Я – оптимист. Не люблю рассказы с печальным концом
В своё время замечательный критик и публицист Вадим Кожинов создал такое направление — «тихая лирика». В противовес шумным «шестидесятникам», покорителям стадионов, рифмующим публицистам, тайным или явным либералам было создано это замечательное поэтическое объединение русских поэтов: Николай Рубцов, Владимир Соколов, Станислав Куняев, Юрий Кузнецов…
К слову сказать, названные тоже умели говорить громко, басовито и не без некоторого даже озлобления — но так, что их возвышенная речь вовсе не напоминала эстраду, но походила на удар колокола и долгий его гул.
К тому веду, что и сегодня, на фоне шумных скандалистов и скандальных шутейников, есть основания создать объединение «тихая проза». К этому направлению принадлежали бы русские писатели, чурающиеся нарочитой эффектности, помпезности, публицистичности, и бережно несущие свет русского слова.
Имя Александра Яковлева, лауреата премии «Ясная Поляна», автора нескольких книг прекрасных рассказов стояло бы, наверное, первым в этом ряду.
— Саш, расскажи о себе: кто ты, откуда родом, кто родители, где учился, кем работал, жены, дети…
— Ивановский я. Родился в семье, как тогда говорили, «совслужащих» в городке со славным названием Наволоки, но ещё во младенчестве оказался с семьей в «городе невест», где благополучно и прожил до 20-летнего возраста. Затем семья перебралась в Подмосковье. Армия, учёба в нескольких ВУЗах, из которых закончил только Литературный институт им. А.М. Горького, работа журналистом на Сахалине – незабываемое время; жёны, дети, н-да…
— …И чем нынче занят…
— В основном – книгами. В детстве ничего не было обворожительнее книг. А сейчас по должности, по работе редактором в «Литературной газете» приходится столько… разного читать, что детские ощущения представляются иногда сильно преувеличенными.
— Литературный твой путь — как ты его расцениваешь? Что удалось, что нет? И если не удалось — по какой, как ты думаешь, причине? Какие книги вышли, какие премии получил…
— Вроде бы жаловаться не на что. Публиковался почти во всех печатных изданиях страны. Писал то, что хотел. Может быть, меньше, чем хотелось – лень-матушка, ох-хо-хо… Выходившие книги прозы… ну, кое что можно было бы и переписать или просто вычеркнуть… Но не так много! Книга «Осенняя женщина» принесла мне престижное лауреатство – премию «Ясная Поляна» имени Л.Н.Толстого… С каковой и тебя поздравляю!
— …А вот о «Ясной Поляне» отдельно. Я о себе скажу для начала: атмосфера, которая сложилась на яснополянских встречах, показалась мне удивительно светлой… Я часто посещаю всевозможные семинары, писательские встречи, но подобные ощущения редко приходят. Видимо, сказывается сочетание толстовской энергетики и душевности нескольких замечательных людей, что собираются в Ясной Поляне. А для тебя что значат эти встречи? И что значила для тебя Яснополянская премия?
— Ага, ты сразу отметил необычность яснополянских? Они всё-таки стоят особняком. Конечно, то, что усадьба оставалась почти во все времена нетронуто-Толстовской, усиливало её намоленность. И нынешнему её гостеприимному хозяину Владимиру Ильичу можно было бы лишь поддерживать инерцию приёма гостей. Но Толстые – они необычайно щедры на душевную энергию. Всё делается с избытком, чтобы хватило надолго. И потому всем тут в достатке тепла, внимания. В ответ же хочется делиться сокровенным. Вот каждый год (а я тут один из старожилов, более десяти лет езжу) и ждёшь, не дождёшься встречи с Ясной Поляной, как с чем-то целительным, ненавязчиво наставительным…
— О твой литературной генеалогии: кого мыслишь учителем своим, на какой почве возрос?
— Книги, книги и ещё раз книги. Как с детства попал под их обаяние (повезло – хорошие библиотеки были в мире моего детства), так и продолжаю у них учиться. И как рассказчик, конечно же, склоняюсь перед Чеховым, Буниным, О’Генри…
— Как ты расцениваешь состояние современной литературы? Прозы, поэзии и критики — это три разных вопроса.
— Ничего себе! Это ж монографию надо писать. А если коротко: в прозе много любопытных явлений. Но именно любопытных, а не интересных. Потому что много головного, не от сердца. Много профессионалов, пишущих «под формат». Под формат премии, перевода, какой-то другой конъюнктуры… Стихи в этом плане интереснее. Вроде бы и не нужны никому – а сколько сильных перьев. И среди мэтров, и среди совсем молодых ребят… Это даже не литературное явление – социально-психологическое. Критикам сложно – они из носителей критериев художественности превратились в регулировщиков премиального процесса. Их жалко.
