са­мых
даль­них стран­ст­ви­ях; и то, что Сын Бо­жий – с ни­ми и гря­дёт.

По­след­няя
стро­фа вновь воз­вра­ща­ет в со­стоя­ние до­на­чаль­но­сти, об­на­жён­но­сти
су­ти. Всё опа­да­ет, ус­по­каи­ва­ет­ся, смол­ка­ет, и то­гда про­яв­ля­ет­ся,
что пред ми­ром на вы­со­те тво­ре­ния –

 

На зо­ло­том
хол­му:

Двое – в по­кое.

Это точ­ка
Аль­фа и Оме­га, в ко­то­рой при­сут­ст­ву­ют и На­ча­ло, и Ко­нец.
Точ­ка из­ли­ва­ния апо­фа­тиз­ма и про­ник­но­ве­ния в апо­фа­ти­ку, в Бо­же­ст­вен­ную
безд­ну. В тай­ну и мрак Бо­же­ст­вен­но­го ло­на, где Бог
ещё в от­но­ше­нии к Се­бе, а не к ми­ру. В без­молв­ную
пус­ты­ню Бо­же­ст­вен­но­го ни­что. И там при­от­кры­ва­ет­ся, что
тео­го­ни­че­ские (бо­го­со­зи­да­тель­ные) про­цес­сы со­еди­не­ны с ан­тро­по­го­ни­че­ски­ми
(че­ло­ве­ко­со­зи­да­тель­ны­ми), при­от­кры­ва­ет­ся со­веч­ность че­ло­ве­че­ско­го
и Бо­же­ст­вен­но­го со­твор­че­ст­ва. Двое при­сут­ст­ву­ют
уже в пред-тво­ре­нии, в ло­не Бо­же­ст­вен­но­го мол­ча­ния:

Ти­хо
взош­ли на холм…

Вста­ли в
мол­ча­ньи…

Мол­ча
сто­ят двой­ной…

Смолк­ло
в сво­ем хле­ву…

Двое – в по­кое…

5

Был час
чу­до­тво­рен и полн,

Как древ­ние
бы­ли.

Я пом­ню – бок о бок – на холм,

Я пом­ню – всхо­ди­ли…

Ручь­ёв
нис­па­даю­щих речь

Спле­та­лась
пре­див­но

С пла­щом,
нис­па­даю­щим с плеч

Вол­ной
не­из­быв­ной.

Всё вы­ше,
всё вы­ше – вы­сот

По­след­нее
зла­то.

Сно­вид­че­ский
го­лос: Вос­ход

На­встре­чу
За­ка­ту.

Бы­ва­ют
со­стоя­ния, ко­гда прон­зи­тель­но ощу­ща­ет­ся за­ис­то­ри­че­ское, пре­дыс­то­ри­че­ское.
В эти мгно­ве­ния (был час) ду­шев­ный взор прон­за­ет тол­щу ис­то­рии
и на­чи­на­ют све­тить­ся пер­во­об­ра­зы. По­это­му пер­во­быт­ные пись­ме­на
(древ­ние бы­ли) и вы­зы­ва­ют со­дро­га­ние, что ве­ща­ют не толь­ко о
том, что бы­ло в древ­но­сти, а о том, что есть все­гда, что бы­ло до то­го,
как всё ста­ло быть. Это со­стоя­ния, ко­гда в ис­то­ри­че­ское чу­дес­ным об­ра­зом
(час чу­до­тво­рен) из­ли­ва­ет­ся (полн) ме­таи­сто­ри­че­ское –
за­ис­то­ри­че­ское, на­дыс­то­ри­че­ское.

Ес­ли в
пре­ды­ду­щем сти­хе – взгляд на На­ча­ло от со­стоя­ния
до не­го и в нём, то здесь как бы вос­по­ми­на­ние о нём (был… я пом­ню…).
Это опять мгно­ве­ние (час), ко­гда об­на­жа­ет­ся Ло­гос, вспо­ми­на­ет­ся
пер­вый день, день тво­ре­ния. Тво­ре­ние ми­ра – это твор­че­ст­во со­вме­ст­ное
(бок о бок) и с Ада­мом-муж­чи­ной, и с Но­вым Ада­мом, это твор­че­ст­во
бо­го­че­ло­ве­че­ское.

