Смерть молодежной культуры и рождение стиля «молодежный»
Молодежь как особая группа, отличная от детей и взрослых, привлекала к себе внимание исследователей и политиков на протяжении всего ХХ века. Сегодня мы вправе говорить о начале новой «молодежной эры». Молодежью интересуются на государственном уровне, разрабатываются стратегии в области молодежной политики, программы воспитания молодежи в патриотическом духе, большое внимание уделяется так называемой молодежной аполитичности. При этом игнорируется то обстоятельство, что современная молодежь не просто избегает участия в политической жизни, а понимает активность по-другому, не в «государственном формате».
Самые важные изменения в молодежной среде, включая и молодежные «протесты», связаны, на мой взгляд, не с политической, а с культурной сферой, с борьбой за перераспределение прав на культурное доминирование. Одно из последних исследований ульяновского Научно-исследовательского центра «Регион» показало, что политически активной молодежи «не стало больше»: доля желающих включиться в политические процессы, как и везде, не превышает 3%, а вот в культурных акциях готовы участвовать более половины молодых людей (разных страт, возраста, уровня образования и материального достатка). Политические движения и партии остаются для них малопривлекательными, «чистое» волонтерство практически исключается, участие в публичных выступлениях оправдывается прежде всего материальными, а не идеологическими соображениями[1]. В этом следует видеть не падение нравственности молодежи, а естественную реакцию на коммерциализацию всех звеньев политической сферы и, как следствие, недоверчивое отношение к участию в официальной политике, во всяком случае — по идейным соображениям (как говорили раньше, «по зову сердца»). Этот момент очень важен для понимания современного контекста понятий «молодежь» и «молодежная культура».
Понятия «молодежь», «молодежная культура», «субкультура», «контркультура» в историческом контексте
Понятие «молодежная культура» создано для описания особого типа социального пространства, которое населяют люди, находящиеся в относительно бесправном и зависимом положении. В самом деле, у поколения, входящего в общество, отсутствует реальный доступ к значимым ресурсам. Зависимость молодежи проявляется и в том, что она во все времена рассматривалась «социально зрелыми» взрослыми не как самоценная группа, а лишь как естественный ресурс будущего общества, который надо социализировать, воспитывать и использовать.
В описании «молодежи» наиболее ранним был биополитический конструкт, он и остается наиболее живучим. Перечислим базовые принципы этого подхода, предполагающие взгляд на молодежь как на социальную проблему и дающие основание для вмешательства в жизнь молодежи со стороны государственных чиновников и профессионалов («специалистов по молодежи») как на Западе, так и в современной России.
1. Молодежь признается однородной возрастной группой с едиными психологическими характеристиками и социальными потребностями.
2. Молодость считается особой ступенью в развитии личности. Модели поведения и ценности, усваиваемые молодыми людьми в этот период, становятся идеологическими ориентирами, не меняющимися в дальнейшем.
3. Переход (транзиция) от детской зависимости к взрослой автономии включает в себя так называемую фазу «бунтарства», которая является частью культурной традиции, передающейся от одного поколения к другому.
4. В последнее время этот переход осложнен новыми условиями социальной трансформации и модернизации, поэтому молодежь нуждается в контроле и поддержке со стороны профессионалов.
Из этих принципов прямо вытекает идеология, обосновывающая необходимость и «естественность» взрослого превосходства и доминирования, что на практике приводит к открытой и скрытой дискриминации по признаку возраста. Надо признать, что дискриминационные идеи «вросли» в теоретические конструкты так глубоко, что кажется невозможным писать и думать о молодежи без использования слов «подростки», «переходный возраст», «пубертатный период», «молодежная транзиция», «молодежная проблема». Пора если не расстаться с этими стереотипами, то попытаться критически их переосмыслить.
Классическими в нашей области считаются теории Стенли Холла, Карла Мангейма и Талкотта Парсонса[2]. Согласно их взглядам, «драматургия» подросткового развития обусловлена столкновением неодолимых сил природы («сексуального драйва», вызванного «гормональным пробуждением») с «неподвижными» преградами культуры, т. е. социальными институтами. Пробужденная сексуальность (биологическая предпосылка) определяет необходимость поколенческой социализации (политическая предпосылка). Это и есть формула биополитического конструкта.
