«Цыганский» суверенитет

Начнем с анекдота: Джордж Буш-мл. нашел способ ввести свои войска во все страны мира — он объявил войну цыганам. «Цыгане» суверенитета — это то, что можно назвать ускользающим от суверенитизации, как ускользают кочевники от института прикрепления к месту, как профессиональные бомжи боятся прописки. В определенном смысле можно сказать, что это тоже борьба за суверенитет и право на самоопределение, которое дано «самой природой», тем более что даже такому «суверену» можно объявить войну, хоть у него нет ни границ, ни институтов.

Существование государств-изгоев означает новый виток трансформации вестфальской системы международно признанных суверенитетов. Суверенитет этих государств, имеющих все необходимые атрибуты суверенитета классического (наличие международно признанных границ, в той или иной степени легитимной власти, которая является абсолютной в рамках этих границ), тем не менее не является суверенитетом полным. Это некий временный суверенитет, данный взаймы или краденый, пиратский, существующий до тех пор, пока «мы идем к вам». Смысл «визита», который оказывается возможным ввиду «дырявости» девиантного суверенитета, заключается в восстановлении в той или иной форме «испорченного» суверенитета, дополнения его до нормального (пока здесь мы не касаемся того факта, что подобного рода международная практика связана с национальными интересами вполне определенного суверена).

Таким образом, суверенитет в полном смысле этого слова, который говорит о возможности совсем иных, «неполных» суверенитетов, представляет собой ряд соответствий нормам суверенности: территориальная целостность, единство власти на данной территории, полноценная легитимность этой власти, признанность суверенитета со стороны международного сообщества, гарантии прав человека и прав собственности на данной территории и пр. Самоценность и очевидность этих норм привлекается для объяснения отклонений.

Однако девиантный суверенитет оказывается в ситуации конкуренции с неким невидимым, еще только грядущим и угрожающим суверенитетом, несущим печать подлинности, но который может быть представлен только в собственной отсрочке. Отстаивать суверенитет означает в данном случае отстаивать его девиантную форму, право на еще большую суверенность, чем сама суверенность. Тем самым суверенитет оказывается одновременно и бОльшим и меньшим себя: недостаток суверенитета возникает только через его же избыток. Пытаясь быть еще более «суверенным», суверенитет может только потерять «в себе».

Поведение субъектов-суверенов в политическом международном пространстве разнообразно. Идеалы международной политики не предопределяют поведения, но возникают из борьбы за индивидуальный успех в различных условиях соревнования. Нормы международного права возникают в особых организационных условиях. Крупные конфликты случались в истории именно потому, что изменялись условия организации. Устоявшиеся модели поведения — правила объявления войны и заключения союзов, нормы признания суверенитетов и разделение сфер влияния — становятся все менее и менее пригодными, по мере того как меняется природа ресурсов, за которые ведется международное соревнование.

Что же касается нас, то проблем у российского суверенитета выше крыши. Для начала проблемы территориальные. Как кажется, это не только проблема наличия границ или местами их отсутствия, границ, которые не только не соответствуют каким бы то ни было интересам государства, но и не связаны с его историей, что само по себе парадоксально. Тем не менее проблема гораздо сложнее. Суверенитет предполагает территориальную определенность, закрепленность за какой-то местностью. Суверенитет в классической редакции — это суверенитет оседлых, не кочевников, а тех, кто привык здесь жить, освоил эту землю. Удивление же русского перед «бескрайними просторами» своей земли, которое перерастает в страх перед возможностью ее отторжения, общеизвестно¹. Такое отношение вводит отечественный суверенитет в двойную игру присвоения без освоения, что обнажает другую крупную проблему. Проблему собственности.

Не секрет, что классическая модель суверенитета предполагает определенную его экономию, т.е. вписанность в работу присвоения: пространства (в границах) и времени (через власть). Квинтэссенцией такой экономии является институт частной собственности. Вообще, насколько возможен дискурс о подлинном суверенитете, о суверенитете в собственном смысле слова, настолько же всякая идеология суверенитета завязана на необходимость разбираться с собственностью как таковой. А вопрос о собственности в России традиционный². Впрочем, как и вопрос о власти.

Суверенитет предполагает легитимацию власти, причем как внешнюю, так и внутреннюю. Современные трансформации системы суверенитетов выставляют в качестве своего алиби (которое в данном случае для некоторых может совпадать с тем, ради чего это алиби вводится) только определенные формы легитимации, причем такие, что ставят под вопрос само различие внешнего и внутреннего в этом процессе.

Траектория поиска суверенитета в России совпадает с траекторией поиска нации. В определенном смысле можно сказать, что России в той же степени «не хватает» суверенитета, в какой россияне «до сих пор не стали нацией». В той же степени Россия является более чем просто суверенным государством, в какой русские (ну, или россияне как граждане РФ) более чем просто нация среди других. Условно, Россия не совпадает с собственным суверенитетом. Вопрос в том, скажем ли мы о ней нечто существенное, если будем утверждать, что она существует в таком несовпадении.

Примечания:

¹ Как и проблема «центр-периферия», склоняющаяся от стандарта «столица-провинция» к стандарту «метрополия-колония». Таким образом, проблема суверенитета приобретает к тому же еще одно собственно «внутреннее» измерение.

² Впрочем, для ультралевого дискурса вопрос о суверенитете вообще не стоит. Если «собственность — это кража», то всякий суверенитет — это ворованный суверенитет, а всякое государство — это государство-вор в той или иной степени: разница лишь в том, интеллигентно ли тебя ограбят или с применением грубой силы.

Оригинал этого материала опубликован в «Русском журнале».