Русские ответы. Статья третья: полукровчество

В предыдущих статьях мы разобрали два мифа, используемых для подрыва русского национального самосознания, а именно мифы этнофобский и культурофильский.

Казалось бы, они не имеют между собой ничего общего: угрюмые расисты, уличающие русских в «смешении генов» и «нечистокровности», и симпатичные добряки, не взирающие ни на фенотип, ни на генотип, готовые распахнуть объятья каждому, кто способен выговорить «я русский», стоят на разных концах идейного спектра. Но есть тема, где оба мифа причудливым образом переплетаются.

Я имею в виду тему «полукровок» (1), то есть людей со смешанным происхождением и происходящими от этого проблемами с самоидентификацией. Эта тема всплывает в любой дискуссии по поводу русского вопроса. Причём, что характерно, её охотно используют в своих целях и этнофобы, и культурофилы.

Начнём с первых. Когда этнофобу приходится-таки признать, что русское этническое единство всё-таки существует, он тут же переходит на следующую линию обороны и начинает доказывать, что оно существовало когда-то в прошлом, но сейчас практически полностью размыто смешанными браками. А, следовательно, никаких русских и не существует. В доказательство этнофоб часто приводит своё собственное происхождение — «да у меня самого, например, дедушка полутатарин-полуякут, мама — полячка и жена еврейка». Далее следует перечисление родственников и знакомых, которые все почему-то оказываются сплошь инородцами и метисами, причём самыми что ни на есть экзотическими («и, кстати, у меня лучший друг полуеврей-полукореец, отличный парень, не то, что русские»). Потом разговор переходит на оппонента, во внешнем облике и духовном складе которого немедленно обнаруживаются «нерусские» черты. Мне, например, неоднократно говорили нечто вроде «ну вот взять хотя бы тебя: ты — рыжий и умный, — значит, нерусский». На встречный вопрос, являются ли «настоящие русские», по мнению собеседника, кретинами, следует, как правило, смущённое полупризнание — «ну не то чтоб так… ну ведь есть разница в интеллекте… ну сам понимаешь». Отказ «понимать» такие вещи воспринимается в штыки: ну как же можно не соглашаться с тем, что настоящие русские бывают только белобрысыми, унылыми и недалёкими? «Ведь это же так очевидно всем нормальным людям».

Теперь о вторых. Когда культурофил бывает вынужден согласиться с тем, что сама по себе «причастность русской культуре» не является достаточным основанием для «зачисления» в русские, он обычно занимает позицию «тем хуже для русских». Засим произносится длинная речь на тему того, что русскую культуру создали вообще-то нерусские, что у русских «нет ничего своего» — и что русские должны быть по гроб жизни благодарны тем инородцам, которые со своего плеча дали им, сирым, кой-какую «культурку». На робкие вопросы типа «а Пушкин?» следует недоумённое — «так ведь Пушкин эфиоп, это же все знают» Далее идёт поток открытий: Лермонтов оказывается «шотландцем», Ахматова — «татаркой», Менделеев — так и вовсе евреем. С другой стороны, в русскую культуру торжественно вписываются какие-нибудь Булаты Окуджавы и Мерабы Мамардашвили, — без творческого наследия которых она, оказывается, «просто немыслима». В конце делается вывод, что Окуджава — не просто русский, но и куда лучший русский, чем все «так называемые этнически чистые русопяты», которые «не стоят и ногтя великого Булата». А Россия без «притока свежей крови извне» просто рухнет, так как чистокровные русские ни на что путное не способны.

Что ж, давайте разбираться.

Для начала зададимся простым вопросом: точно ли среди русских так много полукровок? И верно ли то, что большинство деятелей русской культуры к ним относятся?

Начнём со второго вопроса. Причём с хрестоматийных случаев — так удобнее. Хотя бы с того же Пушкина.

