Традиция: мотор и якорь
Слово «традиция» на протяжении последних четырех-пяти лет встречается на страницах прессы, в статьях публицистов и текстах разного рода экспертов не реже прогнозов погоды, комментариев к политическому балагану, или, скажем, телепрограмм. Его много. Его используют все, кому не лень. Первое время его произносили с придыханием, конспирологически оглядываясь: нет ли поблизости вражьих ушей? Оно играло роль секретной почти-святыни, к тому же почти-запретной. Впоследствии это понятие превратилось в один из расхожих политических брэндов, стало размалеванной ярмарочной фанерой, скрывающей за собою неведомо какие смыслы… то ли просто нечленораздельную консервативную расплывчатость.
Между тем, традиция в истории культур, народов и цивилизаций работает как один из ключевых факторов. Только следует различать Традицию и традиции. Последние суть ношение сарафанов, коренная привычка российских пьяниц закусывать солененьким огурчиком, или, в лучшем случае, традиционная выносливость русского солдата. Традиция в высоком смысле — совсем иное.
Что такое Традиция
Мировая история представляет собой сборник биографий цивилизационных сообществ, вызываемых к жизни волей Творца. «Население цивилизации» Лев Николаевич Гумилев назвал «суперэтносом». В него может включаться сколько угодно народов, но культура, преображающая этническую розницу в огромное единство, всегда рождается в одном источнике, всегда одна на всех. Самодержавно правит ею «сверхценность» — высший смысл, Истина для всей цивилизации. Сверхценность всегда нематериальна, неумопостигаема, не принадлежит миру сему. Она является путеводной звездой, сияние которой облачено в одеяния слов. Так, Русская цивилизация в качестве сверхценности обрела веру в Иисуса Христа, положенную на язык православия. Так вот, Традиция представляет собой невидимую, но исключительно прочную связь между нематериальной сверхценностью и вполне материальным «телом» суперэтноса.
Наличие Традиции предполагает способность людей, населяющих цивилизацию, к созидательному труду, творчеству во имя сверхценности, а если понадобится, то и к самопожертвованию ради нее.
Отсутствие Традиции означает отсутствие цивилизации. Или, в крайнем случае, ее скорую гибель. Ведь Традиция — внутренний стержень любой цивилизации, ее хребет, каркас, киль и шпангоуты…
Вот она есть…
Как проявляет себя Традиция в повседневной жизни и в чрезвычайных обстоятельствах? Незаметным постоянным фоном. Этот фон присутствует в виде ряда нравственных норм, намертво вписанных в сознание миллионов людей, составляющих суперэтнос. Когда человеку приходится делать выбор — все равно, простенький бытовой ли, меняющий ли всю жизнь от основания и до вершин, — эти нормы «включаются». Они подталкивают личность к выбору, который будет работать на высшее благо цивилизации. Кто-то осознает это, кто-то совершает поступок под влиянием названных норм неосознанно. Для понимания характера функционирования Традиции это не важно. Названные нормы далеко не всегда обеспечивают принятие правильного решения: иные факторы могут переломить их воздействие. Но сила их оказывается доминирующей в большинстве случаев, а этого для стабильного бытия цивилизации вполне достаточно.
Традиция в спокойной обстановке легонько подталкивает людей, ведь не особенно нужны героизм и подвижничество в мирное время, а требуется ровное горение душ, хор, выводящий мелодию, на всех одну, общую, пусть есть солисты и те, кто стоит позади, но течение жизни и первых, и вторых, подчинено жестам невидимого дирижера. Пока хор поет слаженно, а лучшие из всех выводят свои соло, не покидая музыкальной общности, пока масса не фальшивит, пока люди не начинаются драться за микрофон или уходить по своим делам, Традиция, по всему видно, жива.
XVI век. Вот собирается толпа вокруг юродивого. Он блажит, и кто знает, бормочет ли околесицу, или Господь взглянул на нищую, бессеребренническую жизнь бедного мужика и даровал способность иногда слышать свой голос, когда его никто, хоть на сто верст окрест, не слышат. И народ стоит, слушает: сама возможность того, что в уши войдут слова откровения, пусть и произнесенные сиплым басом, невнятно, косо и криво, заставляет множество людей остановиться посреди улицы, на торгу, у паперти, забыть о деловой суете и слушать, слушать… Вот — Традиция.
Или, скажем, XIV век. Житье неспокойное от татар, небогатое, тяжкое. Тут бы и сгрудиться: в толпе всегда теплее. Но вера Христова заставляет русских того времени презреть материальный комфорт, покинуть родню, позабыть о верных источниках пропитания и углубиться в лесные дебри, выйти на северные пустоши, поселиться на безлюдных берегах оловянных озер. Зачем? Два века росла Северная Фиваида, и ничего краше русский народ не создал; ни выход в космос впереди планеты всей, ни воинские победы, ни материк нашей литературы с нею не сравняться. Но никакой пользы для жизни земной в этом духовном подвиге нет.
