Социальная селекция в коммунистическом режиме
Цель антисоциальной
коммунистической революции –
разрушение естественного строения общества, уничтожение наиболее органичных
социальных групп. В лозунгах революции рабочий класс вознесён
на мессианские высоты. Но с самого начала энергия рабочих умело
направлялась революционными агитаторами, и в результате пролетариат не получил
ничего. Попыткам рабочих реализовать в жизни некоторые большевистские обещания
(осуществление рабочего контроля) был
преподнесён жестокий урок пролетарской диктатуры.
Тем не менее пролетариат оказался основным кадровым резервом режима. Это
объясняется тем, что он был молодым, не сформировавшимся и малочисленным
социальным слоем. Его самоощущение не укоренено в традициях, это вчерашний
крестьянин, выдернутый из органичного жизненного уклада и вброшенный в
люмпенизированную массу. Сознание
рабочего менее индивидуализировано, чем у крестьянина, торговца, промышленника,
интеллигента; пролетарий более других склонен к инстинктам толпы, обманывается
хлесткой революционной
демагогией. Общественная
незрелость пролетариата и была для большевиков «революционной сознательностью».
С самого начала право выражать интересы рабочих узурпировано авангардом
пролетариата –
партией. Действуя от имени гегемона, партия
последовательно разрушала остатки положительных свойств рабочего сословия.
Закабалённый, отученный созидательно трудиться, разложившийся морально,
спившийся – таким во многом выглядел рабочий в годы коммунистической диктатуры.
К 1950-м годам его«положение
было хуже, чем когда-либо в истории и даже предыстории западного капитализма» (А. Безансон).
Крестьянство, хотя и объявлялось
попутчиком и союзником авангарда, в массе своей было самым непримиримым
противником режима. Многочисленность крестьянства в России, его вековые
православные традиции, индивидуализм и вместе с тем здоровый инстинкт общинности
– всё это превращало крестьян сначала в пассивных, затем в активных противников
нового режима. Поэтому Ленин и утверждал: «Основной вопрос революции в России –
это крестьянский вопрос». Но борьба за крестьянина была прежде
всего борьбой против него. Тотальная борьба большевиков с крестьянством – не
российская специфика. Отцы марксизма понимали, что крестьянство, как основной
традиционный класс общества, будет главным врагом пролетарской
революции, отчего Маркс и называл крестьян «озорной
шуткой всемирной истории… представителем варварства внутри цивилизации».
Ленин же предостерегал соратников, что в крестьянстве постоянно возрождается
капитализм. В основной массе населения России Ленин видел «чрезвычайно
опасного тайного врага, который опаснее многих открытых контрреволюционеров».
Союзниками режима становились только разложившиеся, люмпенизированные элементы
деревни. Поэтому на крестьянство и обрушился основной удар: продразверстка,
искусственный голод, жестокое подавление восстаний, которые в 1918–1922 годах
прокатились по большинству губерний, наконец безумство коллективизации,
массовый голод во многих областях – все эти кампании истребили десятки
миллионов людей, разрушили хозяйственные и общественные связи деревни. «В
проекте было уничтожение первичной ячейки крестьянского мира, последней
материальной связи со старым режимом – деревни… Предусматривалась ликвидация
деревни и избы, традиционных элементов организации сельской жизни, и поголовное
переселение крестьян в крупные жилищные блоки» (А. Безансон).
Каждая
идеологическая кампания инициировала новую волну террора, но особенно массовой
кровавой оказалась борьба с русским крестьянством во время коллективизации: «Так
пузырились и хлестали потоки – но через всех перекатился и хлынул в 1929–30 гг.
многомиллионный поток раскулаченных. Он был непомерно велик, и не
вместила б его даже развитая сеть следственных тюрем, но он миновал её, он
сразу шёл на пересылки, в этапы, в страну ГУЛАГ… Этот поток (этот океан!)
