Соблазн мультикультурализма

Вопросы национализма

Любой культуре свойственны очень противоречивые тенденции развития, в том
числе и в сфере господствующих идеологий. Иногда эти противоречия оказываются
на переднем плане всей общественной жизни: имея общие основания, они
неразрешимы без изменений в политической корректности, без отказа от некоторых,
прежде разделяемых большинством, взглядов. Когда-то создание национальных
государств в Европе означало начало формирования современных демократических
систем и сделало важнейшей темой общественно-политической жизни права
гражданина, но потом именно развитие мысли об этих правах поставило под вопрос
дальнейшее существование наций. И, действительно, вопрос: может ли нация,
будучи специфически модерной формой организации, продолжить своё существование
в Постмодерне – ставится всё чаще.

Нация, в моей формулировке[1], это общество, унифицированное в социальном,
экономическом, политическом и культурном отношениях, обладающее суверенитетом
на определённой территории. Социальная унификация предполагает всеобщее
равенство перед законом, т.е. отсутствие сословных барьеров между различными
группами общества, единый гражданский статус для всех его членов – без
привилегий или ущемлений в правах, которые должны были бы передаваться по наследству.
Экономическая унификация означает отсутствие внутренних таможенных барьеров,
общий рынок и общие правила хозяйственной деятельности. Политическая унификация
предполагает право участия в самоуправлении – избирать и быть избранным, на
уровне местном и на общем. И культурная унификация, которая необходима для
деятельности всей системы, означает наличие нормированного литературного языка,
обладающего обязательным статусом для официальной документации, а также наличие
основанной на этой языковой норме системы всеобщего образования. Культурная
унификация означает также и господство общей идентичности, то есть самоназвания
с передаваемым (через учебники, государственную символику и т.д.)
представлением об общей судьбе – истории. Описана идеальная модель, к которой
стремится нация на этапе своего формирования, однако этот этап может быть очень
долгим и никогда не приводит к её полноценной реализации. Особенно это заметно
в области культуры.

Эта последняя составляющая определения – культурная унификация – всегда
вызывала много споров и больше всего ставится под сомнение. Появившаяся в конце
1960-х гг. идеология мультикультурализма направлена
против культуры как общенационального явления, отрицает единый культурный
стандарт внутри национального государства. Однако мультикультурализм
не является идеологией сознательно антинациональной,
то есть признаёт национальную форму в общих чертах и лишь предлагает некоторую
её корректировку – отмену единой официальной культуры. Формула мультикультурализма: интеграция без ассимиляции. Если
политика унификации культуры предполагает целенаправленную ассимиляцию инокультурных элементов, а потому ставит вопрос о том, кого
можно, а кого нельзя ассимилировать, то политика мультикультурализма
этот вопрос риторически снимает. В мультикультуральном
обществе, если рассматривать его как идеальную модель, просто нет
господствующей культуры.

Основной принцип мультикультурализма –
«равноправное сосуществование различных форм культурной жизни» (Ю. Хабермас), то есть равноправие меньшинств и большинства.
Это требует наличия программ специальной поддержки и защиты меньшинств. В наши
дни мультикультуральная политика направлена не только
на этнические и конфессиональные меньшинства, но и на меньшинства других типов
(гомосексуальные, феминистское движение и т.д.). Важно, что поддержка
меньшинств оказывается не просто стороной государственной политики, но и частью
всей социально-политической системы. Мультикультурализм
подразумевает построение общества на взаимодействии социальных структур,
созданных на этнокультурных, конфессиональных и др. основаниях. Принцип
территориального суверенитета остаётся за нацией, но мультикультурность
становится важнейшим принципом закона о гражданстве, системы социальной защиты
и вообще всей социальной политики, образования, избирательной системы,
трудового права и всего регулирования рынка труда, миграционного
законодательства.

Можно различать пассивный и активный мультикультурализм[2],
то есть политику толерантного отношения к культурному разнообразию и политику
его активной поддержки и развития, когда государство поощряет разделение
граждан на меньшинства и активно их поддерживает. В таком случае, чтобы иметь
всю полноту гражданских прав и возможностей, человеку надо быть членом
каких-либо (чаще всего этноконфессиональных)
меньшинств. И если на ранних стадиях внедрения мультикультуральной
политики речь шла скорее об отмене ассимиляционных практик, то уже довольно
скоро развитие новой идеологии потребовало от государства внедрения
определённых практик.

Фактически, за мультикультурализмом стоит
отрицание единого общества – вместо него утверждается конгломерат общин с общим
гражданством. В этом можно увидеть постмодернистское «расщепление субъекта», его
децентрализацию. Однако на деле, такая институализация этничности приводит к возрождению на новых
основаниях донациональных форм общественной жизни, в
чём можно усмотреть даже возрождение сословности. В системе мультикультурализма
этническая группа становится субъектом права. Например, социальная помощь
оказывается не иммигрантам как отдельным людям, а определённым группам,
выделяемым по этническому признаку – и теперь это касается далеко не только мигрантских диаспор.

По сути, мультикультурализм стал идеологией и
правовой основой политики привлечения трудовых мигрантов. Её принятие как
официальной всегда означало политику «открытых дверей». Примечательно, что
благодаря её многолетнему проведению ушло в прошлое различение между
иммигрантскими и неиммигрантскими странами Запада:
первые стали «обществами классической иммиграции», а вторые «новыми
иммигрантскими государствами». Арабская и турецкая диаспоры в Европе стали
такими же инициаторами мультикультуральных реформ,
как польская и итальянская диаспоры в США.

При этом мультикультурализм как идеология
появился в связи с иными задачами. Его родина – Канада – по сей день стоит
перед проблемой сохранения своей территориальной целостности, но, возможно,
именно благодаря этой идеологии до сих пор существует как единое государство.
Идея преодолеть опасную дуальность
за счёт объявления мультикультурального статуса
государства поначалу была связана с признанием прав «четырёх автохтонных
народов» (индейцев), которые должны быть защищены перед ассимиляторским воздействием
англо- и франкоязычной культуры. Однако иммигрантские диаспоры быстро
определили выгодность нового курса этнической политики, и именно в таком виде
идеология была чуть позже воспринята (и стала официальной в 1973 году) в
Австралии.