То, что в XVII веке тщились услышать от юродивых, раскольников, монахов редкого благочестия, а в XIX-м от редких одиночек, вроде Св.Серафима Саровского, в XIV-м, как видно, без труда слышало большинство, не нуждаясь в посредниках. Вера Христова стучала в сердце и звала поискать пустынных мест, оставить суету, шум, соблазны и на лоне вечного покоя заняться стяжанием Духа Святого. Там, за порогом смерти, пригодится… Традиция была в ту пору горяча, жгла, заражала нетерпением, хотя внешне жизнь страны без великой спешки катилась к освобождению от ордынского ига, к восстановлению былого великолепия, тихо-тихо, лишь изредка прерываясь событиями ранга Куликовской битвы. И не видно внешнего пыла, не видно лихорадочной нервической деятельности. Традиция всегда производит работу внутри человека, а снаружи не видно ни «розового пламени», ни транспарантов.
Иначе выглядит пример воздействия Традиции на десятки тысяч умов и душ в критической ситуации. Зимой 1611–1612 года российская государственность в условиях Великой Смуты опустилась до ничтожного состояния. Фактически, Россия перестала существовать. Отдельные отряды, города и области еще сопротивлялись оккупантам, но страны как единого целого уже не было. Рождение земского ополчения Минина и Пожарского на пустом месте, из ничего, из полного политического вакуума, и есть властное проявление Традиции, руководившей лучшими людьми того времени. Традиция заставила их вспомнить о Московском государстве с его устоями добродушного православного деспотизма как о чем-то бесконечно важном и требующем немедленного восстановления. Да неужто в сторону личной корысти вела дорога, протоптанная нищими бойцами через спаленные деревни и обезлюдевшие города! Нет, тянула их в дальний поход вера и любовь к отечеству, осознание того, что иного теплого очага Бог нигде для них не зажег: здесь потухнет, так уж нигде не согреться. Они, да земцы старого, Первого ополчения переломили хребет интервентам, поскольку Традиция заставляла их проявлять стойкость, упорство и беспощадность…
И вот ее нет…
Гораздо легче объяснить, как выглядит ситуация, когда Традиция размыта или сломана. Парадоксальным образом пассивность Традиции увидеть и понять гораздо проще, нежели механизм ее постоянного действия.
Византийская цивилизация проявила необыкновенную жизнестойкость. На протяжении многих столетий она перемалывала одну волну захватчиков за другой. Лишь в конце XII века, при династии Ангелов, несокрушимая имперская конструкция начала разваливаться. Прежде всего, это выразилось в стремительном падении нравственности. Казалось бы, совсем недавно благородные Комнины показывали образцы мужества, энергии, самоотверженности… При Ангелах высота духа улетучилась. Предательство по отношению к стране, вере, друзьям и родне стала истинной нормой поведения для правителей и простого народа. Исчезло смирение, в людях соседствовали слабость и жестокость, прочие же качества ушли на второй план общественной жизни. И когда под стены богоспасаемого Константинополя пришли орды крестоносцев (1204), горожане не пожелали оказать достойный отпор. Они даже не пытались защитить собственные храмы от невиданного ограбления и разорения, когда город был взят кучкой авантюристов!
Последнее и самое важное свидетельство падения Традиции в Византии относится уже к XV столетию. Тогда государи и архиереи Империи, пытаясь спасти страну от поглощения турецкой державой, пошли в ярмо унии. Ведь за ее принятие обещана была несметная воинская сила католической Европы! Но что там можно и нужно было спасать, кроме веры, да еще высокой культуры, той же верою порожденной? Обмылок прежнего великого государства? Два плевка пестрого населения? За призрачный шанс на выживание (так, кстати, и не реализованный) отдано было то, ради чего и стоило жить…
А вот картинка из нашей истории: гражданская война, опустевший храм, рядом с ним — свежие могилы священника и дьякона. У иконы Спаса, стоящей по центру деисусного чина, прострелены губы, а в дырку вставлен дымящийся бычок… Картинка подлинная. Православие представляет собой груз тяжкий и спасительный одновременно. Ощущение спасительности Христовой веры было утрачено огромными массами людей, а вот о тяжести все еще помнили, все чувствовали ее. И выходя из-под пастырской руки, мстили за прежнее свое подчинение жестокими безумствами.
