Шафаревич
Пиетет. Чувство,
редкое в наши дни и мне совершенно не свойственное. Я испытал нечто
подобное минуты за три до момента знакомства. Эти было что-то вроде
почтительного беспокойства: я ждал встречи с человеком, которого
считал и считаю – не учителем, конечно, нет, такое было бы с
моей стороны нелепо и бестактно, — но образцом соединения ума,
нравственной силы и безупречной преданности своему народу. И боялся
разочарования – хотя бы случайного, от какой-нибудь неловкости,
неверно взятого тона или неудачного впечатления, на которые в наше
паскудное время как-то особенно везёт.
Когда открылась
дверь, я увидел высокого старика с русским лицом. Он кивнул и
протянул руку – сухую, крепкую, убедительную. Я её пожал и
как-то сразу успокоился.
Всё было правильно –
так, как должно быть.
* * *
Игорь Ростиславович
Шафаревич родился в Житомире в 1923 году – времена укромные,
теперь почти былинные. Отец был человеком «раньшего времени»:
добезцаря окончил МГУ, преподавал теормех, дисциплину эзотерическую и
требующую умственной гигиены. Это, наверное, как-то повлияло на сына
– я, впрочем, не спрашивал. Но что точно повлияло – это
сохранившаяся от деда библиотека настоящих, несоветских книг, с ятями
и фитой и чистой русской речью: сказки, былины, исторические
сочинения. О них Игорь Ростиславович вспоминает и сейчас, когда
рассказывает о себе. Как и о другом – о русских людях,
бредущих, пошатываясь, под конвоем. О том, кто эти люди и куда их
вели, он узнал позже.
Математикой
Шафаревич занялся ещё в школе. Это было увлечение на всю жизнь,
возможно, связанное именно с тем, что в математике не было и не могло
быть никакой лжи. Не существовало специальных марксистско-ленинских
уравнений, кроме корявых нелепиц через чёрточку:
«товар–деньги–товар». Честные математические
функции сходились или не сходились к пределу вне зависимости от того,
что набрехали большевики на своём очередном съезде.
Первые работы по
теории чисел Шафаревич написал в девятом классе – его заметил
профессор Делоне, разглядевший в мальчике будущую звезду. Потом он
экстерном сдал экзамены на мехмат, сразу на последний курс. Вскоре
после войны защитил докторскую, поступил на работу в Математический
институт Академии наук СССР, членом-корреспондентом которой он стал в
1958 году. На следующий год он получил Ленинскую премию по математике
– единственную, может быть, непостыдную премию с таким
названием — за открытие общего закона взаимности и решение обратной
задачи теории Галуа. Полный список научных достижений Шафаревича
занимает страницу, для математика это более чем.
В шестидесятые Игорь
Ростиславович занимался чистой математикой и преподаванием – он
стал заведующим отдела алгебры Математического института, у него
появились ученики. Впоследствии, когда имя Шафаревича стало одиозным,
из них пытались выдавить хоть какие-нибудь компрометирующие сведения:
не был ли их учитель пристрастен по национальной части, не зажимал ли
евреев. К их чести, ни один ничего подобного не подтвердил, несмотря
на давление. Шафаревич был безупречно честен всегда и со всеми — что,
собственно, и привело его к диссидентам.
Заметное участие
Игоря Ростиславовича в советском правозащитном движении начинается с
конца шестидесятых. Он делает публичные заявления в защиту
Православной церкви и протестует против советской карательной
психиатрии. Второе сближает его с либеральными диссидентскими
кругами, в том числе с академиком Сахаровым, первое – от них
отдаляет. И то и другое он принимает как факт, но своих взглядов не
меняет ни на йоту, просто потому, что не считает возможным
поступиться хоть частью того, что считает истиной.
В феврале 1974 года
он пишет и подписывает своим именем письма в поддержку Александра
Солженицына – «Арест Солженицына» и «Изгнание
Солженицына». Я, пожалуй, пожертвую кусочком отведённой мне
страницы, чтобы воспроизвести хотя бы первое: оно того стоит.