Импорт новых идей в Европу связан был уже с иными основаниями, здесь
сыграло роль развитие леволиберальной мысли: утверждение принципа равенства
возможностей всех граждан столкнулось с фактическим различием реальных
возможностей у представителей этнокультурного большинства и различных
меньшинств. Возникла идея позитивной дискриминации, то есть предоставления
различных льгот и привилегий меньшинствам с целью уравнивания их возможностей с
возможностями большинства.

Так произошла мутация либеральной мысли: если для её традиционных форм
основным принципом были права человека, то есть каждого отдельного гражданина,
то теперь на первом плане оказались требования равных прав коллективов людей
как гарантирующих равенство возможностей отдельных их представителей.

Мультикультурализм оказался очень своевременной идеологией для Европы, и не только из-за экономических причин (потребность в привлечении
дешёвой рабочей силы из-за рубежа), но и из-за определённого состояния
общественного мнения.

Обратной стороной предпринятого в связи с этим процесса оказалось то, что
теперь человек, ради достижения бóльших
возможностей, вынужден делегировать часть своей личной правовой ответственности
этноконфессиональной группе и его отношения с
государством становятся ею опосредованы. Что, в свою
очередь, поначалу представляло определённое удобство для центральной власти – в
плане утверждения лучшей управляемости новых, слабо ассимилированных
иммигрантских общин. Но интересно, что в 1975 г., когда мультикультурализм
был объявлен официальной политикой в Швеции, и в конце 1970-х – начале 1980-х
гг., когда эта идеология была принята в большинстве стран Западной Европы, они
ещё не представляли собой «новые иммигрантские страны». В этом плане политика мультикультурализма сама создала ту реальность, для
регулирования которой задумывалась.

Одно из важнейших условий принятия мультикультуральных
принципов – это комплекс вины, культивируемый в общественном мнении
большинства. В Канаде было объявлено о большой вине перед почти истреблённым к
тому времени автохтонным индейским населением, и эта вина вскоре оказалась
общей идеей для всех «классических иммигрантских стран» (Америки, Южной Африки,
Австралии), создав особое состояние общественного мнения как основу для
утверждения новой политики. То же чувство коллективной вины оказалось основой
для перенятия этой идеологии в Европе. Европа 1970-х
гг. состояла из наций, культивирующих чувство вины за нацистско-фашистское
прошлое, и наций, озаботившихся тем же чувством в связи со свом
колониальным прошлым, как раз к этому времени потерявшим практическую
актуальность. Политика «открытых дверей», идеи «открытого общества» как нельзя
лучше помогали «искупить вину» перед теми, кто ещё недавно составлял
подавляемые колониальные народы, кого ещё недавно считали недолюдьми.
Эта благородная (и, надо сказать, вполне оправданная) мысль на деле стала
основой для быстрого превращения старых европейских наций в иммигрантские
сообщества. А в скором времени встал вопрос и о сохранении единых национальных
государств.

Культурная унификация является необходимым условием существования нации, а мультикультурализм это основание подрывает. В 2000-х гг.
данный вывод стал казаться всё более очевидным, и скептическое отношение к
проведению мультикультуральной политики стало всё
чаще прорываться сквозь принятые с 70-80-х гг. нормы политкорректности. Ещё в
2002 г. испанский премьер-министр Хосе-Мария Аснар
заявил, что «мультикультурализм раскалывает
общество». Примечательно, что Испания – страна, которой, согласно логике
сторонников этой идеологии, «мультикультурализм
просто прописан». Ведь опасность раскола на две и
более части перед ней стоит не меньшая, чем перед Канадой. То же можно сказать,
например, про Бельгию, или Великобританию. Однако во всех этих случаях планы
интеграции на основе новой политики уже сейчас можно счесть несостоятельными.
Выступление испанского премьера осталось небольшим скандалом в политической
жизни Европы, и только в 2010 г. сомнение в принципах мультикультурализма
вошло в актуальную политическую жизнь.

Канцлер Германии Ангела Меркель в своём
выступлении 18 ноября 2010 г. открыто заявила об «абсолютном крахе» этой
политики, ведь различные этноконфессиональные общины
Германии «живут бок о бок, но не взаимодействуют».
Поддержавший её премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон,
выступая в Мюнхене 5 февраля 2011 г., открыто заговорил об «отсутствии у
молодых людей, выходцев из мусульманских стран, других идентичностей, кроме
соотнесения себя с общиной». Выступление президента Франции Николя Саркози 12 февраля того же года уже было похоже не на
критику, а на манифест отказа от неудавшейся политической идеологии: «Общество,
в котором общины просто сосуществуют рядом друг с другом, нам не нужно. Если
кто-то приезжает во Францию, то он должен влиться в единое сообщество, являющееся
национальным»; «Наш подход состоял в мультикультурализме,
в том, что мы будем жить рядом и ценить друг друга – этот подход провалился,
совершенно провалился».

Позже выступили с похожими заявлениями: вице-премьер Нидерландов Максим Верхаген, генеральный секретарь Совета Европы и бывший
премьер Норвегии Турбьёрн Ягланд,
бывший премьер-министр Бельгии Ив Летерм и Австралии
Джон Говард и др.

Однако стоит заметить, что делать вывод об отказе Запада (или, по крайней
мере, Европы) от проведения мультикультуральной
политики всё же преждевременно. Во-первых, заявления прозвучали преимущественно
от лидеров одного политического лагеря Европы – консервативного, но не были
поддержаны либералами и социалистами (Т. Ягланд здесь
скорее исключение). Автор скандальной книги «Германия самоликвидируется»
Тило Саррацин, член Социал-Демократической партии Германии, вошёл в конфликт со
всей партией, почти не найдя в ней сторонников. Более того, даже в
консервативной среде до сих пор не сложилось общего мнения на этот счёт.
Во-вторых, введённые в законодательство принципы мультикультурализма
не отменены и продолжают оставаться идеологической основой для официальной
политики. В-третьих (и это, наверное, самое главное), у нынешних европейских
элит нет плана и идеологии по исправлению ситуации. Есть разочарование в мультикультурализме некоторой их части и полная
неопределённость в дальнейших действиях.