выпирал за пределы всего, что может позволить себе тюремно-судебная система
даже огромного государства. Он не имел ничего сравнимого с собой во всей
истории России… Озверев, потеряв всякое представление о “человечестве”, –
лучших хлеборобов стали схватывать вместе с семьями и безо всякого имущества, голыми,
выбрасывать в северное безлюдье, в тундру и в тайгу… Поток 1929–1930 годов,
протолкнувший в тундру и тайгу миллиончиков пятнадцать (а как бы не поболе). Но
мужики народ бессловесный, ни жалоб не написали, ни мемуаров… Пролился этот
поток, всосался в вечную мерзлоту, и даже самые горячие умы о нём почти не
вспоминают. Как если бы русскую совесть он даже и не поранил. А между тем не
было у Сталина (и у нас с вами) преступления тяжелее… Поток этот отличался от
всех предыдущих ещё и тем, что здесь не цацкались брать сперва главу семьи, а
там посмотреть, как быть с остальной семьей. Напротив, здесь сразу выжигали
только гнёздами, брали только семьями и ревниво следили, чтобы никто из детей,
даже четырнадцати, десяти или шести лет, не отбился бы в сторону: все
наподскрёб должны были идти в одно место, на одно общее уничтожение» (А.И. Солженицын).
Существует
мнение, что коллективизация и ограбление крестьянства проводились для первоначального
накопления капитала во
имя индустриализации. Но первоначальное накопление не требовало физического
истребления десятков миллионов наиболее эффективных сельских производителей, в
результате чего основной социальный слой России был лишён возможностей
выполнять свои основные производительные функции: «Численностью
своей превышая всех крестьян Западной Европы и Северной Америки вместе взятых,
обрабатывая самые обширные и плодородные земли в мире, советские крестьяне не в
состоянии обеспечить стране необходимый минимум продуктов» (А. Безансон). Кровавость великого перелома в деревне объяснялась только тем, что
крестьянство было самым многочисленным и самым консервативным, а значит и
основным противником насаждения идеократии.
Вслед
за коллективизацией грядёт культурная революция – подавление культуры и приручение её
деятелей. «Культурные деятели» должны объяснить на новоязе эпохи всё происшедшее, оправдать
безумие всех кампаний, создать мифологию, с помощью которой формируется
сознание нового человека в новых исторических обстоятельствах.
Необходимо, чтобы поколения рабов считали себя самыми свободными людьми в мире.
Для этих целей после коллективизации распускаются все литературные группы и
созывается съезд писателей, на котором создаётся монопольная писательская
организация – Союз советских писателей. Все виды искусств заковываются в
идеологические союзы – театральных деятелей, художников, журналистов… Только
членство в Союзе гарантирует условия для творчества. Союзы – это своеобразные
крепостники-заказчики, собственность которых – творцы и их творения, это
приводные ремни между заказчиком и подёнщиком идеократии. Художнику-члену
предоставлялось множество льгот, – этим объясняются трагедии, связанные с
исключением из союзов: изгнанный художник лишался гарантированных условий
жизни, выпавший из гнезда-союза был обречён на нищету и репрессии.
Поскольку
люди не могут не сопротивляться внедрению нежити, то индустриализация,
коллективизация и культурная революциянеизбежно
приводят к тотальному террору («классовая
борьба, обостряющаяся по мере строительства социализма» – Сталин), направленному и на
противников, и на сторонников, и на носителей режима. Так было во всех без
исключения странах социализма. Только всеобщий террор окончательно создаёт
коммунистическую систему. Через
Коминтерн – пятую колонну коммунизма в различных странах – эта система
воспроизводилась по всему миру.
Чтобы
обезличить человека до полного порабощения, необходимо подчинить все сферы
жизни, истребляя человеческий материал,
сопротивляющийся или плохо поддающийся перековке. Когда поставлен
под контроль промышленный пролетариат (командные
высоты экономики в руках советской власти), на очереди тотальное
подчинение крестьянства. Сплошная коллективизация и ликвидация кулачества как класса – это не жестокая прихоть или ошибка
тирана, но осознанная железная необходимость, без которой невозможно было бы
подчинить крестьянское большинство народа. По отношению к этой идеологической
доминанте Бухарин,
призывавший крестьян:«Обогащайтесь!»,
оказался оппортунистом. Те партийные лидеры, у которых оставались остатки
человечности, не могли стать настоящими вождями. В этом смысле Сталин наиболее
соответствовал заданию идеомании – укреплению её режима и всеобщему
распространению. Этим прежде всего была обусловлена его победа над товарищами по
партии. Он оказался образцовым вождём, так как не был связан
человеческими привязанностями, мог принести в жертву революционной
целесообразности собственных детей и близких.