Понятие «молодежная культура» у Т. Парсонса связывалось с представлением о стабильности и целесообразности развития общественных систем. В этом понятии отразилось послевоенное возрождение западных обществ, вера в возможность благополучия и процветания всех его членов. Молодежная культура представлялась независимым социальным пространством, в котором молодые люди могут обрести аутентичность, тогда как в семье или школе они лишены реальных прав и полностью контролируются взрослыми. В традиционных (доиндустриальных) обществах семья полностью выполняла все необходимые функции социальной репродукции — биологическую, экономическую и культурную. В современных индустриальных обществах семья, по мнению ученого, теряет традиционные функции в области культуры (образования и профессионализации). Молодежь занимает в них максимально уязвимую позицию, находясь между двумя ценностными мирами, между патриархальными моделями семейной социализации и взрослыми ролями, которые заданы рыночной рациональностью и безличной бюрократической структурой. Молодость, по мнению Т. Парсонса, — это период «структурированной безответственности», мораторий, вставленный между детством и взрослостью. Эта достаточно долгая консервация пространственно-временной позиции молодежи в жизненном цикле приводит к формированию групп сверстников (peer groups) и молодежной культуры, которая способствует развитию моделей эмоциональной независимости и безопасности, приватизации «своих» территорий, изменению ролевых характеристик первичной (детской) социализации через усвоение принятых в компании соревновательных (конкурентных) техник.
Еще одно понятие, введенное для описания особенностей молодежной идентичности, — это субкультура или контркультура[3]. Сами эти термины подчеркивают андеграундный характер новых формирований, их противопоставленность социально-культурному мейнстриму. Наиболее яркие субкультурные идентичности приобрели свои названия: тедди бойз (в СССР и России — стиляги), моды, скинхеды, раста, панки, готы и другие. Предпосылки возникновения таких субкультур и их противостояния с культурой большинства возникли благодаря значительному ослаблению патриархального порядка, превращению молодежи в самостоятельного субъекта потребления (свой заработок, наличие свободного времени, развитость досуговой инфраструктуры), независимости, пусть и относительной, частного пространства от публичного, развитию культурного плюрализма.
Субкультуры и контркультурные движения были порождены послевоенной реальностью, изменением образа жизни западной молодежи. Расширение пространства досуга, рост обслуживающей его индустрии привели к усложнению характера молодежного потребления. На определенное время такие реальные молодежные проблемы, как занятость и образование, выпали из сферы исследовательского интереса, все внимание социологов и культурологов обратилось к эпатажным культурным практикам и панике, которую они рождали в обществе.
Субкультурные формы, пусть в измененном виде, продолжают существовать в современном мире, а контркультурные молодежные движения так и остались в мятежных 60-х, но оплодотворили новые течения культуры и искусства ХХ века, новые типы интеллектуального андеграунда как на Западе, так и у нас в стране. Необходимость интерпретации меняющихся форм молодежной активности в контексте расширяющегося выбора, предлагаемого современным «культурно-стилевым» супермаркетом, ставит перед исследователями ряд новых вопросов.
Изменение ситуации
За последние два десятилетия ситуация в российской молодежной культуре менялась по меньшей мере трижды.
1. В 1980-х наблюдался бурный всплеск неформального молодежного движения, который отчетливо разделил молодое поколение на «упертых» комсомольцев и «продвинутых» неформалов[4]. Глобальные субкультурные бренды наполнялись чисто российским содержанием. В это же время появились и так называемые молодежные группировки. Это был особый тип объединений, главным видом активности которых была защита собственных территорий. Как правило, они складывались в новых, окраинных кварталах провинциальных городов или в пригородах российских мегаполисов (Москва, Самара, Казань), где селились выходцы из деревни.