И всё же после всей этой серии заявлений старые нормы политкорректности в
данном вопросе серьёзно пошатнулись, а поднятие вопроса о рациональности
проведения соответствующей политической линии стало банальным. По-новому остро
вопрос о её результатах поставил двойной теракт в Норвегии 22 июля 2011 года,
который показал и ещё одну сторону её негативных последствий – реакцию
автохтонного европейского населения.

* * *

Главный вопрос, который стоит перед западным общественным мнением: мультикультурализм действительно способствует интеграции,
или лишь укреплению межгрупповых барьеров? Опыт свидетельствует, что скорее
второе. Общий итог применения политики мультикультурализма:
позитивных результатов очень мало, зато негативные весьма значительны.

Общества, в которых уже долго проводится мультикультуральная
политика, не только не стали более интегрированными, но и получили обратный
результат. Политика канадского мультикультурализма
так и не отменила противоречия между франкоязычной и англоязычной частями
страны. Квебек продолжает свой путь к отделению и формированию нового
национального государства. То же можно сказать и про другие государства,
склонные к распаду по этнолингвистическому критерию. При этом появилась масса
новых проблем в сфере межэтнических отношений.

Вообще, мультикультурализм всё чаще расценивается
как политика дискриминации большинства, так как у его представителей
оказывается гораздо меньше возможностей и привилегий, да и просто выбора.
Доступ к общественным благам при мультикультурализме
достигается через участие в этноконфессиональных
группах – и оно становится привлекательным, если не необходимым. Так идея
равноправия большинства и меньшинств на деле оборачивается приоритетностью
меньшинств, что способствует их обособлению, отдалению от большинства. Возникает
и ещё одна конфликтогенная ситуация: различные
этнические группы становятся конкурентами друг другу за государственные
дотации.

Мультикультурализм искусственно консервирует традиционно-общинные отношения, а тем самым
препятствует индивидуальной интеграции их членов в гражданское сообщество. Это
ведёт к росту групповых форм идентичности, их реконструкции. В результате
межэтнические конфликты делаются неразрешимыми, так как только укрепляются. На
деле европейский мультикультурализм был чаще всего
вызван проблемой социальной «утилизации» побочного продукта применения дешёвой
завозной рабочей силы – детей мигрантов. Однако именно в этом отношении он
показал себя совершенно беспомощным: крупные уличные
беспорядки в парижских предместьях устраивали в основном представители третьего
поколения приезжих. Формируется система, которую можно назвать своего рода
культурным апартеидом, только совмещённым с практиками позитивной дискриминации
(affirmative action)
меньшинств.

Мультикультурализм предполагает этнически структурированное общество, чем только стимулирует
этнокультурную дифференциацию, а также, как точно сформулировал В. Малахов,
«способствует расиализации и этнизации
общественного дискурса»[3].
Это с неизбежностью приводит к формированию новых волн расизма, этнической
ненависти и даже сепаратизма. В США основную роль сейчас играют уже не
этнические, а надэтнические (в основном просто
расовые) социальные структуры: «азиаты», «афроамериканцы».
Ликвидация культурных основ нации в мультикультурализме
приводит к новой этнизации, но разрыв между культурой
и политикой, введённый в банальное сознание, влечёт и возрождение расового дискурса идентичности. Мы
как бы возвращаемся ко времени начала формирования наций, только движемся по
нему в обратную сторону.

Во всех странах мультикультуральной политики
заметен значительный рост межэтнической напряжённости, ксенофобии и
враждебности к иммигрантам. Как справедливо выразился один исследователь,
«ирония мультикультурализма» состоит в том, что
«толерантность на уровне правительственной политики ведёт к нетерпимости
большинства населения»[4]. Вместо интеграции (заявляемой как главная цель мультикультурализма) распространяется добровольная самосегрегация меньшинств и отчуждённость иммигрантов. «Мультикультурализм на уровне страны оборачивается жёсткой
сегрегацией на локальном уровне»[5].

Важнейшим следствием мультикультуралистской
политики становится геттоизация меньшинств. В городах
формируются особые этнические районы, иногда появляются и экстерриториальные этноконфессиональные анклавы на территории страны.
Провоцирование центральной властью сегрегации и появление новых гетто влечёт за
собой и формирование альтернативных институтов контроля и управления,
применяемых только внутри гетто.

Летом 2011 г. большой шум наделала решимость мусульманской общины объявить
ряд кварталов Восточного Лондона особыми эмиратами, на территорию которых
запрещено заходить немусульманам и где господствуют
нормы не английских законов, а шариата. Эта история важна тем, что английские
власти так и не смогли сформулировать адекватный ответ такой инициативе,
ограничившись разве что уничтожением уличных таблиц, обозначающих эти
территории. Идею интеграции в британское законодательство отдельных шариатских
норм также вряд ли можно признать способом решения проблемы. Так или иначе,
де-факто «зоны шариата» в Лондоне уже действуют. В результате никуда не уйти от
того, что жители новых гетто имеют гораздо меньшие возможности адаптации к
основной культуре. А это значит, что политика мультикультурализма
привела к прямо обратным, чем предполагалось, результатам. Всё это только
раскалывает гражданское общество, а не интегрирует его.

Причины провала мультикультурального эксперимента
следует искать в недостатках самой идеологии, в её попросту говоря ошибках. И
здесь можно заметить целый ряд весьма неадекватных подходов к реальности,
возведённых в догму.

Логической основой мультикультурализма является
модель политической (гражданской) нации. Ставшая классической
схема разделения двух типов национализма на политический и этнокультурный,
введённая в науку благодаря Гансу Кону в середине ХХ
в., была использована для утверждения возможности существования обществ
«конституционного патриотизма» (Ю. Хабермас), то есть
наций, не имеющих каких-либо этнокультурных оснований. Как не раз
отмечалось в нациологической литературе, эта типологизация неплохо характеризует самосознание
националистических движений, но не самих наций – они-то получаются довольно
схожими, и этнокультурные основания свойственны им всем. Примечательно, что
идеологи утверждения «политических наций» сами сомневаются в национальном
статусе таких обществ[6]. Однако идеология мультикультурализма
сохраняет националистическую форму, утверждая политический принцип гражданства
как абсолютно достаточный для существования наций.