Твор­че­ские
им­пуль­сы из­ли­ва­ют­ся с транс­цен­дент­ных вы­сот (зо­ло­той холм).
На них сни­зо­шел Бог и взо­шёл че­ло­век. Бог тво­рил, име­нуя:«И ска­зал
Бог: да бу­дет…» (Быт. 1,3). И че­ло­век про­дол­жил тво­ре­ние, на­име­но­вы­вая: «…как на­ре­чёт
че­ло­век вся­кую ду­шу жи­вую, так и бы­ло имя ей» (Быт.
2,19). Бо­же­ст­вен­ное име­но­ва­ние-тво­ре­ние(ручь­ёв нис­па­даю­щих речь)
сли­ва­ет­ся и про­дол­жа­ет­ся(спле­та­лись пре­див­но) в че­ло­ве­че­ском
твор­че­ст­ве:

Спле­та­лись
пре­див­но

С пла­щом,
нис­па­даю­щим с плеч.

Это тот
са­мый плащ, ко­то­рый объ­е­ди­ня­ет Ада­ма и Еву (два под од­ним пла­щом).
По­эти­че­ское на­име­но­ва­ние срод­ни Бо­же­ст­вен­но­му тво­ре­нию, есть его
про­дол­же­ние и с ним не­разъ­е­ди­ни­мо:

Спле­та­лись
пре­див­но

. . . . .
. . . . . . . . . . . . .

Вол­ной
не­из­быв­ной.

На­ко­нец,
в по­след­ней стро­фе периодически по­яв­ляю­щий­ся об­раз хол­ма –

Ти­хо
взош­ли на холм

Веч­ные
двое.

. . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я пом­ню – бок о бок – на холм.

Я пом­ню – всхо­ди­ли…

– по­лу­ча­ет
своё раз­ре­ше­ние. Холм – это Гол­го­фа – выс­шая точ­ка ми­ро­зда­ния. Рас­пя­тие – ве­нец
все­му (по­след­нее) – са­мое вы­со­кое ие­рар­хи­че­ское по­ло­же­ние:

Всё вы­ше,
всё вы­ше — вы­сот

. . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

По­след­нее
зла­то.

Ибо «Нис­шед­ший,
Он же есть и вос­шед­ший пре­вы­ше всех не­бес, да­бы на­пол­нить все» (Еф.
4,10). Ис­тин­ная цен­ность все­го про­яв­ля­ет­ся толь­ко в све­те этой выс­шей
цен­но­сти (зо­ло­том… по­след­нее зла­то). В за­пре­дель­ной ти­ши­не (ти­хо…
в по­кое) Гол­го­фы ре­ша­ют­ся судь­бы все­го су­ще­го. В ней – на­ча­ло и
ко­нец все­го:

Сно­вид­че­ский
го­лос: Вос­ход

На­встре­чу
За­ка­ту.

Про­вид­че­ский
(сно­вид­че­ский) го­лос по­эта ут­вер­жда­ет: Рас­пя­тый Бог, Хри­стос
– Аль­фа (Вос­ход) и Оме­га(За­кат) бы­тия. Это уже упое­ние, не
толь­ко скорб­ное, но и ра­до­ст­ное при­ня­тие бре­ме­ни кре­сто­но­ше­ния,
бре­ме­ни Кре­ста, преображающего мир.

6

Всё ве­ли­ко­ле­пье

Труб – лишь толь­ко
ле­пет

Трав – пе­ред То­бой.

Всё ве­ли­ко­ле­пье

Бурь – лишь толь­ко
ще­бет

Птиц – пе­ред То­бой

Всё – ве­ли­ко­ле­пье

Крыл – лишь толь­ко
тре­пет

Век – пе­ред То­бой.