2. В 1990-х неформальное движение пошло на спад. Комсомол распался, противостоять было некому. Молодежные группировки в этот период фактически растворяются в «полубандитской» среде, ставят под свой контроль рынки, автозаправки, частные рестораны и киоски. Субкультурные молодежные группы (в «классическом» смысле слова) начинают активно завоевывать клубные и дискотечные пространства в российских городах.
3. В современной России картина значимо изменилась. Как и в любой другой стране, включенной в глобальное пространство, с остатками «старых» групп соседствуют имитаторы, «примкнувшие» и туристические экспонаты. Стили смешались, и хотя некоторые ритуальные разборки сохранились (например, между скинами и рэперами), они мало отличаются от территориальных споров между молодежными группировками конца перестройки. Путаница в использовании понятий «молодежные культуры», «субкультуры», «контркультуры» отражает не только сложную историю их адаптации в России, но и смешение соответствующих явлений в реальности.
Несколько иначе обстоит дело с неформальным движением. На мой взгляд, особенности этой групповой идентичности определяются более сложным характером взаимоотношения различных стилевых составляющих. Неформальное движение с присущей ему множественностью типов солидарности по отношению к ценностям, принимаемым ядром группы, можно считать действительно «домашним», незаимствованным вариантом самодеятельного творчества молодежи. И что особенно важно для формирования групповой идентичности (хотя неформалы неоднородны) — это наличие силы, которой она противостоит. Антиподом, столь нужным для формирования понятия «свои», врагом неформалов являются гопники. Противостояние неформалов гопникам, ценностные границы, которые охраняются ими для дистанцирования друг от друга, создают, на мой взгляд, основное стилевое напряжение в интересующей нас области.
Подобное противостояние было замечено в ходе исследования, посвященного восприятию образов Запада российской молодежью. Анализ его результатов позволил выделить две принципиально различающиеся жизненно-стилевые стратегии молодежи — продвинутую, характерную для неформалов, и нормальную, характерную для гопников, причем эти термины использовались самими информантами для позиционирования себя и отделения «своих» от «чужих»[5].
Культура супермаркета
Молодежная культура, как она понималась в начале и середине ХХ века, ушла со сцены. Новым содержанием наполнились и субкультуры. Однако, как ни парадоксально, именно изменившаяся культурная реальность эпохи глобализации сформировала предпосылки для нового рождения молодежной культуры, которая начиная с конца 1980-х переживает настоящий ренессанс. Переформатированию молодежной культуры, ее превращению из структурного «моратория» в ресурс для извлечения коммерческой прибыли способствовали глубокие общие изменения современной культуры, которые произошли в конце ХХ века. Они и стали фундаментом превращения молодежной культуры в особый стиль.
Описывая особенности американского общества последней трети прошлого столетия, Джон Сибрук использует понятие «культура супермаркета». Центральное действующее лицо в этой культуре — постоянно конструируемый с помощью новых коммерческих сетей подросток потребляющий[6]. Автор описывает, как в общем пространстве поп-культуры нейтрализуется противопоставление высокого/элитарного и низкого/массового. Элитарная, высокая культура опиралась на поддерживаемое экспертами понятие художественного вкуса, сформированного на «классических» культурных образцах. До появления новой культуры (культуры «шума», она же культура супермаркета, переносящая в область культурного потребления идеологию массовых рыночных продаж) элита усиленно дистанцировалась от потребителей коммерческой или массовой культуры. Термины «высокое» и «низкое» как раз и трансформировали вкусовые различия в кастовые. В новой культуре возникает другое деление: не на элитарное и коммерческое, а на культовое и массовое. В аристократической культуре (АК), основанной на вкусе, ценился последовательный характер культурных предпочтений, а в культуре супермаркета (КС) ценятся предпочтения, нарушающие традиционную культурную иерархию. В АК содержание (контент) и реклама существовали отдельно, а в КС границы между ними уже не существует. Дж. Сибрук следующим образом выстраивает новый тип культурной иерархии в КС:[7]