Я неоднократно слышал, даже от неглупых людей, что «наше всё» было, оказывается, «наполовину негром». Несколько более осведомлённые люди говорят уже о дедушке-эфиопе. На самом деле знаменитый «арап Петра Великого», генерал-аншеф Абрам Петрович Ганнибал, приходился Пушкину не дедом, а прадедом. Кстати, если уж затрагивать тему «нерусского происхождения» Пушкина, то стоит упомянуть и его прабабку, Христину-Регину фон Шеберг, со скандинавскими, немецкими и итальянскими предками в роду. По отцовской же линии, если копнуть, обнаружатся Чичерины, потомки Афанасия Чичери, приехавшего в Россию из Италии в свите племянницы византийского царя Зои Палеолог и здесь осевшего. Род Чичери, в свою очередь, восходит к Цицерону — так что даже странно, что о латинских генах великого поэта так мало известно просвещённой публике… Но всё это надо именно что «копать». Что же касается пресловутого «негра», то он был одним из восьми предков поэта. Процент эфиопской крови желающие могут посчитать сами. Даже угрюмые нацистские специалисты по расовой чистоте, и те не стали бы докапываться.

Откуда же такой интерес к фигуре одного из прадедушек «нашего всего»? Всё просто: этот интерес поощрял сам Пушкин. Он говорил о Ганнибале в нескольких стихотворениях («К Юрьеву», «К Языкову», в знаменитой «Моей родословной»), начал писать повесть «Арап Петра Великого», и вообще довольно часто поминал своё «африканское» происхождение — как в творчестве, так и в жизни. Что может создать у современного читателя впечатление, будто «наше всё» был образцово-показательным интернационалистом.

Увы, причины такого интереса к своему «африканству» были куда более прозаические, бытовые. Пушкин, конечно, гордился своим предком, — а Ибрагим Петрович Ганнибал был человеком в высшей степени незаурядным, — но куда чаще вспоминал его в ситуациях, когда ему нужно было как-то оправдать собственные недостатки, то бишь холерический темперамент и волокитство. Недостатки, заметим, распространённые: как показывает практика, не обязательно иметь в роду пылких эфиопов, чтобы иметь несдержанный во всех отношениях характер. Но зато переваливать ответственность на прадеда, некстати одарившего правнука африканским буйным нравом, было чрезвычайно удобно.

Вообще говоря, попытки переложить на «чуждые гены» что-то неприятное или сомнительное в себе (2) отлично сочетаются с интересничанием, то есть желанием привлечь к себе дополнительное внимание (3). Этой самой манере списывать на счёт предков всякие личные свойства, и хорошие и плохие, мы обязаны большим количеством семейных легенд. Я много раз слышал рассуждения типа «мама у меня была такая гордая — ну так ведь у неё в роду поляки». При попытке выяснить, что это за поляки такие, частенько выяснялось, что «если чего и было, то давно и неправда».

Кстати, о «неправде». Пушкин, конечно, слегка злоупотреблял легендарным прадедушкой — но он у него, по крайней мере, был. Но встречаются и другие ситуации, когда тема нерусских предков на поверку оказывается чистой, стопроцентной выдумкой.

Чтобы не уходить от темы русской поэзии, возьмём в качестве примера Анну Ахматову.

Анна Андреевна всю жизнь распространяла легенду о том, что её бабушка — из фамилии которой Анна Горенко сделала себе поэтический псевдоним — была «татарской княжной», мусульманкой. Она даже посвящала ей стихи (например, «Сказку о чёрном кольце» (4)).

На самом деле никаких татарских предков у поэтессы не было. Свой поэтический псевдоним она взяла от своей настоящей бабушки, честной православной русской дворянки Прасковьи Федосеевны Ахматовой. Которая, верно, наговорила бы внучке немало резкостей, узнав, как та обошлась с её памятью (5). Зато миф о «татарской бабушке» хорошо вписывался в тщательно простраиваемый имидж поэтессы — которая вообще очень вольно обращалась со своей биографией (впрочем, как и многие другие творческие люди).