Ес­ли в
пре­ды­ду­щем сти­хо­тво­ре­нии тво­ре­ние ми­ра по­ни­ма­лось как со­твор­че­ст­во
Бо­га и че­ло­ве­ка, то здесь че­ло­век ощу­ща­ет свою твар­ность и с тре­пе­том
взи­ра­ет на ве­ли­чие Бо­жие. На при­зыв Да­ви­да: «Хва­ли­те
Гос­по­да, все на­ро­ды, про­слав­ляй­те Его, все пле­ме­на…» (Пс.
116,1) – ус­та­ми Ма­ри­ны Цве­тае­вой от­клик­ну­лось и пле­мя по­этов. Это
вдох­но­вен­ное хва­ле­ние Гос­по­ду – «Пса­лом Ма­ри­ны». Бо­лее все­го он бли­зок
Псал­му Да­ви­да о со­тво­ре­нии ми­ра:

«…Ты див­но
ве­лик, Ты об­ле­чён сла­вою и ве­ли­чи­ем; Ты оде­ва­ешь­ся све­том, как ри­зою,
про­сти­ра­ешь не­бе­са, как ша­тер; уст­роя­ешь над во­да­ми гор­ние чер­то­ги
Твои, де­ла­ешь об­ла­ка Тво­ею ко­лес­ни­цею, ше­ст­ву­ешь на крыль­ях вет­ра.
Ты тво­ришь ан­ге­ла­ми Твои­ми ду­хов, слу­жи­те­ля­ми Твои­ми – огонь пы­лаю­щий…
Ты по­ло­жил пре­дел, ко­то­ро­го не пе­рей­дут…» (Пс.
103,1-9).

Так и
долж­но быть по ком­по­зи­ции цик­ла: по­сле по­эти­че­ско­го опи­са­ния дня тво­ре­ния сле­ду­ет пес­нох­ва­ле­ние
Твор­цу: все зо­ву­щие и про­слав­ляю­щие труб­ные зву­ки, му­зы­ка сфер
– лишь толь­ко ле­пет трав – пе­ред То­бой; сонм
сил, все ми­ро­вые бо­ре­ния и бит­вы – лишь толь­ко
ще­бет птиц – пе­ред То­бой; са­мые за­пре­дель­ные по­лё­ты, вы­со­ты
воз­душ­но­сти и ду­хов­но­сти – лишь толь­ко
тре­пет век – пе­ред То­бой.

В ли­ри­че­ском
же пла­не это мо­жет быть про­чте­но как при­зна­ние в лю­бов­ном вос­тор­ге,
упое­нии лю­бо­вью к су­жен­о­му.

7

По хол­мам – круг­лым
и смуг­лым,

Под лу­чом – силь­ным и
пыль­ным,

Са­пож­ком – роб­ким и
крот­ким –

За пла­щом – рдя­ным и
рва­ным.

По пес­кам – жад­ным и
ржа­вым,

Под лу­чом – жгу­щим и
пью­щим,

Са­пож­ком – роб­ким и
крот­ким –

За пла­щом – сле­дом и
сле­дом.

По вол­нам – лю­тым и
взду­тым,

Под лу­чом – гнев­ным
и древ­ним,

Са­пож­ком – роб­ким и
крот­ким –

За пла­щом – лгу­щим и
лгу­щим…

По­след­нее
сти­хо­тво­ре­ние цик­ла мож­но бы­ло бы оза­гла­вить: «По тер­ни­ям». Дра­ма
ми­ро­тво­ре­ния на­ча­лась. Как ощу­ща­ет себя в ней тво­рец, по­эт, жен­щи­на?
Че­ты­ре стро­ки ка­ж­дой стро­фы да­ют че­ты­ре рас­кры­ваю­щие­ся в по­вто­ре­нии
об­раза. Пер­вая опи­сы­ва­ет по­ле и го­ри­зон­тыжиз­нен­но­го
пу­ти (по хол­мам… по пес­кам… по вол­нам…). По­сколь­ку жизнь – это про­хо­ж­де­ние сре­дин­но­го
цар­ст­ва, то – не­пре­рыв­но подлу­чом
кня­зя ми­ра се­го (солн­ца в пол­день). Тре­тья стро­ка – это ме­сто
пре­бы­ва­ния «Я» по­эта. И в чет­вёр­той: плащ – об­раз
учи­те­ля, имеющего две ипостаси.