Индивидуальность — Субкультура — Культура мейнстрима — Субкультура — Индивидуальность
По мнению автора, субкультуры начинают играть ту же роль, что высокая культура в АК, становятся источником новых тенденций в культуре как таковой. Важное условие попадания в мейнстрим — это умение адаптировать любой субкультурный контент к той или иной демографической или «психографической» рыночной нише. Ядром, центром КС, хотя и весьма обширным, становится мейнстрим, а индивидуальность занимает в ней периферийные позиции. С одной стороны, культурная власть переходит от индивидуальных вкусов (экспертизы вкусов) к авторитету рынка (ключевая фигура — тинейджер, знающий, что будет модно завтра). С другой стороны, новые имена, идеи, находки, рождаются на «индивидуальных окраинах», в аутентичных поисковых лабораториях «культуры». С помощью рыночных механизмов индивидуальное наделяется брендом и становится субкультурой, а потом и новым трендом мейнстрима. Благодаря МТV и кабельному телевидению границы мейнстрима значительно расширились, в него начали включаться авангардные художники. По мере того как новые информационные технологии способствовали сокращению дистанции между художником и его потенциальной аудиторией, массовый рынок начал приобретать некую целостность и выражать предпочтения аудитории. Изменилось понимание авторства. Само представление о художнике как необыкновенном существе, о творчестве как магическом таинстве начинает устаревать, его границы размываются.
Попса как новый культурный протест
В российском контексте эти процессы проявляются в расширении пространства попсы за пределы музыкальной культуры. Попса становится зоной соединения молодежного мейнстрима и доминирующего (поддерживаемого властью) политико-культурного дискурса. Движущая сила новой поп-культурной революции — молодежный мейнстрим, «нормальная» молодежь (крайнее крыло — гопники), поддерживаемая коммерциализацией духовного производства, политтехнологическими экспериментами. Революция подготовлена ослаблением значения субкультур, сокращением «сроков жизни» культурного андеграунда в целом. Попса вместе с «гопнической» (обывательской) идеологией агрессивно вторглась в субкультурные контексты, что отразилось, например, на культурных симпатиях клубных (в большей мере нестоличных) аудиторий. Этот тренд проявился и в тиражировании имиджа «молодежности», приметами которого считаются активность, мобильность, оптимизм, склонность к риску, «эксклюзивность». Эпатажность, экстравагантность, демонстрация сексуальности, энергии, здорового и красивого тела — признаки соответствующего стиля жизни, практикуемого далеко не всеми молодыми, зато, напротив, привлекающего подчас зрелых и пожилых людей. Динамичность современных потребительских рынков помогает уйти от жесткой регламентации жизненной позиции. В этих условиях субкультурный капитал превращается в товар наряду с другими. Неформальные субкультурные практики не исчезают, но их преобразование, переваривание в попсовый вариант происходит гораздо быстрее, чем прежде. Сам процесс преобразования субкультуры в попсу кардинально меняет смысл соответствующих субкультурных элементов. Так, например, скинхедовский прикид может использоваться и гопниками (крайнее крыло — «отморозки») и неформалами (не только радикально настроенными молодежными формированиями национал-шовинистического толка, но и красными скинами). Стиль так называемого «гламура» имеет как богемно-элитарный, так и попсово-гопнический вариант. Субкультурное «предложение» вписалось в широкий потребительский супермаркет, где можно выбирать нечто похожее на «субкультурную классику», однако смысл и контекст ее использования формируется произвольно[8].
А где же молодежь?
Особенность реальной, а не символической (брендовой) молодости — стремление девушек и юношей обрести свое независимое пространство, отвоевать места для проявления собственной, не навязанной идентичности. Когда-то молодежь «вышла на улицы», породив представление о молодежи как социальной группе и особой социальной проблеме. Сегодня молодежность присваивается в качестве стиля все новыми и новыми сегментами потребительского рынка. Похоже, молодежь «покидает улицу», формируя совершенно новый тип молодежной «комнатной культуры». Я не хочу сказать, что молодежь полностью покинула публичное пространство, реализуясь исключительно в приватной сфере, но тенденция несомненна.