Идея чисто политической трактовки национальной идентичности интересна
именно своим фактологическим противоречием. На практике т.н. гражданские нации (французская, британская,
американская) отличались несопоставимо более жёсткими практиками этнокультурной
ассимиляции, чем нации «этнические». Политика Лондона в Ирландии и
Шотландии, политика Парижа по отношению к Окситании,
Бургундии, Бретани, Эльзасу и Лотарингии, а также Вашингтона в отношении
индейцев и иммигрантских диаспор (имеющая наименование «плавильного котла») –
это масштабные и довольно успешные ассимиляторские кампании. Можно даже
сказать, что идея политической нации является наиболее успешной технологией
уничтожения (через принудительную ассимиляцию) этнических меньшинств и немыслима
без этноцидных практик. Этнический же национализм
(немецкий, славянский) предполагает стратегии отделения от чуждых
этнокультурных групп, установления с ними либо внешних границ, либо выведения
их из общей политической жизни внутри страны. В контексте такого подхода
ассимиляторские практики оказываются гораздо мягче и менее масштабными.

Это различие, кстати, в наши дни ярко проявляется в миграционной политике.
Именно в ней можно увидеть, на каком национализме основана была нация – на
политическом или этнокультурном. В пример можно привести стратегии вовлечения
мигрантов в гражданское общество, свойственные Франции, и многочисленные
препоны для получения гражданства мигрантами, характерные для современной
Германии. Отношение к турецким гастарбайтерам и их
потомкам как к «гостям, временно проживающим иностранцам» (иногда называемое «метекизмом»), представляет гораздо бóльшую
свободу действий для исправления просчётов миграционной политики, чем это
возможно в модели гражданского национализма. У Франции положение сложнее
вследствие полноправного гражданского статуса, полученного большинством
мигрантов, причём масштаб социального напряжения в этой стране сейчас один из
самых высоких в Европе. Получается, что именно для государства, представляющего
своей национальной политикой классический пример политического национализма, мультикультурализм стал более разрушительной силой.

И в этом можно усмотреть закономерность. Сила идеологии политического
национализма заключалась именно в обмане: признание членами нации всех жителей
государства независимо от этнокультурных характеристик (и тем самым заявление
принципа равенства граждан независимо от их языка и этничности), а на деле
применение самых серьёзных мер по культурной унификации. Как известно, если сто
лет назад меньше половины французов владели французским языком, то к 1970-м гг.
франкоязычие было уже почти всеобщим, а французская
идентичность почти полностью победила в ещё недавно иноэтничных
провинциях.

Политика же мультикультурализма подрывает этот
обманчивый механизм утверждения политических наций, ликвидирует основания их
относительного успеха: гражданами признаются по-прежнему все, независимо от их
языка и культуры, но государство лишается права на активную ассимиляторскую
политику. То есть мультикультурализм оказывается
опаснее именно для нации, построенной на основе политического национализма, так
как использует тот же принцип нациостроительтства, но
предполагает совершенно иные результаты.

На деле чисто политическая интеграция без культурной унификации возможна
только в недемократичных обществах, то есть в тех, в которых власть идёт сверху
(монархия, авторитаризм) и объединяет всех как подданных самим фактом
принудительной лояльности. Но если власть исходит снизу, в стране запущены
механизмы политической демократии, то культурная унификация оказывается
необходимым средством стабилизации общества. Иначе невозможным становится
понятие «воли народа», и демократические механизмы просто перестают работать. В
результате противоречия «выходят на улицы», а политика быстрыми темпами этнизируется, то есть уходит от старого «общегражданского»
принципа.

Главное понятие, с которым работает идеология мультикультурализма
– это культура. Однако мультикультурализм
рассматривает культуру крайне упрощённо: как некий набор
декоративно-фольклорных форм, в полном отрыве от системы ценностей и быта.
Культура воспринимается как памятник истории, требующий максимального
сохранения, а люди этой культуры, если уж развивать аналогию, как кирпичики
этого памятника, постоянные в своих формах.

С одной стороны признаётся полное право на
существование и развитие чужих культур (более того, им предоставляется система
защиты и помощи), но, с другой стороны, государство настаивает на признании
всеми именно «западных ценностей». Ценностные установки современного Запада
признаются универсальными – в отличие от ценностей иных культур, в чём можно
усмотреть прямое продолжение колониальных понятий[7]. Однако культуры основаны
на ценностях, и признание права незападных культур на
существование с необходимостью должно сочетаться с признанием за ними права на
альтернативные ценностные установки. Последовательный мультикультурализм
должен совмещаться с полным плюрализмом ценностей, что в свою очередь влечёт и
признание иных правовых, в первую очередь судебных систем за различными
этнокультурными общинами. Этого ни одно формально мультикультуральное
государство так не сделало.

Утверждение общих ценностей разрушает саму возможность для реализации
чистого мультикультурального эксперимента, ведь через
это утверждение идёт диктат одной общей культуры – пусть не в национальных её
формах, а в более широких – цивилизационных. Если
есть общие ценности, значит, есть и общая культура. Нет общей культуры – нет и
общих ценностей. Они могут совпадать, но не быть общими. Однако весь опыт
человеческой истории свидетельствует, что общество без общих ценностей жить не
может. Их отсутствие его просто ликвидирует, превращая либо в стадо, либо в
случайное соседство.

Идея разделения сфер культуры, выдвинутая как попытка спасти мультикультуральные принципы, также исходит из крайне
примитивного понимания культуры, а потому может быть только умозрительной. Согласно этой точке зрения, в публичной сфере должно поощряется
следование общим культурным нормам, зато в приватной – своим групповым.
Одна культура дома, другая на улице. Но культура не может существовать только в
приватной сфере – она по определению общественна, она
обязательно публична. Человек не может менять культуру «как перчатки», переходя
порог дома. Да и даже теоретически невозможно провести строгое разграничение
между этими сферами, тем более что законы любой европейской страны регламентируют
и частно-семейную сферу отношений.