Че­ло­век-тво­рец
– не от ми­ра се­го, и по­слан­ник Бо­жий (мы в этом ми­ре стран­ни­ки и при­шель­цы).
По­эт ост­ро чув­ст­ву­ет от­чу­ж­дён­ность, не­про­ни­цае­мость и не­при­ступ­ность
ми­ра(хол­мам – круг­лым и смуг­лым), свою ого­лён­ность пе­ред
всепо­гло­щающим хао­сом (пес­кам – жад­ным и
ржа­вым), и ак­тив­ную вра­ж­деб­ность ми­ро­вых сти­хий (вол­нам – лю­тым и
взду­тым). Че­ло­век существует под не­пре­рыв­ным дав­ле­ни­ем (под)
мир­ских сил и в ка­ж­дое мгно­ве­ние про­ни­зан (лу­чом) ими. Это и объ­ек­ти­ви­ро­ван­ные
ис­то­ри­че­ские си­лы, и без­лич­ные кос­ми­че­ские сти­хии.

Си­лы кня­зя ми­ра
се­го опол­ча­ют­ся на по­эта-твор­ца бо­лее (под лу­чом – силь­ным), чем на
про­сто­го смерт­но­го. Они стре­мят­ся за­ту­шить твор­че­ское го­ре­ние, ли­шить
твор­че­ско­го ви­де­ния (пыль­ным), ис­пе­пе­лить в ду­ше всё ис­тин­но
жи­вое и ду­хов­ное (жгу­щим). Это си­лы па­ра­зи­ти­рую­щие и вам­пи­ри­че­ские
(пью­щим). Это и мерт­вя­щий ав­то­ри­тет ис­то­ри­че­ских норм и тра­ди­ций,
от­вер­гаю­щий и би­чую­щий твор­че­скую но­виз­ну (гнев­ным и древ­ним).

В слож­ней­шей
эк­зи­стен­ци­аль­ной си­туа­ции са­мо­оп­ре­де­ле­ние по­эта ока­зы­ва­ет­ся
ис­тин­но хри­сти­ан­ским. Че­ло­век обя­зан быть твор­че­ски ак­тив­ным. Он
должен со­вер­шить вы­бор, дей­ст­вие, шаг (са­пож­ком). Шаг этот ан­ти­но­ми­чен:
и твёрд, ре­ши­те­лен (по­ступь в са­пож­ке), и, од­но­вре­мен­но,
ос­то­ро­жен (по­ступь са­пож­ка, но не са­по­га), про­ник­нут лю­бо­вью, со­стра­да­ни­ем,
чут­ко­стью (роб­ким и крот­ким). Си­ла хри­сти­ан­ско­го дей­ст­вия в
люб­ви и ми­ло­сер­дии. Его смысл – в про­ти­во­сто­янии ми­ро­вым сти­хи­ям (силь­ным,
жад­ным, лгу­щим и пью­щим, лю­тым и взду­тым, гнев­ным). В этом об­ра­зе (роб­ким
и крот­ким) от­ра­жа­ет­ся и чут­кое вслу­ши­ва­ние, вни­ма­ние го­ло­су Ис­ти­ны.

На про­тя­же­нии
все­го жиз­нен­но­го пу­ти по­эт стре­мит­ся не­из­мен­но сле­до­вать (сле­дом
и сле­дом) за Учи­те­лем (три­ж­ды за пла­щом), – ибо «Все чрез
Не­го на­ча­ло быть, и без Не­го ни­что не на­ча­ло быть, что на­ча­ло быть» (Ин.
1,3). Сло­во Учи­те­ля ос­ве­ща­ет путь в цар­ст­ве мир­ско­го мра­ка, и есть
этот свет в но­чи. Со­че­та­ния: пыль­ным
пур­пу­ром, рдя­ным и рва­ным объ­е­ди­ня­ют
не­что све­то­нос­ное(пур­пу­ром, рдя­ным) и за­тме­ваю­щее (пыль­ным)
свет, взры­ваю­щее его(рва­ным). Об Учи­те­ле по­эти­че­ским шиф­ром го­во­рит­ся
то, что о Нём ска­за­но в Еван­ге­лии: «В Нём бы­ла
жизнь, и жизнь бы­ла свет че­ло­ве­ков. И свет во тьме све­тит, и тьма не объ­я­ла
его» (Ин. 1,4-5). Все опи­сан­ные жиз­нен­ные стран­ст­вия по­эта прой­де­ны
за Учи­те­лем, по тро­пам, про­то­рен­ным Им: «И Сло­во
ста­ло пло­тию, и оби­та­ло с на­ми…» (Ин.
1,14).