Она — и двигатель, и якорь
Пока цивилизация юна, Традиция зовет к созидательному труду, к раскрытию смысла сверхценности, к дешифровке мира с помощью кода, который она дарует сердцу и уму. Ее работа, в сущности, направлена к тому, чтобы народ состоялся, пока у него есть на это силы, а потом, в преклонном возрасте, пожинал плоды прежних титанических усилий. Если эта работа завершилась успешно, цивилизацию помнят после ее гибели, а при жизни, но в эру дряхлости, ее суперэтносу есть, чем питаться и чем гордиться. Так, в рассветный час христианства на Руси митрополит Илларион пишет «Слово о законе и благодати», прославляя дух Нового завета и народ, принявший евангельскую истину. Так, в Европе суровое романское зодчество сменяется ослепительной готикой, столь ненужной в бытовом отношении, но впоследствии ставшей чуть ли не главным эстетическим символом европейского Средневековья. Готические соборы строили десятилетиями — чего ради? Вряд ли из одного чувства гордости за родной город. Скорее, непреодолимо сильным оказалось стремление духа ввысь, и люди научили летать камень, поскольку сами не могли силой чувства подняться к облакам.
Таким образом, Традиция в первую половину жизни цивилизации, да и в период «зрелости», — сила, ведущая к развитию, внешнему росту и внутреннему совершенствованию. Да, она порой диктует необходимость отделить «нас» и «наши ценности» от других, но лишь затем, чтобы эти ценности можно было выразить точнее, рельефнее, красивее, не мешать их с обычаями и достижениями соседей в дикую безобразную окрошку. Да, она может прийти в древних одеждах и призвать к отстаиванию старого, но лишь постольку, поскольку на старой почве стремительно растет нечто доселе не виданное, новое. Так, на заре Московского государства наши великие князья Иван III и Василий III апеллировали к незапамятной старине, временам старокиевским и старовладимирским. Но суть их действий состояла в строительстве державы, ничуть не характерной для предыдущих эпох нашей истории, державы, организованной принципиально иначе. Русь домонгольская и Русь удельная сыграли роль идейной почвы для нового могучего дерева — России.
Стоит цивилизации постареть, и роль Традиции меняется.
Как сказал замечательный философ К.Н.Леонтьев, в пору упадка или, иначе, «вторичного упрощения», порядочному человеку следует играть роль «якоря», не дающего деструктивному прогрессу, прогрессу-разгрому порушить все и вся. Должность охранителя в позднюю пору цивилизации — благороднейшая, лучшая. Ее диктует Традиция. Охранитель обязан проявлять стойкость и самоотверженность, защищая от развала и уничтожения старинные устои, ценности, созданные в эпоху молодости и зрелости цивилизации.
Пусть наших русских консерваторов маловато, но тем, кто действовал, вполне сознавая свой долг, — Николаю I, Александру III, Елизавете Федоровне, Хомякову, Каткову, Леонтьеву, Победоносцеву, Тихомирову, Кутепову, Каппелю, — надо не забывать низко кланяться. В самые ножки. Не они бы, так раньше обрушилась бы Россия, да и погибла бы она без чести и славы, как умирают от дезинтерии или, скажем, от гангрены.
Если в обществе нет достаточного количества консерваторов, традиционалистов, охранителей, срок его жизни будет короток. Несколько сотен лет «золотой осени» на склоне естественного жизненного цикла как ножом отрежет. Так, цивилизация протестантской Европы, проявившая крайнюю нерезистентность, сгинула в двух мировых войнах. Какие там сейчас сверхценности? Да никаких. Человеческая глина. Можно слепить из нее все, что угодно. Собственно, современная Западная Европа, кроме нескольких стран, сохранивших слабенькие огоньки католицизма, — чужой ресурс, а не самостоятельная цивилизация. На него претендует и США, и мир ислама, и нам бы надо, когда встанем на ноги, отрезать приличествующий кус для себя.
Да нескоро, по всей видимости, перестанут под Россией подгибаться ноги. У нее ведь с резистентностью тоже не все слава Богу. Великая цивилизация, поднявшаяся из пепла Батыевой рати, дожила до гражданской войны, да и рухнула, сгорела вновь. В 1920-х ее добивали, а в 1930–40-х играли на колоссальной витальности народа, оставшейся от Российской империи в наследство. Потом на старом месте начала медленно расти новорожденная цивилизация, и сам факт ее появления — чудо. Сверхценность для нее — та же, православие. А вот Традиции еще нет. Кости не окрепли. Позвонки еще мякенькие, мышцы — тряпки, иммунитет — младенческий…
Если успеет новый суперэтнос встать под знамена Традиции, если успеет купно защитить дитя, одну надежду на всех, так будет у наших потомков и вера, и любовь, и премудрость.
А если не сдюжим — схарчат.
Оригинал этого материала опубликован на ленте АПН.