«Истекают
последние часы, отпущенные нашему государству на проверку: способно
ли оно на «политику мира» — с Правдой. Есть ли у него
другой ответ кроме насилия и жестокости, — не на взрыв и убийство
президента, не на убийство судьи, даже не на демонстрацию — а на
правду, сказанную великим писателем.
Это испытание и
всего мира. Заседали в общих комиссиях с Вышинским (какая
несправедливость к Эйхману!), любезно встречали министра
здравоохранения (не в насмешку ли так названного?),
санкционировавшего заключение неугодно мыслящих в сумасшедшие дома…
Неужели не хватит мужества остановиться на этом пути?
Но больше всего
это проверка нам — соотечественникам Солженицына. Некогда Иосиф
Виссарионович Сталин назвал нас всех «винтиками» и любовно
поднял тост за здоровье «винтиков». Истекает время
убедиться: может быть, Мудрый Вождь был прав, выше винтиков нас
назвать и нельзя, была бы только хорошая смазка — и будем вертеться
до износа».
Оцените слова и
тон. Так разговаривать тогда мало кто себе
позволить, и уж тем более интеллектуал, живущий в СССР, зависящий от
государства и его милостей. Как, впрочем, и сейчас – ну просто
вообразите, что письмо адресовано нынешним властям от имени
сколь-нибудь известной публичной персоны. Чем это было тогда, знают
те, кто помнит то время.
В 1974 году выходит
сборник «Из-под глыб», очередное продолжение «веховской»
традиции. В нём, помимо всего прочего, опубликованы статьи Шафаревича
«Обособление или сближение? (Национальный вопрос в СССР)»
и «Есть ли у России будущее?». Это первые работы Игоря
Ростиславовича, посвящённые советскому нацвопросу. Он спорит и с
советской идеологией, брешущей про «советский народ, новую
историческую общность», и с диссидентской ложью о якобы имеющей
место в СССР «русификации». Шафаревич видит совершенно
иное – советское разгуливание, раскармливание разнообразных
«лиц национальностей», в ущерб и за счёт подавляемого и
унижаемого, уничтожаемого русского народа. Впрочем, тогда он
высказывается на эту тему не столь определённо, как в поздних своих
сочинениях – не потому, что боится осуждения и остракизма, а
потому, что не хочет ошибаться.
В 1975 году, после
пресс-конференции, данной для иностранных журналистов по поводу
сборника, Шафаревича изгоняют из МГУ. Больше он не преподавал.
В 1977 году во
Франции выходит книга «Социализм как явление мировой истории».
Это пример сочинения, с которым сейчас сложно соглашаться – я,
во всяком случае, считаю именно так, — но которое совершенно
невозможно игнорировать, по крайней мере, в рамках полемики по
вопросу генезиса социализма. Сейчас некоторые положения этой книги –
например, последовательно проводимое сравнение социалистических
порядков с империями латиноамериканских индейцев – стали общими
местами, приводимыми без ссылки на автора: форма признания, стоящая
иных фанфар и лавров.
Примерно в то же
самое время наметились и расхождения Игоря Ростиславовича с
диссидентским мейнстримом. Шафаревич стал замечать, что диссидентское
движение в некоторых важных вопросах не столь уж расходится с
советской властью, и в особенности это касается русского вопроса, а
именно – темы неполноценности, ущербности, несостоятельности
русского народа. Это его не только оскорбляло, но и заставляло искать
объяснение. Он его нашёл.
«Русофобия»
была задумана в 1978 году. К тому времени сложилась и основа
концепции. Сам Игорь Ростиславович, с его интеллектуальной
честностью, не считает её оригинальной, а возводит к кошеновской
теории «малого народа» — агрессивного антинационального
меньшинства, ненавидящего и презирающего национальное большинство и
видящее свою миссию в ниспровержении органичных для него порядков.
Оригинальным, по мнению автора, является только связка идеологии
«малого народа» с амбициями агрессивных нацменьшинств,
что сыграло свою роковую роль в истории России.
Тут, наверное, не
обойтись без обсуждения пресловутой «антисемитской» темы.