Современные стили жизни молодежи формируются из разных источников, в зависимости от их доступности. Потеря субкультурной (групповой и индивидуальной) самобытности не означает, что современная молодежь ограничена в ресурсах, с помощью которых она может создавать свою неповторимую версию жизненного стиля. Стремительное развитие информационных технологий предоставляет ей ресурсы глобальной культуры, благодаря чему она получает значительные преимущества, создающие иллюзию контроля над собственной биографией. Однако эти преимущества довольно часто оказываются лишь новыми способами стандартизации молодежного опыта. Массмедиа, особенно молодежное телевидение, всячески подталкивают молодых к мысли о том, что цифровой мир является необходимым и обязательным атрибутом молодого «тела»[9]. Глобализация активно включается в повседневность. Современная молодежь социализируется в рамках глобального знания, глобальных имиджей[10]. Глобализация порождает новый тип социальной дифференциации, разрыва между теми, кто хорошо знаком с технологическими новшествами, и теми, кто не имеет к ним полного доступа. Однако даже они до какой-то степени оказываются вовлеченными в это новое пространство.
Когда ни дружеские компании, ни тем более социальные институты не позволяют в полной мере обрести собственную идентичность, то принципиально важным для современного молодого человека становится наличие защищенного личного пространства. Особая роль принадлежит своей комнате — по сравнению с прошлым молодые люди явно предпочитают проводить свободное время не на улице, а дома, особенно если юноша или девушка имеет в своем распоряжении компьютер, телевизор и другие средства коммуникации. Опыт общения у современной молодежи не столь ритуализирован, как раньше: участие в традиционных формах совместного времяпровождения (посиделках, праздниках, выездах на природу и т. п.) становится не таким регулярным.
Особая роль во взаимоотношениях современной молодежи и масс-медиа принадлежит MTV. Этот интернациональный телевизионный бренд превратился за последние 10 лет в идеального посредника, не просто предлагающего глобальные продукты, но искусно встраивающего их в уже созданную MTV атмосферу дружелюбия и хорошего настроения. Язык MTV характеризуется непостоянством и изменчивостью, что соответствует самоощущению молодежи с ее неопределенной социальной позицией. Исследователи современных молодежных аудиторий говорят о том, что благодаря особенностям языка и стилистики MTV многие другие медиа были «mtv-зированы». Интерактивность и свободный доступ для всех, специфика клиповой подачи материала, скорость и гибкость монтажа — все это превратило зрителей MTV в самых изощренных потребителей. Способность к быстрому, обрывочному и сложному восприятию делает молодежь более чувствительной к такому типу информации, в целом характерному для современных коммуникаций. Особая роль в этих процессах принадлежит компьютерным технологиям и глобальной Сети. Электронные массмедиа выглядят новыми колонизаторами молодежи, панику вызывает опасность развития «наркотической» зависимости от компьютерных игр, которые получают все большее и большее распространение. Компьютерные игры содержат ловушки: достигнув одного уровня, игроки переходят на следующий, и т. д. Б. Грин говорит о том, что появилось новое «поколение Нинтендо» (от названия игровой приставки)[11]. Молодежь Нинтендо, по мнению автора, полностью идентифицирует себя с компьютером, ей представляется, что компьютеры — это они сами и есть и что они с компьютером принадлежат к одному поколению. Компьютерные игры не только вызывают привыкание, они формируют идентичность, целиком погруженную в воображаемый мир, пребывание в котором становится для играющего все более и более значимым. Цифровые технологии, по мнению этого ученого, социализируют поколение в массовом масштабе. Подавляющее большинство геймеров — это подростки от 12 до 17 лет, их жизнь строится в полном соответствии со сценариями постмодернистского мироощущения. Компьютер вместе с другими массмедиа становится ресурсом и фундаментом их повседневности. Другое название этому поколению дал Д. Рашкоф, описывающий современных молодых как «экранейджеров» (screenagers)[12]. По его мнению, молодежь, родившаяся в мире, опосредованном телевидением и компьютерами, способна научить взрослых тому, как адаптироваться к постмодернистской реальности. Если взрослые боятся фрагментарности глобальной культуры, то молодые впитывают ее с раннего детства, а медиатехнологии помогают им в этом. Молодежь, таким образом, творит особую форму культуры, где она, как ей кажется, полностью контролирует свое время и где формой самоосвобождения становится интерактивность. Однако сами массмедиа молодежь вряд ли способна контролировать, и в действительности рычаги управления находятся не в ее руках.