— О конкретных персоналиях будем говорить? Мне любопытно твоё мнение: кто, на твой взгляд, из числа нынешних властителей дум останется в литературе надолго и полноправно: Солженицын, Искандер, Распутин? Бондарев, Бакланов, Гранин? Кураев, Ким, Кабаков? Ерофеев, Дмитриев, Поляков? Улицкая, Петрушевская, Толстая? Лимонов, Проханов, Есин? Краснов, Личутин, Екимов? Иные, чьи имена я не назвал?
— Для ознакомления с нашим и более ранним временем (Великой Отечественной войны) потомки непременно откроют книги Солженицына, Распутина, Бондарева, Кима, Полякова, Улицкой, Петрушевской, Проханова, Личутина, да и многих других. Но на мой взгляд, наше время и его люди ещё не нашли для себя достойного мастера, увидевшего всю картину полноценным, не искажённым идеологией зрением.
— Ты воспринимаешь себя в литературе как одиночку? Или есть ваше поколение — твоих плюс-минус пару лет сверстников? Ты вообще веришь в некое поколенческое единение? Вот Владимир Бондаренко говорит о поколении 37-го года, как об имеющем определенное единство? Сейчас говорят о «новых реалистах» — поколении тридцатилетних… Это имеет смысл вообще?
— Конечно же, как одиночку. В группы и направления строят или литературоведы – для удобства классификации и построения соответствующих теоретических выводов; или явные неудачники – для решения окололитературных проблем, которые толпой легче решаются. И то, что мне, например, легко и радостно общаться с Лёшей Варламовым, так это не поколенческие дела – просто мы как-то оказываемся в одно время в одном месте и говорим о том, что нас обоих волнует. Также мне всегда интересно с Володей Личутиным, с Валентином Курбатовым, с Павлом Басинским, с Анатолием Салуцким или с тобой… Но как тут говорить о поколенческих делах, когда все упомянутые далеко разбросаны по хронологической дистанции. Человек интересен, конкретный писатель. А группы… Были имажинисты – остался Есенин. Были футуристы – остался Маяковский… А уж сколько этих «новых реалистов» было – не счесть!
— В чём проблемы современных литераторов? Писать некогда, писать не о чем? Пишут «черт их дери, невкусно», как ты сказал в своем остроумном эссе о помещике году в 99-м? Или пишут не о том? Помню, кроме того, сетовал ты на отсутствие внимания к рабочему человеку, пролетарию. Ты думаешь, это реальная проблема? И нужно ли это самому пролетарию? Я вот помню несколько отличных советских производственных романов — хоть «Время, вперёд!», хоть «Дорогу на Океан», хоть первые прохановские романы, но не очень представляю пролетариев, читающих такие книги.
— Проблема в упёртости в себя и свои проблемы. В закрытости от читателя. От живого, идущего по той вон стороне улицы человека. Что ты можешь сказать ему? О пролетариях – это я сказал для обострения проблемы. Ведь обидно же – в героях или олигархи, или убийцы, а где просто люди? Те, кто каждый день идет к станку, за прилавок, в класс, во врачебный кабинет… А профессиональный рабочий – это очень даже человек читающий и думающий. Вот записи Чехова: «Был сейчас на скачках…», «Ел, спал и пил с офицерией…», «Хожу в гости к монахам…», «Был у сумасшедших на ёлке, в буйном отделении…», «Пил и пел с двумя оперными басами…». Понятно, да? Наш же брат, как правило: из редакции – в ЦДЛ. Из ЦДЛ – на премиальную тусовку.
— Большой жанр — это не твоё? Я здесь хотел бы несколько добрых слов сказать тебе. О почти неестественной ныне чистоте твоей прозы: она, при почти полном отсутствии внешних украшений, смотрится на удивление достойно. Проза большого человеческого достоинства — именно так. Такой прозы удивительно мало сейчас. И в то же время это очевидное, высокое человеческое достоинство не задавливает бесконечное количество полутонов, штрихов, мельчайших эмоций в твоих текстах. У тебя есть замечательная ирония, как в том рассказе о бабушке и сыне-алкоголике («Школьное воспоминание»), и горькая, таимая слеза, как в рассказе о Бадьине и принцессе («Здесь ни за что не заблудишься») — вот в том моменте с детьми, и с лягушкой, с которой сорвали кожу: такая восхитительная рифма меж лягушкой и этой самой принцессой, с размышлений о которой начинается рассказ.
Но мне в случае с этим рассказом искренне показалось, что вот эта история про Бадьина, деда и Валентину (так звали героиню, да?) — она могла быть больше, это могла быть повесть. Не то, чтоб ты что-то недосказал и текст в чем-то не получился — напротив, всё получилось, и ты всё досказал — но я хотел бы ещё в этом мирке пожить, меж его героев.
Это, повторюсь, разговор о жанре. Ты осмысленно не желаешь писать огромных романов, пространных повестей?