Чем
глобальнее переворот, тем больше нарушаются жизненные интересы всех групп
населения. Вчерашние сторонники и попутчики коммунистической идеологии
превращаются в потенциальных и актуальных её противников. Соратники Сталина, не
одобрявшие его перегибов, внутренне вступали в конфронтацию с самой
идеократией. В лице Сталина бдительное идеологическое око пытается определить
возможную оппозицию и уничтожить её в зародыше. Этим объясняется необходимость
распространения террора на кадры режима. Сталин с 1928 года не был в деревне и
в кабинетах заготавливал директивы об уничтожении миллионов. Кто-то из его
соратников, надорвавшись при коллективизации от напряжения палача, мог
задуматься: пора уже остановиться, так как цель достигнута – враг искоренён. Но с точки зрения идеологического
задания, подобные мысли преступны, ибо ведут к сомнению,
которое переходит в отрицание и противостояние. По этой логике становятся
неугодными те качества, которые были необходимы для захвата власти. Чтобы
успешно командовать огромными воинскими соединениями и побеждать, нужно было
обладать долей самостоятельности и чувством ответственности, которые не
отвечали роли преданного функционера, слепо и автоматически выполняющего
кровавые распоряжения вождя. Поэтому сильные, обладающие бойцовским характером
люди, как, например, высшие военачальники, оказываются опасными, и Сталин их
уничтожил. Хотя они были настолько вымуштрованы школой
революции, что никто из них не был способен на бонапартизм.
Итак,
рано или поздно большой террор захватывает и кадры режима. Сначала
истребляется ленинская гвардия, делавшая революцию, затем все фракции внутри
партии. Идеологическая гильотина без заминки переходит грань между
«своими» и «чужими», сечёт сторонников, затем и самих идеологов. Перманентно
расстреливается почти весь ЦК партии, делегаты её съездов, почти весь состав
Политбюро, секутся и головы самих головорезов – ЧК–НКВД. Гарантий нет ни для
кого, ибо никто, по существу, не может являться «своим» для идеологической
мании. Так идеократия поедает своих создателей и носителей.
Ради
чего такие усилия и жертвы, что останется в разрушенном доме? Очевидно, то,
ради чего совершались все преступления, –новый
человек, партия нового типа и новое общество. Советский эксперимент
продемонстрировал миру, чем кончается путь богоборчества и насильственной
переделки человеческой природы: разрушением естественного уклада жизни и
беспрецедентным истреблением людей. Это невозможно объяснить уныло
повторяющейся коммунистических странах случайностью или капризом того или иного
властительного злодея. Идеологическая мания содержит заряд агрессивных
мотиваций, которые раскрываются последовательно, по мере усугубления идейной
одержимости. На каждом этапе метаморфоз идеократического режима
отсекаются отработанные кадры. Но в представлении рекрутов
идеологии борются
не реальные люди и группы, а классы. Естественно, что класс-гегемон самой историей назначен к тому, чтобы
восторжествовать над остальными. Поэтому исчезновение с лица земли всех отсталых и реакционных классов есть железная закономерность исторического
прогресса. Уничтожаются не миллионы живых людей, а реакционные
элементы и враги
народа, расстреливаются не бывшие соратники, а оппортунисты и предатели. Для идеоманьяков это не террор и убийства, а
закономерная и потому бескорыстная классовая борьба, которая будет
обостряться по мере продвижения общества к коммунизму. Везде без
исключения тотальный террор является неизбежным результатом идеократии.