Для характеристики особенностей и последствий изменения культурной ситуации в конце XX — начале XXI века, мозаичности современной молодежной культуры, исчезновения классических молодежных субкультур западные ученые используют пример рейв-культуры — откровенно гедонистической, нацеленной на сиюминутное удовольствие и способствующей растворению молодежи в доминирующей культуре мейнстрима. Культуру рейва, сравнивая ее с субкультурными объединениями молодежи 60-х годов, называют формой «коллективного исчезновения» и даже «смертью молодежной культуры»[13]. Однако нужно говорить не столько о смерти молодежной культуры, сколько об исчезновении той культуры, которая описывалась с помощью традиционных подходов. Для социологов изучение рейв-культуры интересно еще и тем, что путь ее развития во многом помогает понять особенности приобщения молодежи к популярной коммерческой культуре. Анализ истории рейва дает возможность увидеть, как активная институционализация молодежного досуга содействует перерождению молодежной культуры в ее коммерческую форму. Современная рейв-культура тесно связана с рынком, поскольку именно благодаря сформированному бренду эта культура стала массовой и безопасной. Однако рейверы пошли дальше, преодолев субкультурность своего стиля и превратив его в культурную стратегию[14]. При этом интересно, что частью молодых людей эта субкультура (как, например, и рэп) использовалась в качестве стратегии социальной мобильности[15].
Потребительский опыт современной молодежи, постоянно выбирающей что-то новое в «стилевом супермаркете», становится подобием экспериментальной лаборатории: молодые люди меняют культурные стратегии, поскольку не считают себя обязанными вечно принадлежать одной стилистике и ее идеологическим требованиям. Однако эта свобода остается иллюзорной. Именно на развитии подобных «супермаркетов» делаются сегодня самые большие капиталы. Отсюда прямое и косвенное рекламное продвижение тезиса, согласно которому молодые люди могут полностью удовлетворить свои амбиции во время выбора и приобретения товаров, предстающего якобы независимым конструированием своей «индивидуальной» идентичности, своего стиля. Походы по магазинам (шопинг) становятся для части молодежи своеобразной формой культурной активности, восполняющей недостаток коллективизма. Чтобы понимать истинные мотивы такого потребления, которое нельзя объяснять только гедонизмом, очень важно знать, как интерпретирует подобную практику сама молодежь. Шопинг-культура становится своеобразным культурным посредником в псевдосообществах. Эти пространства осваиваются молодыми людьми вне родительского контроля, доступ к потребительскому рынку дает им возможность наслаждаться свободой, независимостью и делать свой выбор. Однако эта свобода доступна не всем. Есть различие между теми, кто может потреблять, и теми, кто только мечтает о потреблении. Подчас потребление становится не сплошным удовольствием, а источником болезней и психических расстройств. Для многих молодых оно превращается в войну за то, чтобы поддерживать определенный стиль, оставаться в ряду сверстников и не стать аутсайдером. Особую важность эта потребительская «борьба» имеет для российской молодежи, растущей по большей части в бедных или не очень состоятельных семьях. Массовое производство лишь создает иллюзию индивидуального выбора, но держит подавляющее большинство молодежи под контролем. Конструирование молодежной потребительской стилистики так или иначе происходит в рамках массового производства. Даже тогда, когда молодежь «убегает» и начинает создавать что-то свое, ее все равно, раньше или позже, настигает массовая молодежная индустрия. Так произошло со всеми субкультурными стилями, эпатажные находки которых были растиражированы индустрией молодежной моды, и с альтернативными молодежными проектами (например, в музыке), которые с течением времени становятся «попсой».