Это же касается и общего быта. В западных языках, к сожалению, отсутствует
это понятие (используемое для его передачи в переводах выражение «манера
потребления», мягко говоря, неполно передаёт смысл русского слова) – может быть поэтому не хватает и понимания важности этой сферы.
Однако для существования общества просто необходимы единые традиции бытового
поведения, бытовой культуры, иначе конфликтогенными
становятся любые случаи взаимодействия людей. Мультикультуральный
быт просто невозможен, так как если формируется общая бытовая среда –
формируется и общая культура.

Кроме того, мультикультурализму свойственен целый
ряд логических ошибок. Как уже было сказано, эта идеология основана на ценности
уважения к иным культурным традициям, но такая ценность сама по себе тоже не
должна навязываться другим. А это значит, что такой подход должен совмещаться с
признанием права носителей иных культур на отрицание мультикультурализма.
Это делает мультикультуральное общество логически
невозможным, а в плане попыток его утверждения – принципиально конфликтогенным. Если быть последовательными, то жить
согласно нормам мультикультурализма должны только те
общины, которые эти нормы сами принимают, но они не должны навязываться тем,
кому они культурно чужды. Требование ко всем общинам признавать нормы мультикультурализма принципиальным образом нарушает их
культурную автономию, да и просто разрушает своеобразие их культурных традиций.

Сама идея сохранения различных неавтохтонных (чаще
всего иммигрантских) культур предполагает создание им условий для существования
и развития. Невозможно даже представить себе полноценное исполнение этого
требования: культура формируется и существует во вполне конкретных условиях,
которые не могут быть воспроизведены в общине. Достаточно сказать только, что
современные западные нации не могут обеспечить другим культурам естественные
для них географические (климатические) условия развития. Это же касается и
традиционного для них опыта культурного соседства, своеобразного политического
развития, полноценной структуры общества.

Ошибочными представляются и заявляемые причины введения мультикультуральной
политики. Тезис, что ассимиляция как стратегия по отношению к иммигрантам себя
не оправдала, сомнителен. Да, достичь полной ассимиляции всех мигрантов к
третьему поколению нереально, и это можно было сказать и до 1980-х гг. Однако
этот вывод никак не отменяет очень большие успехи ассимиляторской политики
прежних лет, и по отношению к автохтонным жителям различных регионов, и по
отношению к приезжим. Скорее стоит сделать вывод о том, что целенаправленная
ассимиляция не может быть спасительной палочкой, когда политика привлечения
иностранных рабочих сменяется политикой замещения собственного населения приезжими.
Но менять в связи с этим надо именно миграционную политику, а не культурную.

Кроме того, сама экономическая выгода от столь масштабной трудовой
иммиграции многими экономистами тоже ставится под сомнение. А негативные
эффекты для общества столь велики, что вряд ли его можно сравнить с этими
выгодами. Здесь сказывается противоречие между краткосрочными экономическими
интересами деловых элит и отдалёнными социально-культурными последствиями мультикультурализма. Кроме того, сама акцентуация на
экономических задачах вряд ли разумна: с разных позиций экономически
нецелесообразным можно признать существование многих народов, но это не значит,
что они должны быть уничтожены. Между тем, именно это делают с собой
современные европейские нации.

Но переход к мультикультурализму был вызван не
только заинтересованностью в привлечении мигрантов, но и идеологическими
веяниями, господствовавшими в западной культуре с конца 1960-х гг. Надо
признать, в наши дни старые идейные поветрия сменились новыми, и место идей
открытого общества занял миграционный вопрос и проблема самосохранения
европейских культур. Уже само это лучше всего демонстрирует поражение принципов
мультикультурализма в результате столь масштабно
предпринятого эксперимента.

Вызывают тревогу и те перспективы, которые открываются перед западными
обществами в свете проведения в жизнь мультикультуральных
принципов. Прогресс этнического плюрализма ведёт к межэтнической напряжённости,
это уже очевидно. Ситуация накаляется, что способствует и росту экстремизма, в
том числе и терроризма. Террористическая опасность, а также массовое
хулиганство (вроде поджога машин) недовольных представителей меньшинств или
крайне правых представителей пока ещё большинства постепенно становятся
банальным фоном европейской жизни. Необходимость как-то бороться с этими
явлениями создаёт на новом техническом уровне государство всепроникающего
контроля и слежки. Дальше всех в этом деле преуспели США, уже сильно нарушившие
принцип невмешательства в частную жизнь, однако по тому же пути идут (и
вынуждены идти) все западные государства. Всё это постепенно создаёт на Западе неототалитарные общества, в которых каждый человек
рассматривается государством с точки зрения той потенциальной опасности,
которая от него исходит.

Для такого тоталитаризма, в отличие от старых тоталитарных обществ,
характерно разделение и разобщение населения на мелкие группы через политику мультикультурализма. При этом государство перестаёт быть
единственным актором такой политики, так как
осуществляется глобализация тоталитарных систем и практик. Демократия отмирает,
и это естественно – демократический принцип основан на «воле народа», а в мультикультуральном обществе нет и не
может быть такой воли – есть только потребности отдельных
экстерриториальных этно-конфессиональных групп,
государственными органами не обладающих.

А в целом всё это ведёт к диаспорализации. Но тем
самым мультикультурализм оказывается частью глобализационных процессов. Де-факто он просто вуализирует эволюцию национальных государств в диаспоральные пространства, являясь, по сути, идеологией
самоотрицания национальных обществ. Однако возможность утверждения такого
«нового мирового порядка» сомнительна уже потому, что эксперимент с введением
этой политики на глазах проваливается, а обратное движение – реакция на этот
провал – предполагает иную направленность развития.

Многокультурность – неестественное состояние для нации. Идеальное многокультурное
общество больше всего напоминает варварские королевства Европы эпохи раннего
Средневековья. Но в результате их развития формировались цельные культуры, а
самые сильные из них впоследствии создали нации. Состояние «варварского
королевства» может быть долгим, но не может быть стабильным – оно ведёт к новой
реальности. Да, возможно, уже стоит признать гибель целого ряда старых
европейских наций. Но нынешнее их состояние не является заменой старого. Это
хаос, из которого, при благоприятных условиях и отсутствии сильной реакции,
может сформироваться что-то качественно новое. И вполне возможно, что общие
контуры этого «нового» можно увидеть в идеях евроислама.

