Стагнация идеократии (1965–1985 годы). Догматики, консерваторы и прагматики.
Судорожные реформы Хрущёва
сопровождались постоянными перетасовками партийного аппарата. Физическая
расправа не грозила номенклатуре, но положение её было нестабильным, и она не
имела каких-либо гарантий. Это вынудило партийную знать сплотиться и свергнуть
своего вождя. Объективной причиной замены Хрущёва было исчерпание
идеологическими силами тех ресурсов и методов, которые связаны с его именем.
В брежневскую эпоху стагнации (развитого социализма) режим внутри страны вынужден во многом
отказаться от экспансии и сосредоточиться на сохранении достигнутого: ни шага
вперёд, но ни пяди назад. Что не исключает во внешней политике судорожных
контрнаступлений (Вьетнам) или новых попыток экспансии (Афганистан). Более
мягкая форма идеомании – социализм – декларирует ложные
социальные ценности, прикрывает пафос богоборчества лжеидеалами. Не имея сил к
дальнейшим захватам, идеология продолжает отравлять духовные источники жизни.
Вместе с тем по инерции осуществляется экспансия военной мощи, которая
создавалась десятилетиями: война в Афганистане, присутствие во всех регионах
мира Военно-морского флота СССР, огромное количество танков в Восточной Европе,
участие в многочисленных конфликтах стран «третьего мира». Метафизические
причины распространения
внешнего влияния СССР в эпоху Брежнева заключались в том, что идеология всё
больше теряла власть на основном своём плацдарме – в России, и это вынуждало её
сосредоточиться на создании новых сфер влияния – за рубежом.
Верхний
эшелон власти – Политбюро – в последний период правления Брежнева в
идеологическом отношении был представлен прежде всего догматиками, возглавляемыми Сусловым.
Сталинисты руководствуются идеологическими догмами и нуждами идеологической
экспансии, ради которой готовы принести в жертву своё благополучие. Догматики аскетичны,
целеустремленны, примитивны во всех отношениях, кроме искусства аппаратной
интриги и борьбы за власть.
Самой
многочисленной группой в Политбюро были консерваторы.
Брежнев – яркий представитель этого серого большинства. Консерваторы более прагматичны и человечны, чем догматики.
Они не хотели ради идеологических нужд жертвовать своим благополучием. В
отличие от догматиков они вовсе не аскетичны, а любят «красивую жизнь», охотно
пользуются привилегиями и государственными благами – сами любят пожить и другим
дают. Конечно, им далеко до роскоши привилегированных кругов Запада, но по
советским меркам это шикарная жизнь. Они понимают, что идеологическая
истерия не
соответствует их жизненным интересам, а значит, как бы не нужна самому режиму.
В их лице идеология отказывается от экспансии, всеми силами стремится сохранить
существующее положение, они воплощают тактику выживания режима на данном этапе.
Совпадение интересов большинства партийной номенклатуры и возможностей идеологического
режима и привело к двум десятилетиям застоя.
Следующая
группа в руководстве СССР – так называемые прагматики. Они
ещё больше удалены от идеологического эпицентра и больше соприкасаются с жизненными
реальностями. Это не прагматики в собственном смысле, а прагматики внутри
идеологического измерения. Сознание их всё ещё заидеологизировано, но они уже
во многом руководствуются человеческими инстинктами, чувствами.
В лагере
прагматиков можно выделить три фракции. Первая – этатисты,
возглавляемые Андроповым. В их лице режим пытался сохранить власть, проводя
некоторые изменения системы, делая основную ставку на государственный аппарат,
прежде всего на КГБ.
Другая
группа пыталась латать режим, в той или иной степени и форме разыгрывая русский
вопрос. Неформальным лидером националистов был партийный секретарь Ленинграда
Романов. В среде партийной номенклатуры проявились и своего рода либералы, которые готовы были идти в
реформировании режима достаточно далеко, отказываясь при этом от многих
идеологических основ. Такими были Горбачёв, Яковлев, Шеварднадзе, Ельцин.
Разложение режима после смерти
Брежнева сопровождалось этатистской реакцией Андропова и сопровождалось консервативной
реакцией Черненко. Националистический идейный арсенал в этот период режиму
удалось использовать меньше, что сохраняло возможность разыгрывать эту карту в
будущем.
Идейная оппозиция
Духовное освобождение человека крайне опасно для режима, и потому в начале
1980-х годов оппозиционное движение подвергается разгрому. Но, не имея мощи для
физической расправы с оппозицией и сталкиваясь с возрастающим международным
осуждением, режим рассредоточивает борьбу во времени и изыскивает более
утонченные формы. Одних сослали в лагеря, других упрятали в спецпсихбольницы,
третьих выслали за границу, четвертых убивали уголовными методами, пятых сумели
привлечь на службу режиму. Одновременно с этим, чтобы отвратить общество от
сопротивления или придать этому сопротивлению достаточно безобидный характер,
допускалась официальная крамола, вроде Театра на Таганке или журнала «Новый
мир». В результате – не было широкой кампании чисток, но независимое
культурно-общественное и религиозное движение оказалось фактически
разгромленным.
Сопротивление духовному насилию уходит вглубь. За рамками официальной жизни и
культуры идёт напряжённая творческая работа, которая подготавливает идеи
будущих преобразований. Но в этих условиях духовные поиски чреваты и новыми
соблазнами, которые усиливаются тончайшей идеологической инъекцией.