Молодежная культура в фокусе потребления
Молодежная культура — не отдельное, отграниченное пространство, а часть общей потребительской культуры, в которой людей постоянно подталкивают совершать покупки, содержащие в себе «пилюлю» молодости, поддерживают в них ожидания, что обладание именно этими товарами поможет им сохранить (продлить, вернуть) молодость. Потребительская активность изначально иррациональна, основана на фантазии, преувеличениях и внушаемости, но именно подобная «иррациональность» взрослого удовольствия и продается лучше всего в одной «упаковке» с молодостью, ассоциирующейся со спонтанностью и постоянным fun‘ом. Коммерческий имидж молодежи/молодости по-прежнему демонстрируется в журналах, на рекламных щитах и в видеоклипах, эксплуатируется все более тонко, художественно изощренно и эффективно, проблема возрастных переходов выглядит все более запутанной. Смена стилей и модных ориентаций, так или иначе восходящих к теме молодости, происходит стремительно, формируя новые модели отношения к ним. Довольно часто сами взрослые, занимающиеся подростковой индустрией (поп-культурой, модой и молодежным бизнесом), говорят о «конце века подростков» или «смерти молодежи». Однако модная коммерческая (в том числе и рекламная) индустрия продолжает использовать эту тему для создания новых товаров и услуг, формируя иррациональные потребности, усложняя виды потребительской активности. Идея молодости в современном мире давно не прикреплена однозначно к некоей возрастной группе, а стала фокусом мировой потребительской культуры в целом.
И все-таки молодежь существует, продолжая творить разные «молодежные культуры» как способ понимания себя и своей жизни. Молодежь и в дальнейшем будет искать и оккупировать новые культурные пространства, а поп-индустрия будет все так же «догонять» ее и тиражировать новые идеи, которые она создаст. Но, думаю, скоро наступит время, когда ведущим стилем станет не молодежность, а, например, «зрелость». Не исключено, что появится (уже появилось) и понятие «пенсионная субкультура». Вследствие падения рождаемости и увеличения длительности жизни не молодежь, а пенсионеры станут основным субъектом потребления, от чьего культурного выбора будет зависеть общественное благополучие. В поиске новых рыночных ниш культура супермаркета освоит любые типы потребностей, если их удовлетворение будет сулить прибыль.
[1] Проект «Портрет молодежи Ульяновской области» (2005 год). Готовность участвовать в политических выступлениях и акциях при условии материального вознаграждения выразила треть опрошенных.
[2] Более подробно зарождение и этапы развития биополитического конструкта молодежи рассмотрены в моей книге: Омельченко Е. Молодежь. Открытый вопрос. Ульяновск: Симбирская книга, 2004.
[3] Подробно субкультурные конструкты рассмотрены в работах: Cohen Ph. Rethinking The Youth Question Education, Labor and Cultural Studies, London: Macmillan, 1997; Pilkington H., Jonson R. Periphery youth relations of identity and power in global/local context // European Journal of Cultural Studies 2003. Vol. 6, № 3, August. P. 259-285; Омельченко Е. Субкультуры и культурные стратегии на молодежной сцене конца ХХ века: кто кого? // Неприкосновенный запас. 2004. № 36.
[4] Термин неформалы был введен комсомольскими бюрократами в период перестройки для обозначения самоорганизованных молодежных групп, позиционировавших себя в качестве «других» по отношению к формальным структурам: пионерским, комсомольским, коммунистическим. Позже этим термином стали обозначать различные политические движения и организации (не только молодежные), как, например, движение диссидентов или демократов первой волны (80-е). На протяжении последующих 20 лет смысл понятия не раз менялся. Парадоксально, что термин, введенный «сверху», был воспринят самой молодежью. Сегодня им обозначают различные молодежные группы, в первую очередь субкультурные формирования.
[5] См.: Пилкингтон Х., Омельченко Е. Глядя на Запад: Культурная глобализация и российские молодежные культуры / Пер. с англ. О. Оберемко и У. Блюдиной. СПб: Алетейя, 2004; Омельченко Е. Молодежь: Открытый вопрос. Ульяновск: Симбирская книга, 2004.