Сам Шафаревич к антисемитизму как всеобъясняющей конспирологической
теории всегда относился презрительно-скептически – не «страха
ради иудейского» (называемого ныне «политкорректностью»
и «мультикультурностью»), а именно как честный
исследователь вопроса. Помню, как он ответил на вопрос об отношении к
«Протоколам сионских мудрецов». Вместо обычных в таких
случаях рассуждений о «фальшивке» или «гениальном
предсказании», он просто перечислил основные положения
«Протоколов» и их соответствие с тем, что произошло на
самом деле. «Очень слабое соответствие», констатировал
он, и добавил, что не понимает, почему эта книжка до сих пор
популярна… Но при этом не замечать еврейского вклада в
русоедские теории и соответствующую практику Шафаревич тоже
отказывается – из той же самой интеллектуальной честности.
Слишком много свидетельств поставляет жизнь – что тогда, что
сейчас.
«Русофобия»
была закончена в 1982 году, и тогда же автор стал распространять
копии текста, на сей раз безо всякой надежды на публикацию, даже за
границей – по более чем понятным причинам. Часть текста (с
обширной купюрой, посвящённой еврейскому вопросу) появилась в 1989
году в журнале «Наш современник». Это, впрочем, не
помогло – тогдашние «хозяева дискурса» устроили
чудовищную по тем временам истерику, начавшуюся с публичного
письма-анафемы, подписанного цветом тогдашнего интеллектуалитета –
в том числе Афанасьевым, Лихачёвым, да и тем же Сахаровым. Дальше
начался настоящий шабаш ведьм с доносами по инстанциям, в том числе
иностранным: например, была проведена специальная компания, в
результате которой Национальная академия наук США (которая в своё
время зачислила Шафаревича в свои ряды) обратилась к нему с
трогательной в своём идиотизме просьбой добровольно покинуть её ряды
(так как процедуры исключения из академии не существует). Игорь
Ростиславович ответил как математик – поскольку он никогда не
просил о членстве в этой почтенной конторе, то считает вопрос о своём
дальнейшем членстве внутренней проблемой самой академии, а обвинения
в свой адрес считает лживыми и наглыми. Примерно в том же духе он
отвечал и на все прочие наезды, клеветы, изгнания из рядов и иные
акции устрашения, регулярно учиняемые «малым народом».
Каковой, надо отметить, всё никак не может успокоиться: достаточно
вспомнить «раввина Шофаревича» в книжке т.н. «Акунина»,
выпущенной аж в 2003 году… Что называется, людей пробрало –
до сих пор никак не отойдут от икотки.
С начала девяностых
перед диссидентами – бывшими и настоящими — открылась
возможность участия в политической жизни. Шафаревича стали зазывать в
разного рода патриотические организации с русским уклоном. Ни в одной
из них Игорь Ростиславович надолго не задержался, как из-за их
идейной шаткости, так и малой живучести. В конце концов, он принимает
решение сосредоточиться на идейной и литературной работе – что,
в общем, понятно и обоснованно.
Последние книги
Шафаревича – не столько итоги, сколько уточнения и дополнения.
Например, тема «социализма» развилась в ряде статей,
начало которых положено знаменитыми «Двумя дорогами к одному
обрыву» (текст, с которым я категорически не согласен, но
который нельзя просто отбросить), а практически навязанная ему
«еврейская» тема оформилась в «Трёхтысячелетнюю
загадку», которая, на мой взгляд, гораздо интереснее
аналогичного солженицыновского сочинения.
Не промолчу и вот о
чём. В отличие от многих национал-патриотов, так и оставшихся душой в
прошлом веке, Игорь Ростиславович заметил новый русский национализм и
отнёсся к нему с благосклонным интересом – в частности,
согласился войти в редсовет журнала «Вопросы национализма»
и поддержал ряд наших инициатив. Но даже если бы этого не было, моё
отношение к нему вряд ли поменялось.
Ибо другого
Шафаревича у нас для нас — нет.
Оригинал
этого материала опубликован на ленте АПН.