Но диа­лог
по­эта с Твор­цом не яв­ля­ет­ся от­стра­нен­ным об­ме­ном смы­слов. Он на­столь­ко
эк­зи­стен­ци­аль­но пе­ре­пле­тён, что ста­но­вит­ся диа­мо­но­ло­ги­че­ским. Это рас­кры­ва­ет
про­хо­дя­щий че­рез весь цикл об­раз пла­ща. Он од­но­вре­мен­но
сим­вол един­ст­ва с Учи­те­лем (под од­ним пла­щом) и вы­ра­же­ние уче­ни­че­ско­го
от­но­ше­ния к Твор­цу. Сим­вол бо­го­вдох­но­вен­но­сти жиз­ни и твор­че­ско­го
дей­ст­вия:

Ду­шой,
ды­ха­ни­ем тво­им жи­ву­щей,

Как ду­но­вень­ем – плащ.

И со­кро­вен­но­го
еди­не­ния, со­вме­ст­но­го ог­ра­ж­де­ния от чу­ж­до­го, и за­щи­ти­тель­ной
ак­тив­но­сти:

От всех обид,
от всей зем­ной оби­ды

Слу­жить
те­бе пла­щом.

. . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

При пер­вом
чер­нью за­не­сён­ном кам­не

Уж не
плащ – а щит!

 

Об­раз
пред­веч­ной не­раз­рыв­но­сти муж­ско­го и жен­ско­го:

Два – под од­ним
пла­щом –

Хо­дят ды­ха­нья.

И в то же
вре­мя здесь плащ – дес­ни­ца Са­мо­го Бо­га, ох­ра­няю­щая и еди­ня­щая два ды­ха­нья. И, на­ко­нец,
не­пре­рыв­ное рас­кры­тие об­разапла­ща скре­п­ля­ет­ся
трое­крат­ным его ут­вер­жде­ни­ем в по­след­нем сти­хо­тво­ре­нии. Это эк­зи­стен­ци­аль­ная
точ­ка един­ст­ва, не­раз­рыв­но­сти, мо­на­дич­но­сти бо­го­че­ло­ве­че­ско­го
со­твор­че­ст­ва. Го­лос Учи­те­ля не­ред­ко зву­чит как внут­рен­ний го­лос
твор­че­ской со­вес­ти по­эта. Здесь возникает вопрос: вер­но ли ус­лы­шан при­зыв
Бо­га? Не звучат ли совсем иные го­ло­са? Это про­бле­ма рис­ка
сво­бо­ды, бре­ме­ни от­вет­ст­вен­но­сти сво­бод­но­го твор­ца. Здесь же
про­бле­ма по­ис­ка ма­те­рии и об­ре­те­ния сил к во­пло­ще­нию, – это бре­мя
твор­че­ско­го во­пло­ще­ния. Итог му­чи­тель­но­го твор­че­ско­го ак­та вся­кий
раз све­ря­ет­ся с об­ра­зом вдох­но­ве­ния, и все­гда твор­ца гло­жет со­мне­ние:
не то, опять не то! (лгу­щим и лгу­щим). При бо­лее при­стра­ст­ном
взгля­де в этом мож­но об­на­ру­жить и бо­го­бор­че­ский мо­тив. Та­ко­ва эк­зи­стен­ци­аль­ная
диа­лек­ти­ка твор­че­ст­ва.