Ахматова шлифовала легенду о «бабке-татарке» всю жизнь. Например, в записной книжке 1963 года она набрасывала уже такие подробности: «(Дед) Чингиз-хан. Дед Ахмат. Его смерть. Русский убийца. Крестный ход из Сретенского монастыря в честь этого дня. Конец ига». То есть мифическая бабушка уже стала не просто княжной, а благородной чингизидкой, дед которой был убит русским (интересная, кстати, деталь) (6). Если бы судьба отвела поэтессе больше времени, то, скорее всего, и мифический «Ахмат» удостоился бы стихотворения, а то и поэмы.

Противоположный, но в чём-то схожий пример «демонстративной нерусскости», на сей раз даже вненациональной — Даниил Хармс. Опять же, многие считают его «то ли немцем, то ли евреем». На самом деле основатель русского абсурдизма был коренной русак, сын Ивана Павловича Ювачёва, коренного петербуржца, происходившего из семейства придворного полотёра в Зимнем дворце (была такая профессия), пошедшего по морской части и ставшего флотским офицером, повязанного по делу народовольцев, а потом ставшего религиозным философом. Мама у него носила фамилию Колюбакина и заведовала приютом для бывших «политических». Но псевдоним себе Хармс подобрал специально, чтобы он не походил на русскую фамилию. Не то чтобы даже из русофобии — просто ему так казалось интереснее.

Отдельная тема — люди, которым приписывают нерусское происхождение задним числом. Возьмём того же Менделеева, которого с упорством, достойным лучшего применения, записывают «в евреи» — на основании «нерусской фамилии» (что не мешает тем же людям обвинять ученого в антисемитизме). Те же рассуждения я слышал об академике Шафаревиче и даже почвенном писателе из архангельской деревни Фёдоре Абрамове: «откуда-то ведь там взялся Абрам» (7). Такие же приписки охотно делают не только евреи, но и все остальные народы: приятно ведь считать «своим» какого-нибудь известного человека. Русские же, увы, довольно часто верят в подобное, поскольку их приучили думать, что всё хорошее — не русское и русским не принадлежит.

Можно приводить и другие примеры. Покамест констатируем: представление о том, что все или почти все великие люди в России — инородцы или метисы, не соответствует действительности. Причём не соответствует даже в той части «списка кумиров», которая обычно предъявляется для доказательства соответствующего тезиса.

Теперь скажем несколько слов о самом списке «деятелей русской культуры». Если внимательно посмотреть, как этот список формируется, то можно заметить — люди, имеющие нерусские корни (или хотя бы декларирующие наличие у себя таковых) почему-то получают фору в известности. Напротив, чистокровность идёт русским в минус.

Связано это с тем, что «рейтинг великих деятелей культуры» составляется не самими знаменитостями, но и не потребителями культуры (принцип «пипл хавает» придумали не вчера), а всевозможными посредниками — литературными и музыкальными критиками, обозревателями, журналистами и проч. Каковая сфера очень давно контролируется определёнными этническими мафиями (в основном еврейской), причём контролируется не менее плотно, чем, допустим, розничная торговля на рынках (8).

Наконец, совершенно особой причиной выдвижения нерусских имён и фамилий наверх «списка великих» была советская культурная ситуация.

Как мы помним, советская культура была «национальной по форме и социалистической по содержанию». На практике это выражалось в том, что строительство советских национальных культур никогда не отдавалось в руки самим их носителям. «Социалистическое содержание» запихивали в «национальную форму» руками каких-нибудь посторонних, у которых не было личного резона эту самую форму щадить.

