Тревоги о символе
Как известно, единороги порой становятся
тревожны. Все-таки у них повышенная чувствительность ко всяким знакам,
приметам, солнечным затмениям и настроениям Начальства, и всякие несуразные
совпадения могут их вывести из себя. Вот понапишут журналюги в своих газетенках
что-нибудь эдакое ну совершенно неактуальное – чисто потому, что надо же
пространство газеты чем-нибудь заполнять, даже если ничего не происходит, а
единороги заглянут – и кажется им, будто между строк депутат Лихтенштейн
проглядывает, да еще и подмигивает ехидно. А единороги уж привыкли, что там
только Губернатор со статистикой, и от такой резкой перемены их мутить
начинает, и дальше, в зависимости от степени чувствительности, симптомы
нарастают – от мигрени до диареи.
Особенно волнуются единороги о
состоянии здоровья символа партии – братца Каина. Он, конечно, газеты не читает
– зачем ему румянец портить? По поводу газет профессор Преображенский всех
предупредил, но братец Каин, конечно, Булгакова не читает тоже: партийное
здоровье важнее, да и что бы там такого мог написать этот Булгаков? И все вроде
бы хорошо шло, и румянец на ланитах братца Каина не угасал, свидетельствуя о
хорошем питании и полном довольстве. Но тут почувствовали единороги, что
неуловимо нарушилось что-то в тонких материях, и братец Каин тут же какой-то шальной
сделался – бредит и бредит, никак остановиться не может. Нет, ну может,
накопилось у него после многомесячного молчания или голос ему был свыше,
который сказал: «Братец Каин, говори на здоровье – до выборов теперь далеко,
теперь от тебя вреда большого быть не может, а сам, глядишь, еще румяней и
белее станешь».
— Может и сам собой говорит, —
обсуждают единороги. – И ладно, что невпопад, но что-то уж больно много.
Неиссякаемый молчун наш оказался…
— Это чувство юмора у него такое,
может, специфическое, — предполагают одни.
— Это не юмор, это креативность, —
поправляют другие.
— Ватрушку ему давайте дадим –
может, съест и успокоится, — предлагают одни.
— А вдруг его Роман Антоныч
сглазил? – опасаются другие.
Стали единороги всякими окольными
путями выяснять, не сделал ли Роман Антоныч чего дурного для символа партии.
Даже к Гадалке сходили. Она их и успокоила:
— Нет, — говорит, — Роман Антоныч
тут ни причем. Он только поминал, что символ партии надо сделать ее знаменем –
на древко насадить и выставить на всеобщее любование – пусть развевается на
ветру.
Обрадовались единороги, даже
рассмеялись – шутка-то забавная. И когда Роман Антоныч говорит – это еще
ничего, иной раз и посмеяться можно – братец Вайнер сколько раз смеялся – и
ничего, жив до сих пор. А вот когда Роман Антоныч молчит и смотрит вглубь себя
– вот тогда добра не жди.
Но на всякий случай решили еще у
Губернатора узнать – Губернатору завсегда видней. К Самому не пошли – как можно
отвлекать? Спросили у помощников.
— Нет, — говорят помощники, —
ничего странного за братцем Каином Губернатор не приметил. Да и некогда ему за
ним приглядывать – делов полно.
— Дак, может, глянуть ему для
всеобщего партийного спокойствия, — робко предлагают единороги.
— Да он уж глянул, на вас всех
давно, и сразу все понял, — отвечают помощники. – Он же еще когда братцу
Вайнеру сказал, что он мудак. Что же Губернатору перед каждым эдаким
останавливаться и заново все объяснять? Сами уже должны понимать… Да и что с
того, что мудак? Какой родился – такой и пригодился.
Согласились единороги и почти
успокоились. Хотя некоторые все же предлагали как-нибудь незаметно братцу Каину
температуру измерить.
— Не, температура у него может быть
какая угодно, он же креативный, — напомнили другие. – Температура – это не
показатель. На румянец смотреть надо.
Румянец есть – стало быть, все нормально.
На том и порешили.