Так рас­кры­ва­ет­ся
смысл сти­хо­тво­ре­ния, ес­ли плащ при­над­ле­жит
Но­во­за­вет­но­му Ада­му. Но здесь же вме­ще­на и дру­гая ли­ния: уче­ник-по­эт-жен­щи­на
– за пла­щом учи­те­ля-Ада­ма-муж­чи­ны. Жен­щи­на
пред­на­зна­че­на прой­ти по жиз­нен­ным тер­ни­ям че­рез все сти­хии и вре­ме­на
засво­им Ада­мом:

 

Но тес­на
вдво­ём

Да­же ра­дость
утр.

От­толк­нув­шись
лбом

И по­дав­шись
внутрь

 

(Ибо
стран­ник – Дух,

И идёт
один),

До на­чаль­ных
глин

По­ту­п­ляя
слух –

 

Над ис­точ­ни­ком

Слу­шай – слу­шай,
Адам,

Что про­точ­ные

Жи­лы рек – бе­ре­гам:

 

– Ты и путь
и цель,

Ты и след
и дом.

Ни­ка­ких
зе­мель

Не от­крыть
вдво­ем.

 

В гор­ний
ла­герь лбов

Ты и мост
и взрыв.

(Са­мо­вла­стен – Бог

И меж
всех рев­нив.)

 

Над ис­точ­ни­ком

Слу­шай – слу­шай,
Адам,

Что про­точ­ные

Жи­лы рек – бе­ре­гам:

 

– Бе­ре­гись
слу­ги,

Да­бы в
от­чий дом

В гор­дый
час тру­бы

Не пред­стать
ра­бом.

 

Бе­ре­гись
же­ны,

Да­бы,
сбро­сив прах,

В го­лый
час тру­бы

Не пред­стать
в пер­ст­нях.

 

Над ис­точ­ни­ком

Слу­шай – слу­шай,
Адам,

Что про­точ­ные

Жи­лы рек – бе­ре­гам.

 

– Бе­ре­гись!
Не строй

На род­ст­ве
вы­сот.

(Ибо креп­че – той

В на­шем
серд­це – тот.)

 

Го­во­рю,
не льстись

На ор­ла, – скор­бит

Об упав­шем
ввысь

По сей
день – Да­вид!

 

Над ис­точ­ни­ком

Слу­шай – слу­шай,
Адам,

Что про­точ­ные

Жи­лы рек – бе­ре­гам:

 

– Бе­ре­гись
мо­гил:

Го­лод­ней
блуд­ниц!

Мерт­вый
был и сгнил:

Бе­ре­гись
гроб­ниц!

 

От вче­раш­них
правд

В до­ме – смрад и
хлам.

Да­же са­мый
прах

По­да­ри
вет­рам!

 

Над ис­точ­ни­ком

Слу­шай – слу­шай,
Адам,

Что про­точ­ные

Жи­лы рек – бе­ре­гам:

 

– Бе­ре­гись…

(стих. «Бе­ре­гись», 1927 г.)

«…Я есмь
путь и ис­ти­на и жизнь…» (Ин. 14,6) – лик Ада­ма Не­бес­но­го
от­кры­ва­ет­ся жен­щи­не че­рез Ада­ма зем­но­го. Бо­лее то­го, для Евы Ада­му-муж­чи­не
де­ле­ги­ро­ва­ны пол­но­мо­чия Са­мо­го Бо­га. И про­рыв к гор­не­му для
Евы-жен­щи­ны воз­мо­жен толь­ко вслед за Ада­мом-муж­чи­ной(за пла­щом):

В гор­ний
ла­герь лбом

Ты и мост
и взрыв.

Об­ла­дая
не­ве­ро­ят­ной твор­че­ской мо­щью, Цве­тае­ва, тем не ме­нее, не пре­тен­до­ва­ла
на во­ди­тель­ст­во в па­ре, на­обо­рот, ут­вер­жда­ла ак­тив­ное пер­вен­ст­во
муж­ско­го, не­об­хо­ди­мость чис­то­ты и не­за­ви­си­мо­сти его об­раза:

Но тес­на
вдво­ем

Да­же ра­дость
утр.

. . . . .
. . . . . . . . . . . . .

(Ибо
стран­ник – Дух

И идёт
один),

. . . . .
. . . . . . . . .

Ни­ка­ких
зе­мель

Не от­крыть
вдво­ём.