— Спасибо за добрые слова. Да, большой жанр – не моё. Да не очень-то я в него и верю. Роман – дело западной литературы. «Три мушкетёра» — вот образец. У нас же такого просто быть не может. Разве у Толстого и Достоевского романы? Русские философские трактаты, оживлённые действующими лицами. Но именно оживлённые – гении знали секрет. У меня же любой замысел воплощался на двух-трёх страницах. Мне казалось – достаточно, ведь всё же сказано, чего огород городить… Но это было несерьезно. С точки зрения редакторов. И мне говорили: ты еще не классик, чтобы приносить публиковать короткие рассказы (считалось, что они – отходы от романов). Или советовали составлять циклы. В общем, большие проблемы малого жанра.
— И следом второй вопрос на ту же тему: почему сегодня читатели больше любят романы, чем рассказы? Вроде бы времени у всех мало, все торопятся: отчего такая страсть к большим формам?
— А ты сам ответил в предыдущем вопросе. Хочется подольше пожить в искусственно кем-то созданном, но в данный момент тебе необходимом мире, в который можно возвращаться и вместе с автором чувствовать себя умным и удачливым… У людей масса проблем, дерготни – вот и хочется очутиться там, где хоть на какое-то время есть стабильные правила игры, к тому же за тебя придуманные. Рассказ такого отдохновения не даст – наоборот, нагрузит тебя проблемой. А этого далеко не всякому хочется.
— Ты завидуешь чужой писательской славе? Твои друзья — кто: писатели или — ? Много зависти в писательской среде? Или писательский мир населен в основном нормальными и мудрыми людьми?
— А какой смысл в этой зависти? Она же неконструктивна, для души губительна, для творчества. И потому среди моих друзей очень много именно писателей, успеху которых я всегда рад. Есть порой не зависть, а… недоумение, что ли, когда человек получает то, что явно не заслужил. Но это явления не литературного, а другого порядка. Кстати, моя жена, Надя Горлова – лауреат нескольких литературных премий. И ничего – обходимся без поножовщины. В основном же писатели – люди нормальные, с известным допуском на творческий компонент личности. Но тем они и интересны.
— Существует ли до сих пор раздел меж патриотической и либеральной литературой? Вреден он или полезен? Не проходил ли иногда этот раздел поперек, прости за пафос, твоего сердца и твоей судьбы?
— Существовал, существует и будет существовать. С «Беседы» и «Арзамаса» повелось, с Шишкова и Карамзина, куда же мы без этих традиций?! Для многих это хлеб насущный. Просто обязаны поддерживать. Но это так, теория. А когда спор проходит через тебя, когда не шутя схватываются твои друзья – очень тяжело и горестно. Потому что понимаешь – оба они за лучшее, только пути видят разные. И уж совсем беда, когда Союзы писателей ведут себя так, будто других Союзов не существует. Оттого так много проблем у рядовых писателей, не функционеров.
— Как ты оцениваешь работу «толстых журналов»? Какие литературные газеты читаешь и почитаешь?
— Работа у них, прямо скажем, не простая. С тиражами, ахнувшимися по самое некуда, житьишко у них незавидное. Правда, качество не ухудшилось. Они — молодцы, не киснут, не подлаживаются, планку держат. По-прежнему напечататься в толстом литературном журнале – большая честь для любого литератора. Это тебе не самиздат за собственные кровные или спонсорские. Из газет литературных читаю… Да всё я читаю! В силу должностных обязанностей. Надо сказать, что каждое из изданий умудряется держаться в собственной нише, но не всем так везёт как нашей «Литературке», добравшейся уже до тиража аж в 130 тысяч экземпляров. Но и в Exlibrisе и в «Дне литературы» всегда есть что почитать. Равно как в «Книжном обозрении» и «Литературной России». Успеха коллегам!
— Есть ли политические взгляды у тебя? Необходима ли писателю гражданская позиция?
— Если желание видеть мир справедливым, страну процветающей, а людей занимающимися любимым делом можно назвать политическими взглядами, то есть. А гражданскую позицию лучше всё-таки выражать в публицистике, жанре никак писателю не заказанном. В литературе же политические пристрастия, как правило, плохо у кого выписываются.
— Что будет с Россией, есть у тебя прогнозы?
— Последние два десятилетия приучили нас не верить в улучшение. Впрочем, это еще классики отмечали: русский человек слабо верит в хорошее. Но это – в абсолюте. Относительно же дня сегодняшнего, тьфу, тьфу, тьфу, посреди нависшей свинцовой мерзости нет, нет, да проглянет лучик. А нам много ли надо… Вообще, я – оптимист. Не люблю рассказы с печальным концом.
Беседовал Захар Прилепин
Все тексты рубрики Прилепин.txt можно просмотреть здесь.