При этом имела место определённая асимметрия. Все нацкультуры, кроме русской, сознательно «накачивались» русскими ресурсами и русскими же людьми. В сонных и грязных южных республиках строились оперные театры и балетные школы, терпеливо выращивались местные «писатели» и «поэты». Зачастую тексты для них писали русские (а также русифицированные евреи), и они же переводили всё это на русский язык, дабы таким образом обогатить общесоветскую культуру, задыхающуюся без животворной туркменской, грузинской или якутской струи (9). До сих пор ходит немало анекдотических и полуанекдотических историй о том, как создавался «народный эпос о Ленине», «о коллективизации» и т.п., о великих «акынах» и «ашугах» Сулеймане Стальском или Джамбуле. Над переводами «акынов» гробили время и силы лучшие русские авторы: вспомним ту же Ахматову, с мукой и омерзением рифмующую километровые подстрочники… Тем не менее, определённая часть национальной культуры — национальной по сути, а не только по форме — поддерживалась, во избежание слишком сильной русификации.

Русскую же культуру (особенно массовую) делали по заданию партии всё те же безотказные евреи и отчасти кавказцы. Причин тому было две. Во-первых, немалое количество талантливых русских бежали от советской власти или были убиты ею же. Во-вторых (и это было главным), ответственейшее «русское направление», оставлять в руках русских было нельзя в принципе — во избежание. Именно поэтому слова к песне «Русское поле» доверили сочинить Инне Гофф, а музыку писал Ян Френкель (10). И по той же самой причине на важнейший участок работы — духовное окормление вольнодумных образованцев — был поставлен Булат Окуджава (11), а не какой-нибудь ненадёжный «иванов» или «петров», которых могло в любой момент прорвать на нутряную кулацкую антисоветчину, а то и на рецидивы «великодержавного шовинизма»… Понятно и то, что всё русское если уже не выжигалось калёным железом (как это было в тридцатые годы), то дозволялось в гомеопатических дозах.

От соединения всех этих факторов «ценностей незыблемая скала» прогнулась, а кое-где и завязалась узлом. В умах образованной публики начались редкостные аберрации и нарушения пропорций. Например, в современном пантеоне «деятелей русской культуры» огромное место занимают мелкие, нелепые и гротескные персонажи. Так, вокруг фигуры комической актрисы Фаины Раневской создан и поддерживается культ, сравнимый с ахматовским (12), а эстрадные комики типа Райкина или Жванецкого многими воспринимались как духовные авторитеты, учителя жизни. Я сам слышал от одной немолодой и неглупой женщины, что для неё «существуют три русских поэта — Тютчев, Мандельштам и Губерман» (13). И так далее, и тому подобное.

Но это в сторону. Для наших целей достаточно зафиксировать тот факт, что присутствие нерусских людей в русской культуре XX века было связано не столько с их замечательными способностями (и, соответственно, творческой импотенцией русского народа), сколько с сознательно проводимой культурной политикой. Что ещё раз подтверждает отчуждаемость культуры от её носителей.

Некоторые особенно подозрительные читатели могут заподозрить меня в нехорошем желании «почистить списки великих» от нерусских фамилий. Разумеется, ничего подобного я не имел в виду. «Зачем такие ужасы». Достаточно вернуть Пушкину его честное русское происхождение, не забывать про выдумщицу Ахматову, помнить настоящую фамилию Хармса — а также убрать из святцев Губермана и научиться воспринимать эстрадных потешников-юмористов именно как потешников, а не как мудрецов и пророков. Эти несложные — и не имеющие никакого отношения к этнической чистке — операции приведут «ценностей незыблемую скалу» в её настоящий вид. Также полезно сделать скидку на невесёлые советские реалии.

В результате выяснится, что русская культура, конечно, создавалась не только русскими (чего никто и не отрицает), но о какой-то особой роли «полукровок и инородцев» говорить не приходится.

Вывод. Представление о какой-то особой роли «нерусских и не совсем русских» в России отчасти надумано, отчасти объясняется внешними обстоятельствами, причём обстоятельствами малопочтенными.