. . . . .
. . . . . . . . .

— Бе­ре­гись
слу­ги,

. . . . .
. . . . . . . .

Бе­ре­гись
же­ны,

. . . . .
. . . . . . . . . . . . .

— Бе­ре­гись!
Не строй

На род­ст­ве
вы­сот.

. . . . .
. . . . . . . . . . .

(Ибо
креп­че – той

В на­шем
серд­це – тот.)

За та­ким Ада­мом Ева долж­на сле­до­вать(сле­дом и сле­дом) не­от­ступ­но
и по­слуш­но (роб­ким и крот­ким), пол­но­стью по­ла­га­ясь на его, не
вы­зы­ваю­щий со­мне­ний, вы­бор. Да­же и в том слу­чае, ес­ли он ока­зы­ва­ет­ся лгу­щим и
лгу­щим. В этом прав­да во лжи, ис­ти­на жен­ской пре­дан­но­сти не­смот­ря
на.

Но сущ­но­ст­ной
об­лик цве­та­ев­ско­го Ада­ма не на­шёл жиз­нен­но­го во­пло­ще­ния. Не ока­за­лось
муж­чи­ны, твор­че­ская и нрав­ст­вен­ная мощь ко­то­ро­го была бы соразмерна
без­бреж­ному мо­рю цве­та­ев­ской ду­ши. Её Адам дол­жен был быть та­ким же
гор­дым и не­за­ви­си­мым.

– Бе­ре­гись
мо­гил:

Го­лод­ней
блуд­ниц!

Мёрт­вый
был и сгнил:

Бе­ре­гись
гроб­ниц!

 

От вче­раш­них
правд

В до­ме – смрад и
хлам.

Да­же са­мый
прах

По­да­ри
вет­рам!

 

Этот при­зыв-пре­дос­те­ре­же­ние
об­ра­щён как бы в бу­ду­щее, к Эф­ро­ну. Но её учи­тель не вы­дер­жал жиз­нен­ной
но­ши, и путь его ока­зал­ся лгу­щим и лгу­щим. Муж её
ока­зал­ся Ада­мом, про­гля­дев­шим Еву, и вверг
её в ро­ко­вой, тра­ги­че­ски окон­чив­ший­ся ви­ток судь­бы. Ма­ри­на Цве­тае­ва
яви­лась ис­тин­ной Евой и про­шла путь за сво­им Ада­мом вплоть до смерт­но­го
ито­га, да­же не­смот­ря на то, что он ока­зал­ся лож­ным, и не­смот­ря на то,
что ей, как по­эту, бы­ло свой­ст­вен­но пре­до­щу­ще­ние сво­ей судь­бы.

Та­ко­вы
по­эти­ко-бо­го­слов­ские раз­мыш­ле­ния Ма­ри­ны Цве­тае­вой о пред­на­зна­че­нии
муж­ско­го и жен­ско­го на­ча­л в бы­тии. «Дух ды­шит
где хо­чет…» (Ин. 3,8) – схо­дит он и в по­эзии. И не ме­та­фо­ри­че­ски, а ре­аль­но,
не толь­ко как дух по­эти­че­ско­го вдох­но­ве­ния, но и Дух Гос­по­день, вдох­нов­ляю­щий
про­ро­ков, апо­сто­лов, от­цов и учи­те­лей. Не раз в ис­то­рии от­кро­ве­ние
нис­хо­ди­ло в фор­ме по­эти­че­ско­го твор­че­ст­ва («Песнь Пес­ней», «Прит­чи»,
«Псал­мы»). Осо­бая про­ви­ден­ци­аль­ность на­ше­го вре­ме­ни в том, что куль­ту­ра
(и по­эти­че­ская в том чис­ле), со­вер­шив свет­ский ви­ток, всё бо­лее воз­вра­ща­ет­ся
к ре­ли­ги­оз­ным ис­то­кам (ко­неч­но, и на дру­гом по­лю­се рас­тёт ра­ко­вая
опу­холь куль­ту­ры се­ку­ляр­ной). Имею­щий
уши – да ус­лы­шит и от­де­лит.

Оригинал материала опубликован на ленте АПН.