Все современные общества Европы являются результатом многовековой политики
культурного диктата. Отрицая право государства на такую политику, мы сами
отрицаем свои основы – и самих себя как общества. Теперь важнейшей проблемой
стало сохранение культурного наследия, традиций, исторической памяти и
идентичности европейских народов. Это новая повестка дня, так как представители
старых европейских культур не привыкли чувствовать себя и свои общества
слабыми. Они и не имеют средств и способов такой самозащиты. Наверняка та же
французская идентичность теперь будет этнизироваться,
терять общенациональное содержание, что пока даже трудно выразить на
французском языке. Но эта новая реальность уже началась – и диктует свою
повестку дня.

* * *

Судьба мультикультурализма в России совсем
молода. После серии заявлений европейских лидеров о провале политики мультикультурализма президент России Дмитрий Медведев на
февральском 2011 г. заседании Госсовета попытался защитить эту идеологию. Он
настаивал на её традиционности для России и связал её с задачами становления
новой «российской нации». Трудно сказать, как для нашей страны может быть
традиционна идеология, изобретённая сорок лет назад в Канаде, равно как и то,
как ориентация на традиции соотносится с целями построения новой нации.
Возможно, президент просто не стал вдаваться в теоретические и исторические
тонкости, восприняв слово «мультикультурализм» как «многокультурность». Однако публичная декларация
приверженности очередной и весьма своеобразной
западной идеологии со стороны главы государства остро поставила перед обществом
вопрос о применимости соответствующей политики для нашей страны.

Надо сразу сказать, что в РФ и СССР никогда официально не принимались
принципы мультикультурализма, не вводились в
законодательство и не становились основой государственной политики. Однако по
многим своим свойствам они действительно очень близки той национальной
политике, которая была сформирована ещё В.И. Ленином и И.В. Сталиным и довольно
последовательно проводилась в жизнь всю историю Советского Союза, а потом так и
не была отменена и чем-либо заменена в РФ.

Согласно логике мультикультурализма, для
утверждения равного достоинства всех граждан государство должно идти на
неравное обращение с различными социальными группами. Принцип равенства
возможностей требует компенсационных и охранительных мер по отношению к разным
социальным группам, предоставления различным меньшинствам льгот и преференций,
даже более высокого статуса по сравнению с большинством. Всё это действительно
очень напоминает ленинскую концепцию «сдерживания старшего брата», только
выраженную иным языком и в несколько иной логике. Для Ленина была важна идея
создания стабильной многонациональной государственности, и основой этой
стабильности виделся неполноправный статус русского большинства. Для идеологов
же мультикультурализма важны вопросы обеспечения
равенства возможностей всех граждан и право существования неассимилированных
общин мигрантов в едином гражданском обществе. Но положение большинства при
обоих подходах оказывается схожим.

Более того, эту схожесть можно заметить и по другим свойствам обеих
идеологий. Например, советское отношение к «национальным культурам» очень
напоминает понимание культуры в мультикультурализме –
то же отношение к ней как к декоративно-фольклорному комплексу. Мультикультурализм так же, как и советская (российская)
национальная политика, способствует формированию этнократических
элит. Это сходство двух политик уже не раз было подмечено исследователями[8].

И всё же советская национальная политика, во многом напоминающая мультикультурализм, им не была. Она представляла собой
совсем иной комплекс законов и политических практик. Кроме того, она
формировала совсем иную национальную реальность. Если мультикультурализм
– это политика постнациональная, то есть
приспособленная к проведению в условиях уже сложившегося национального
государства, и не предполагающая его дробления или ликвидации, то советская
национальная политика была сознательно направлена на создание новых наций. СССР
виделся союзом национальных республик, а в РСФСР были созданы национальные
автономии. Советский Союз представлял собой «фабрику наций», а не этнических
общин. И это его свойство полностью унаследовала Российская Федерация.

РФ – также «многонациональное государство», а не многокультурная
нация. При этом русские нацией не являются и никаких органов самоуправления не
имеют. Положение же меньшинств, за которыми признан статус автохтонности,
устроено по классическому национальному принципу и через договор с федеральным
центром. Собственно говоря, если в России где-то и может проводиться политика мультикультурализма (в принципе постнациональная)
– то только в национальных республиках. И, в общем-то, это могло бы быть
неплохой инициативой со стороны федерального центра, так как положение русского
населения в этих республиках (или, например, татарского в Башкортостане)
требует дополнительной защиты.

Многонациональная система современной РФ имеет много изъянов с точки зрения
обеспечения прав человека, и в этом плане весьма уязвима для критики. Права
нацменьшинств обеспечены в национальных республиках, но имеют слабую защиту вне
них. Между тем, тех же российских татар вне Татарстана живёт больше, чем в самой
республике. При этом отсутствие национального статуса у ненациональных
(а на самом деле русских) регионов России не даёт возможности проводить там
классическую национальную политику, предполагающую наличие меньшинств. В то же
время, как было сказано, статус общин нетитульных
народов в национальных республиках остаётся на усмотрение местных властей и в
немалой степени вызывает сомнение. Кстати, стоит вспомнить и о запрете на
создание русской культурной автономии в РФ.

Единственный способ привести национальные отношения в России к западным
стандартам соблюдения прав человека – это ликвидация национальных автономий и
предоставление всем этническим меньшинствам защищённого статуса на всей
территории страны. Но для этого РФ должна быть переформатирована в национальное
государство, что представляет собой слишком сильные перемены в организации, на
которые современные политические элиты страны вряд ли смогут (а тем более
захотят) пойти. В результате даже теоретически проводить в России политику мультикультурализма (по крайней мере, в её классических
западных формах) представляется невозможным.