Итак, мы вроде бы разобрались с темой «огромного значения» полукровок для русской культуры. Но остался первый вопрос — об их количестве и влиянии на русский этнос. Этим мы займёмся в следующей статье.

Примечания1. Честно говоря, само это слово мне не нравится — в нём есть что-то унизительное, равно как и в «ласковых» эвфемизмах «половинка», «четвертушка» и т.п. Тем не менее, биологический термин «метис» мне нравится ещё меньше.

2. Здесь будет уместно вспомнить сцену из пьесы Шварца «Обыкновенное чудо», где некий король точно таким же образом перекладывает ответственность на предков:

(…)

Король. Я страшный человек!

Хозяин (радостно). Ну да?

Король. Очень страшный. Я тиран!

Хозяин. Ха-ха-ха!

Король. Деспот. А кроме того, я коварен, злопамятен, капризен.

Хозяин. Вот видишь? Что я тебе говорил, жена?

Король. И самое обидное, что не я в этом виноват…

Хозяин. А кто же?

Король. Предки. Прадеды, прабабки, внучатные дяди, тети разные, праотцы и праматери. Они вели себя при жизни как свиньи, а мне приходится отвечать. Паразиты они, вот что я вам скажу, простите невольную резкость выражения. Я по натуре добряк, умница, люблю музыку, рыбную ловлю, кошек. И вдруг такого натворю, что хоть плачь.

Хозяйка. А удержаться никак невозможно?

Король. Куда там! Я вместе с фамильными драгоценностями унаследовал все подлые фамильные черты. Представляете удовольствие? Сделаешь гадость — все ворчат, и никто не хочет понять, что это тетя виновата. (…)

3. Тот же Пушкин вовсю эксплуатировал миф о необычайной страстности чернокожих. В более поздние времена было полезно слыть «грузином». Забавно, что упоминание об этом можно найти упоминание даже у Владимира Соловьёва — в шуточной «Белой Лилии» один из героев соблазняет героиню признанием в своём «грузинском происхождении».

4. Начало стихотворения:

Мне от бабушки-татарки

Были редкостью подарки;

И зачем я крещена,

Горько гневалась она…

5. Впрочем, реальная Прасковья Федосеевна и в самом деле имела некое отдалённое отношение к татарам — поскольку по материнской линии происходила из рода князей Чагадаевых, обрусевших ещё в XVII веке. Сколько там оставалось «татарского», судите сами.

6. Не нужно, впрочем, думать, что Ахматова использовала для украшения собственной родословной только азиатские цветы. Её же принадлежат слова «ведь капелька новогородской крови во мне — как льдинка в пенистом вине». Здесь обыгрывается уже другой миф — вольной северной республики.

7. Вообще-то библейские имена были широко распространены среди русских, поскольку входили в святцы. Чтобы не множить примеры: пресловутого «арапа Петра Великого» звали именно что Абрамом, а одна из прабабок Пушкина звалась Саррой Юрьевной.

8. О еврейских журналистах, критиках и продюсерах и их определяющем влиянии на литературу, искусство и т.п. было уже написано достаточно, чтобы не разбирать эту тему подробно. Так обстояли дела в XIX веке, так же — с поправкой на советскую власть — и в XX. À propos, этим отчасти объясняется демонстративная юдофилия русских литераторов. Неюдофил в России не мог (и сейчас не может) рассчитывать на признание критики, а, следовательно, и на литературную карьеру. В советское время самыми яростными юдофилами были авторы, не пользовавшиеся благосклонностью советской власти. Ахматова, Цветаева, Арсений Тарковский были истеричными, на грани приличия «антиантисемитами», постоянно декларирующими свою преданность евреям. Например, Тарковский держал в доме напоказ Еврейскую энциклопедию, постоянно вёл разговоры о еврейском происхождении всех сколько-нибудь известных людей, стремился угодить любому еврею и т.п. Про пламенный «антиантисемитизм» Ахматовой тоже хорошо известно.