В то время в диссидентской среде усиливаются русофобские настроения,
стремление всё зло объяснить низким уровнем русской культуры и порочностью
русского национального характера. Подобные настроения инспирировались и
режимом, и западной пропагандой, ибо и внутри страны, и за рубежом многие
влиятельные силы были заинтересованы в оправдании коммунизма и в фальсификации
исторической миссии русского народа.
Наступило время, когда уже стало невозможно определить линию идеологических
баррикад, ибо в той или иной степени идеологическая бацилла
поразила души всех, – но многих затрагивали и процессы оздоровления. За
десятилетия режима идеократии выросло несколько поколений, которые не видели
свободной жизни. У всех в той или иной степени искажено мировоззрение, ибо
здоровые природные инстинкты и прирожденные духовные качества в каждом
поколении вынуждены пробивать мертвящий идеологический панцирь. Идеология
скрыто переименовывает жизнеутверждающие ценности: идеологический маразм
считается научной философией, туфта называется научным планированием, энтузиазм
безделья – трудом, предательство – честностью, прозябание и нищенство –
изобилием, рабство – свободой, зло – добром. Эти обманки нацелены на
разнуздание агрессивных энергий в человеке.
На
начальных этапах идейной одержимости, когда ещё не искоренены остатки загнанной
в подполье совести и человеческий облик не окончательно разрушен и подменен,
творящий зло должен быть уверен, что творит при этом добро. На следующей стадии
идеомании вытравливаются все духовные и нравственные основы и человек
превращается либо в одержимого маньяка, либо в обезволенную марионетку
терзающих его духов. У первых орган нравственного чувства действует, но с
обратным знаком: всё истинное и доброе вызывает у них прилив яростной агрессии,
они пламенеют в перманентном идеологическом экстазе.
Таков Ленин и его гвардия: Троцкий, Каменев, Зиновьев, Бухарин. Вторые же
полностью равнодушны к любым человеческим чувствам и ценностям, ибо их
совершенно не воспринимают в силу отсутствия органов для этого. Такова
сталинская гвардия – Молотов, Каганович, Ворошилов и сам Сталин. Это холодные роботы
идеологии, с металлом в голосе и сталью во взгляде.
Но
постепенно с исторической сцены сходят вожди-трибуны и вожди-автоматы,
вымирают их бледные реликты (Суслов). Это свидетельствует о том, что идеократия
теряет свои плацдармы в душах людей, спадает напряжёние идеомании.
По мере оздоровления медленно, но неуклонно идёт обратный процесс – люди, ещё
живущие в идеологическом поле,
начинают наполнять идеологизированные догмы жизненным содержанием. Житейские
нужды становятся важнее заданий партии, и в формах идеологических кампаний люди
стремятся реализовать свои жизненные потребности. Отсюда, в частности, система
параллельного перераспределения благ, противостоящая государственно-идеологическому
ограблению и привилегированному распределению. Система, которая в нормальном
обществе была бы воровством, здесь таковым не является, хотя и называется.
Продавец, повар, завскладом, колхозник и работник сельского райкома берут необходимую
им добавку к нищенскому окладу. Когда надо – все поговорят о борьбе со
взяточничеством и воровством, но «брать» в сложившихся условиях будут все, ибо
житейское сознание и идеологическое задание разделяет пропасть, а власть уже не
способна подчинить одно другому.
Безусловно, такое переплетение идеологического добра и житейского зла
воспитывает не лучшие качества. В советском обществе становится всё больше
людей равнодушных, циничных, ориентированных потребительски. И это симптомы
грядущего мещанства и хамства. Человек в России вылезает из-под идеологических
глыб с изуродованной душой. Но, вопреки идеологической перековке и шлифовке,
неисповедимо, вновь и вновь вырастают люди, стремящиеся к духовному
оздоровлению. Раньше все, кто не поддавались идеологическому нивелированию,
уничтожались физически. Сейчас на это у режима не хватает сил, и он стремится
оградить общество от людей, опьяненных глотком свободы, полосой отчуждения,
страха, остракизма. Но освободившиеся от идеомании поколения постепенно складываются
в новую породу людей, что меняет облик общества. Процессы эти подспудны,
изменения медленны и неоднозначны. Поэтому их важно опознать и осветить как
стремление к здоровой жизни. Поэтому так важны культурное творчество и
независимая публицистика самиздата и тамиздта.
Официозная культура начинает прорастать культурой живой, возрождающей
традиционные ценности и идеалы. В гуманитарных науках, художественной
литературе, публицистике медленно расширяется пространство свободы и подлинного
творчества. Но творческие люди всё ещё существуют в идеологической
атмосфере, принуждающей к нравственным творческим компромиссам.
Вместе с тем формируется и независимое культурное творчество. Здесь действуют
традиционные человеческие страсти и пороки (честолюбие, зависть,
сутяжничество), но люди самоочищаются от идеологического поражения,
поэтому более индивидуальны, самостоятельны, неконъюнктурны, в результате –
более нравственны. В этом неформальном сообществе действует цензура только
внутренняя или групповая, обусловленная молчаливо признаваемой близкими по духу
людьми шкалой ценностей. Духовно и нравственно более здоровая немногочисленная
и маловлиятельная часть общества окажется закваской будущих преобразований.
Оригинал этого материала опубликован на ленте АПН.