Если же обратиться к более давней истории России (до «мультинационалистического»
эксперимента большевиков), то мы увидим довольно традиционное многоэтничное
общество. Наверно, именно об этих традициях говорил Д. Медведев – если конечно
верно предположение, что понятие «мультикультурализм»
он воспринял просто как «многокультурность». Однако
как раз такое традиционное многокультурное общество
является негативным образцом в контексте мультикультуральной
теории. Это т.н. «мозаичное общество», то есть состоящее из многих
этнокультурных общин, которые, однако, не объединены в единый гражданский
организм. Мозаичность – это идейная противоположность мультикультурализму,
так как это не интеграционная модель, а модель соседского сосуществования
этносов под одной государственной властью. Надо, тем не менее, отметить, что на
деле в результате проведения мультикультуральной
политики что-то подобное и получается. Однако это непреднамеренные последствия,
а по своему замыслу она на разрушение национальной формы не направлена –
наоборот, предлагает путь её улучшенной интеграции.

Тем не менее, надо признать, что само понятие «мультикультурализма»
стало в последнее время широко применимо в России, и обоснование проводимой
национальной политики со стороны высшего чиновничества ведётся во многом с его
помощью. Это повод задаться вопросом: чем же для него так привлекательно это
понятие, эта идеология? И тут, думается, есть целый ряд причин.

Во-первых, мультикультурализм на практике ставит
под сомнение идеалы национальной государственности, что близко властям нынешней
РФ. Во-вторых, во многом через него идёт обоснование современной как бы
национальной идеологии РФ – россиянства. Создаваемая по решению Кремля «российская нация» видится именно как
общество победившего мультикультурализма.
Провал соответствующей политики на Западе никак не мешает этим планам, так как
они существуют не в области практической политики. В-третьих, мультикультурализм для современного российского режима –
способ обозначить другие исторические корни российской национальной политики,
чем советско-большевистские. Последние, по понятным причинам, теперь видятся
как недостаточно политкорректные, а наименование тех
же самых принципов «мультикультурализмом» решает
неудобный вопрос.

Вообще, мультикультурализм предполагает
иммигрантское общество. А Россия до сих пор таковым не стала. Однако активно
идут процессы, которые приближают её к этому состоянию.

За последние пару десятков лет национальный вопрос в России претерпел
заметные изменения. Если в советское время система национальных автономий во
многом стабилизировала этнокультурные общества, то теперь появилась и стала
по-настоящему актуальной проблема мигрантов. Отличие от схожей проблемы на
Западе состоит в том, что в значительной своей части это миграция внутренняя.
Наличие в России своего «внутреннего зарубежья», то есть принципиально отличных
от основной части страны по этноконфессиональным
характеристикам регионов, составляет яркое своеобразие государства. Активные
миграции северокавказского населения в исторически русские районы страны
являются перемещением граждан одного и того же государства, однако кардинально
меняет ситуацию в межэтнических отношениях.

Приезжие из «ближнего зарубежья» также составляют большой поток
переселенцев, и мало отличаются от предыдущей группы, разве что не имеют
российского гражданства. Однако в недалёком уже будущем ситуация может заметно
измениться. Сейчас в Россию из ближнего зарубежья ещё едут люди, которые были
членами «большого советского народа», неплохо знают русский язык, обучались в
советских школах по тем же программам, что и россияне. Но скоро поедут уже
новые поколения, выросшие в постсоветское время – с несравнимо большим культурным
отрывом. И напряжённость межэтнических отношений в России наверняка возрастёт
многократно.

Всё это действительно создаёт ситуацию, подобную той, которую можно видеть
в странах, проводящих мультикультуральную политику.
Это ещё больше приближает сохранившуюся советскую систему национальной политики
к современным западным практикам, давая дополнительные аргументы сторонникам мультикультурализма в России. Например, в США мультикультурализм поначалу был только практикой
«позитивной дискриминации» по отношению к афроамериканцам,
но потом эти практики были распространены и на иммигрантские сообщества. В РФ
тоже действует система позитивной дискриминации, особенно по отношению к
представителям северокавказских этносов. Но новая миграционная реальность создаёт
условия для распространения этого подхода и на иммигрантские сообщества.

Так, Россия может действительно эволюционировать в сторону мультикультуральной системы, и провал этой политики на
Западе здесь, очевидно, заимствованию не помешает. При этом нам уже известны
результаты: позитивная дискриминация удобна и потому только укрепляет
этническую и диаспоральную замкнутость, способствуя
сегрегации по этноконфессиональному принципу. Первые
ласточки этих последствий уже проявились: в мае 2008 г. прозвучало предложение
сопредседателя Совета муфтиев России Нафигуллы Аширова о создании в крупных городах гетто для этнических
меньшинств. Пока что это не нашло официальной поддержки, однако направление
развития национальной политики должно вскоре поставить этот вопрос снова, уже в
более практической плоскости. Мультикультуральные
принципы постепенно занимают положение господствующей идеологии. Уже сейчас они
стали заметно вводиться и в систему общего образования.

Стоит особенно отметить, что мы имеем дело не с какими-то существенными
изменениями в государственной политике, а с мягкой эволюцией от старых
советских её форм к относительно новым, но весьма
похожим на прежние. В целом, после двадцати лет проведения национальной
политики в Российской Федерации можно смело делать выводы о
её результатах. Кроме того, у нас политические практики, подобные мультикультурализму, проводятся очень давно, и мы уже видим
их негативные последствия, причём гораздо отчётливее, чем на Западе.
Последствия эти однозначно отрицательные. Уровень напряжённости межэтнических и
межнациональных отношений растёт с каждым годом и достиг уже очень высоких
отметок, о чём свидетельствуют все соцопросы.

Постепенно Россия идёт к формированию иммигрантского общества, а на уровне
идеологии уже таковой является. Можно привести очень яркий пример с замечанием
либерального политика Л. Гозмана, высказанного против
зачатков русского национального движения: он привёл в пример американских
индейцев, которые, на его взгляд, в попытках спасти свою культуру заточили себя
в резервации. Такое отношение к русским как к индейцам тождественно отношению
потомка мигрантов, полноправного жителя иммигрантской страны, к культурно
чуждым автохтонам. На фоне этого России активно внушается комплекс вины за своё
прошлое, в чём можно усмотреть попытку распространить на нашу страну общее для
современного Запада явление, сформировавшее в недавнем прошлом психологические
условия для введения норм мультикультурализма.