Это кажется странным, но на самом деле имеет простое объяснение. В условиях опалы со стороны официальной иерархии единственной опорой «сомнительных» авторов оставались еврейские литературные кланы, которые могли оказать поддержку, пристроить на какую-нибудь работёнку и вообще снизойти. Благодарность облагодетельствованных была искренней и вполне заслуженной, поскольку евреи и в самом деле им помогали — а больше никто не мог. Напротив того, авторы, обласканные «софьей власьевной» (или искренне на неё полагавшиеся), могли позволить себе некоторое фрондёрство по отношению к еврейским «струкотурам» (как называл их Всеволод Некрасов, имевший неосторожность им не понравиться). Отсюда и странный парадокс: советский литератор Пикуль, пишущий антироссийские исторические романы с ритуальным поношением «черносотенного царизма» (некоторые сцены из «Нечистой силы» вполне достойны пера Демьяна Бедного), но при этом ещё и позволяющий себе «антисемитские намёки».

9. Своего рода апофеозом советской культурной политики можно считать известный анекдот о том, как Михаил Светлов (Шейкман), подённичавший «переводами» (то есть, практически, сочинением) «поэзии народов СССР», столкнулся в писательском клубе с каким-то туркменом, который начал выдвигать претензии по поводу светловского перевода его «стихов». «Будешь шуметь, — сказал Светлов, — переведу тебя обратно».

10.Интересно посмотреть, как это воспринимается сейчас, в наши дни.

Например, нью-йоркский эмигрант Ефим Горелик пишет следующее:

«Я спросил у Яна Френкеля, повлияла ли музыка еврейских мотивов — «нигун» на его творчество, в том числе на «Русское поле». Подумав, он сказал: «Вряд ли».

А мне кажется, что на песни, которые сочиняются всей душой, должно было повлиять то, из чего душа росла. Повлияло и растворилось в российской культуре, придав ей свой неповторимый колорит. А то, что это влияние может быть не сразу заметно, говорит только о том, что растворилось очень прочно, навсегда, назло блюстителям «чистоты» русского народа».

Мне кажется, что эта злорадная интонация тут не очень уместна. Мне, скорее, жаль поэтессу и композитора, которым, наверное, было бы интереснее и приятнее творить в рамках своей национальной культуры. Хотя надо признать, что евреям, как талантливым стилизаторам, это удавалось вполне успешно, а иногда и вдохновенно.

11. То есть — выходец из высокопоставленной кавказской номенклатурной семьи, «правильно женатый», родственно и кровно связанный с вершинами советской номенклатуры, и, last not least, русофоб, на генетическом уровне не переваривавший русских, почти так же, как «философ» Мераб Мамардашвили.

12. Любопытно отметить, что культ подпитывается анекдотами о её выходках — каковые анекдоты, рассказанные о русской женщине, шли бы ей в осуждение. Рассказ о голой нетрезвой бабе, говорящей фраппированному гостю «ничего, что я курю?», вызывал бы омерзение — но когда речь идёт о «великолепной Фаине», это вызывает умиление и восторг.

Об этом двойном счёте — когда одни и те же действия записываются одним в доход, а другим в расход — можно было бы поговорить куда подробнее, но наша цель сейчас иная.

13. Если вдруг кто не знает: Игорь Губерман — популярный в некоторых кругах «поэт-юморист», автор юмористических четырёхстиший, называемых «гариками». «Гарики» стали известны в основном из-за откровенной русофобии и столь же откровенного еврейского самолюбования, что для своего времени было новинкой.

Сам Губерман, подобно пикулевскому персонажу-однофамильцу, «занимался иконами» и в советское время сидел за торговлю ими (сейчас дело называют «сфабрикованным», хотя Губерман не отрицает, что «коллекционировал иконы»), потом эмигрировал. В общем, «всё понятно».

Оригинал этого материала опубликован на ленте АПН