Целое
столетие радикальная интеллигенция мостила дорогу большевикам, которые
захватили в 1917 году бесхозный государственный руль, чтобы превратить его в
топор социальной селекции.
Началось, как и предписывали аристократы-декабристы, с физического истребления
царской семьи. Уничтожаются последовательно все классовые
враги: аристократия, дворянство, крупная и средняя буржуазия,
купечество, чиновничество, офицерство, интеллигенция, духовенство и монашество.
Настали годы, когда принадлежность к этим сословиям означала каторгу или
смертный приговор. Со временем жёстко прореживается техническая и гуманитарная
интеллигенция, истребляется мелкий собственник и частный предприниматель –
сначала в городе, потом в деревне. В коллективизации ломается хребет бывшему
союзнику пролетариата – крестьянству. Террор настигает и самый
передовой класс: сначала уничтожаются лидеры рабочей оппозиции,
затем в чистках сгинут пролетарские кадры, делавшие революцию, – как участники
правых либо левых блоков.
На
каком-то этапе оказывается, что отсечены все здоровые члены российского
исторического организма. Такой ли хотели видеть Россию декабристы, Белинский,
Чернышевский, Ткачёв, террористы-народовольцы, первые русские марксисты или
меньшевики и эсеры? Скорее всего, они содрогнулись бы перед колесованным
национальным телом, не сознавая, что сами взрастили палача и вложили в его руки
топор. Они хотели всего только заставить людей служить «высшим» идеалам и
поэтому ставили одни сословия или классы над другими по признаку пригодности их
для перековки в нового человека. При
существующем общественном строе невозможно было взрастить новый вид человека, следовательно,
по убеждениям революционной и либеральной интеллигенции, строй необходимо
разрушить. Неизбежные жертвы при этом оправдываются конечным результатом.
В
воспалённом сознании апологетов глобального переворота за лучезарными утопиями не возникали
реальные картины разрушенных деревень, умирающих от голода детей, массовых
захоронений, ужасающих ночных бдений в пыточных камерах, утопленных
священников, сваренных в смоле монахинь. Мимо их внимания проходили страшные
предвидения,
описанные в русской литературе. Видение
будущего героиней романа Гончарова «Обрыв» российской деревни, где поля лежат в
запустении, мужики спиваются, окна в домах без стёкол; или картины одуревшей от
водки и разврата, потопленной в реках крови России в описании Петеньки Верховенского
в романе Достоевского «Бесы», – прозрения русских писателей казались всплесками
горячечного воображения. Идеологи новой жизни склонялись к стерильным,
безжизненным образам социализма из четвертого сна Веры Павловны в романе
Чернышевского «Что делать?». Но безответственная игра ума и арифметизирование
совести умастили дорогу, в конце которой был поднят булыжник
пролетариата.
Таким
образом, основная цель идеократии – формирование нового
общества, в котором будут созданы условия для воспитания нового человека, с
атеистически-материалистическим сознанием. Партия формулирует генеральную
линию, меняющиеся русла которой в каждый момент указывают на те
жизненные сферы, которые подлежат уничтожению. Этапы
«строительства коммунизма»(индустриализация, коллективизация, культурная
революция, перековка, уничтожение классового врага) определяют основные задачи времени для идеологического
молоха. Они внутренне взаимосвязаны, каждый из них предполагает
и подготавливает последующие. Это путь разрушения духовных основ жизни,
лишения человека свободы, превращения государства в механизм
идеологического внедрения во
все области жизни во всём мире. На каждом этапе отсекаются и уничтожаются
наиболее здоровые и творческие силы, ибо они не подходят для нужд мировой
революции и строительства
нового общества. Идеократия неизменно направлена на разрушение
всего положительного в человеке, обществе и государстве. Борьба идеократии с
обществом вытягивается в бесконечную линию фронта:литературный фронт, производственный фронт, фронт коллективизации. Борьба
с классовым врагом должна
обостряться, несмотря на построение бесклассового общества, – этот тезис
признаёт возрастание сопротивления общества по мере его подавления.
Оригинал этого материала опубликован на ленте АПН.