[6] Сибрук Дж. Nobrow. Культура маркетинга, маркетинг культуры. М.: Ad Marginem, 2005. (Ср. рецензию А. Панова на книгу Сибрука в нашем журнале: Отечественные записки. 2005. № 4. С. 194-196. — Примеч. ред.)
[7] В АК иерархия была вертикальной: высокая культура — вершина пирамиды, низкая культура — основание.
[8] Омельченко Е. Поп-культурная революция или перестроечный ремейк? Современный контекст молодежного вопроса // Неприкосновенный запас. 2006. № 45.
[9] Многие, казалось бы, интеллектуальные товары продвигаются на молодежный рынок через образ молодого тела, эксплуатируя его привлекательность, сексуальность, здоровье. Особенно это заметно в рекламе мобильных телефонов и новых пакетов услуг мобильных сетей. Реклама, обращенная к молодежи, предлагает «сексуализированный» футляр для мобильника, особые («продвинутые») мелодии, встроенную фотокамеру, которой предстоит запечатлеть интимные сцены. Телефон постепенно вписывается и в другие атрибуты молодежного «прикида»: сумки, ремни, рюкзаки, бейсболки, плавки и т. п.
[10] Глобальные «фабрики» имиджей, как и локальные, становятся все более сложными и многоступенчатыми. Чтобы сформировать имидж самого высокого уровня (например, знаменитости), нужно создать и поддерживать систему имиджевых иерархий. Это стимулирует развитие рейтинговой индустрии, сети профессиональных комментаторов, специализирующихся в определенной области. Так, набирающая силу и в России индустрия («фабрика») звезд наглядно демонстрирует, как за три-шесть месяцев можно сделать любой имидж и поместить его в определенную нишу в общей иерархии знаменитостей. «Народных героев» создают также в многочисленных «реалити-шоу».
[11] Green B., Reid J.-A., Bigum C. Teaching the Nintendo generation? Children, computer culture and popular technologies // Wired Up: Young People and the Electronic Media / S. Howard (ed.) London: UCL Press, 1998. Р. 19-41.
[12] Rushkoff D. Children of Chaos: Surviving the end of the world as we know it. London: Flamingo,1997.
[13] Melucci A. The ecstasy of disappearance // Rave Off: Politics and Deviance in Contemporary Youth Culture / in S. Redhead (ed.). Aldershot: Avedury, 1993. Р. 37.
[14] Начало развития культуры рейверов было положено в Великобритании в конце 80-х годов, когда вошла в моду музыка «эйсид-хаус» — «черный» радикальный вариант диско, вобравший затем негритянские традиции рэпа и диск-жокейские практики брейка (ритмических сбоев). Со временем это направление переросло в огромную и влиятельную техно-культуру с множеством подстилей. Техно — это культура перенаселенных мегаполисов. Культ анонимности, обезличивания доведен в ней до предела. Основная масса техно-групп принципиально неразличима. Появление в техническом музыкальном оборудовании сэмплера, с помощью которого практически любой мог делать свою музыку из обрывков чужой, открыл новую эпоху в развитии субкультур. Культура рейва — это всенощные бдения, экстази, пацифизм и унисекс. Первые рейв-вечеринки проходили в заброшенных амбарах, полуразрушенных заводах, на открытых пляжах. Постепенно рейв коммерциализировался, поэтому многими «альтернативными» молодыми людьми стал расцениваться как разновидность «техно-попсы». В новых коммерческих рейв-проектах могут принимать участие до двадцати тысяч человек. Часть рейверов соединилась с «нью-эйдж», остальные превратились в «клубных рейверов». Они стали доминирующей культурой, составив «продвинутую» часть молодежного мейнстрима.
[15] Омельченко Е. Субкультуры и культурные стратегии на молодежной сцене конца ХХ века: кто кого?
Материал опубликован на ленте ИА «Полит.Ру».