Стоит, однако, сказать, что и противодействие этой политике уже весьма
ощутимо. Большая часть общества идею коллективной вины отвергает. Вообще, сама
эта мысль имеет специфически западную структуру. Это своеобразное западное
культурное свойство, уходящее корнями ещё в католические и раннепротестантские
идеи о коллективной ответственности за грехи. Возможно, поэтому она трудно
воспринимается в контексте православной культуры. А неожиданно высокая
популярность лозунга «Россия для русских!» в последние годы означает, что
общество отвергает старую национальную политику, а значит и мягко дополняемый в неё мультикультурализм.

На постсоветском пространстве мультикультурализм
создаёт условия для расцвета этнонационализма малых
народов, и Россия в этом плане не исключение, а лишь подтверждение западной
практики. В действительности на Северном Кавказе последние двадцать лет идёт
только этнокультурная дезинтеграция. Примечательно, что и среди высоких
чиновников, отвечающих за проведение этой политики, стали появляться весьма
критичные отзывы. Например, директор Федеральной миграционной службы (ФМС РФ)
Константин Ромодановский в интервью «Интерфаксу» 25 июля 2011 г. заявил: «Мультикультурализм — это стимулирование различий. Если
стимулировать различия, то это путь в никуда».

Главная проблема у России – с общей идентичностью. В таком масштабе и в
таком виде эта проблема представляется нашей особенностью, так как на Западе
она почти везде была решена в период создания национальных государств.
Своеобразным свойством России, отличающим её от западных стран, является табу
на любые политические актуализации русской идентичности. Российская
государственная идентичность формально оторвана от этнического самосознания
большинства, и каких-либо форм его репрезентаций в политике просто не
существует. Неудивительно, что ярче всего мультикультуральная
политика в современной РФ проявляется в её работе с «соотечественниками за
рубежом». Многие европейские страны проводят в этом вопросе этнонациональную
политику (например, Венгрия, Польша, Греция, Германия, да и почти все страны
постсоветского пространства), а Россия до сих пор не смогла толком
определиться, кого же из иностранцев считать своей диаспорой. И табу на русскую
этническую идентичность здесь играет ключевую роль.

Политическая линия всегда должна исходить из оценки проблем, стоящих перед
обществом. Каковы основные проблемы современной России в области национальных
отношений? Есть ли у неё проблемы с сохранением культуры малых народов, с их
автономией? Скорее, у неё проблемы с сохранением и возрождением русской
культуры, то есть культуры и идентичности абсолютного большинства граждан. Из
этого и надо исходить. Н. Саркози сказал в уже
цитировавшейся выше речи: «Мы были слишком озабочены идентичностью того, кто
приезжает в нашу страну, и обращали недостаточно внимания на идентичность
страны, которая принимает приезжего». У России это – важнейшая проблема, и
стоит она гораздо острее и масштабнее, чем во Франции.

Сейчас наша главная задача – единство русской культуры. Страна, у которой
нет интеграционной легенды, которая стесняется идентичности большинства
населения – обречена на распад, причём распад региональный. Опыт СССР, да и
постсоветской России уже очевидно показал, что старые принципы национальной
политики, тем более дополненные мультикультурализмом,
действуют лишь как механизм дезинтеграции. Результатом её проведения стало то,
что Россия сейчас отличается невероятно низким уровнем гражданской солидарности
и взаимного доверия.

Однако она идёт всё дальше по тому же пути, стадиально
опускаясь всё ниже. Если в Советском Союзе вследствие ленинских принципов
национальной политики русские были лишены роли государственного народа, и им
было запрещено иметь свои национальные органы, то всё же надо признать, что
государственную роль сохраняла русская культура. А идеологическим штампом было
утверждение о русском народе как о «старшем брате», благодаря чему хотя бы
признавалось его существование – как носителя официальной культуры. Теперь же с
помощью идеологии мультикультурализма решено
подорвать и это. Не только русского народа формально не существует, но и
русская культура официально теряет статус государственной.
Так, мультикультуральная модель «общества без
доминирующей культуры» разрывает последние связи между русским народом и
российской государственностью.

Статья опубликована в: Вопросы национализма, вып.
8 (2011, № 4), с.50-65.

Примечания

[1] Подробнее см.: Неменский
О.Б. Исход с Равнины // Апология национализма. Сб. ст. М., 2007. С. 82-85.

[2] Схожее определение даёт Чандран Кукатас для моделей «мягкого» и «жёсткого» мультикультурализма. См.: Кукатас
Ч. Теоретические основы мультикультурализма //
http://www.polit.ru/article/2007/05/27/multiculturalism/.

[3]Малахов В. Зачем России мультикультурализм?
// Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ / Под ред. В.С. Малахова и В.А. Тишкова, М., 2002. С.
48-60.

[4]Котельников В. Мультикультурализм для Европы:
вызов иммиграции // http://antropotok.archipelag.ru/text/a263.htm.

[5]Паин Э. Закат вульгарного мультикультурализма
как возрождение культуры модерна // Россия в глобальной политике. 2001. №2. С.
8-23.

[6] См. об этом в работах Ю. Хабермаса, напр.: Постнациональная констелляция и будущее демократии //
Логос. 2003. № 4-5 (39). С. 105-152.

[7] Примечательна формулировка Славоя Жижека, которую стоит привести полностью: «Мультикультурализм – это расизм, который освобождается от
всякого положительного содержания (мультикультуралист
– это не открытый расист, он не противопоставляет Другому
особенные ценности своей культуры), но тем не менее сохраняет эту позицию как
привилегированное пустое место всеобщности, с которого он может давать оценку
совершенно иным особым культурам – уважение мультикультуралиста
к особости Другого и есть форма утверждения собственного превосходства». (Жижек С. Интерпассивность.
Желание: влечение. Мультикультурализм. СПб., 2005. С. 110).

[8] Например, Виктор Воронков: «СССР – страна победившего
мультикультурализма» (Воронков В. Мультикультурализм
versus деконструкция
этнических границ? // Мультикультурализм и
трансформация постсоветских обществ. С. 38–47); Владимир
Малахов: «Между “национальной политикой” советских коммунистов и
“политиками мультикультурализма”, практикуемыми на
Западе, немало сходного» (Малахов В. Культурный плюрализм versus
мультикультурализм // Логос. 2000. № 5-6).

Оригинал этого материала опубликован на ленте АПН