Анахронизм?

Когда видишь
священника рядом с космическим кораблем или слышишь очередное
агрессивное высказывание одного из церковных VIP, невозможно
отделаться от ощущения анахронизма происходящего: с одной стороны, мы
окружены всевозможными гаджетами, с другой – наблюдаем
наступление агрессивных клерикалов, «православных патриотов»
и пресловутую византийскую симфонию властей. Таким образом,
технологии предстают как современное, а идеологическое и религиозное
– как неуместная архаика. Как герои фильма ужасов, мы на
историческом пути где-то совершили «поворот не туда» и
теперь застряли в захолустье, населенном маньяками. Сам же этот
анахронизм вызывает и другую кинематографическую ассоциацию,
напоминая анахронизм миров из фантастических саг вроде «Звездных
войн», персонажи которых летают на сверхсветовых звездолетах,
но сражаются на световых мечах, а целыми галактиками правят
императоры и короли.

Нельзя сказать, что
это является какой-то особенностью одной лишь России, пусть в
представлении многих наших сограждан условный Запад и США в частности
являются этаким царством тотальной политкорректности (еще бы, ведь в
США даже президент – черный!). Не так давно в США разразился
скандал, после того как республиканец Тодд Эйкин заявил что
беременность в результате изнасилования наступает крайне редко,
поскольку «женский организм может блокировать ее», а
потому аборты в таких случаях должны быть запрещены. Эйкин, правда,
потом извинился и сказал, что его не так поняли. Он выставил себя
диким палеоконсерватором, словно прилетевшим из прошлого. Но он не
одинок. Во-первых, Эйкин всего лишь высказал то, что у многих
американских консерваторов на уме. Во-вторых, он действовал как
attack dog, выразитель крайнего мнения, однако вписывающегося в
американский консервативный дискурс. Его слова вызвали такое же
возмущение, как в России вызывают возмущение и насмешки постоянные
выпады Всеволода Чаплина. Правда, Всеволод Чаплин за свои
экстравагантные суждения не извиняется, но за него однажды извинился
его коллега Андрей Кураев, сказав, что острые слова Чаплина –
это такой православный перформанс. Разрыв между образом капитализма
как современной динамичной системы, устремленной в будущее и
реальностью, в которой действуют такие персонажи как Всеволод Чаплин
и Тодд Эйкин порождает чувство шока от анахронизма. В России это
чувство шока приводит многих к выводу об отсутствии у нас капитализма
и потоку проклятий в адрес некого неофеодализма в статьях и блогах.

Ультрамодерн и
архаика

Делез и Гваттари
писали, что капитализм – это всегда поздний капитализм, а Марк
Фишер вслед за ними называет его «странным гибридом
ультрамодерна и архаики». Оказалось, что поздний капитализм
хорошо сочетает в себе хай-тек и дремучие предрассудки. Если
фундаментализм сейчас зачастую говорит на языке мультикультурализма и
защиты прав верующих, то архаика может говорить на языке науки.
Вспомним довольно популярные утверждения о том, что к
предпринимательству от природы способно только несколько процентов
населения. Если раньше говорили о «крови», теперь говорят
о генах: буржуа все-таки иногда очень хочется быть аристократом. С
другой стороны, это же позволяет описывать капитализм как систему, в
которой реализован принцип «реального социализма» «от
каждого по способностям и каждому по труду». Нет миллиарда?
Мало работал, все справедливо, а значит, никакой социализм не нужен –
капитализм, в таком случае, это уже и есть своего рода социализм.

Причем
комбинация ультрасовременного и архаичного присутствует как в базисе,
так и в надстройке современного капитализма. В базисе –
автоматизация, биотехнологии, новые средства коммуникации и прочий
постфордизм, но при этом же — потогонки и полурабский труд в странах
третьего (и не только) мира. И нужно ли напоминать, где и в каких
условиях производятся такие высокотехнологичные вещи как мобильники и
планшеты? Где
и при каких обстоятельствах добывается колтан, который используется в
производстве этих мобильников и планшетов?
В фигуре китайского рабочего, собирающего айфон и подростка из Конго,
добывающего колтан для схем этого айфона, мы снова видим это
столкновение двух реальностей – высокотехнологичной
современности и будто бы уходящего в прошлое «анахроничного»
физического труда.

Получив в наследство
фрагменты устройства предыдущих общественных систем, капитализм
воспроизводит и комбинирует их в импровизированном порядке как на
уровне базиса, на уровне производства вещей, так и на уровне
идеологии. Капитализм – великий импровизатор и великий
комбинатор.

Например,
на протяжении последних 30 с лишним лет неолиберального поворота в
странах периферии рос неформальный сектор. Трудовые
отношения в нем основаны не на формальном договоре, а на устной
договоренности и личных связях – версия прекаритетного «гибкого
труда» для третьего мира. Первоначально
он считался чем-то вроде колониального пережитка, но затем произошла
его нормализация. Он уже не считался аномалией или пережитком
колониального прошлого, а стал выдаваться за приемлемую модель
развития – область деятельности предприимчивых людей-фирм. Рост
неформального сектора вкупе с децентрализацией производства
способствовал сохранению и воспроизводству прежних (то есть архаичных
) иерархий. Так в Индии, подавляющее большинство работников
неформального сектора – это люди, находящиеся на нижних
ступенях кастовой иерархии: низшие касты, племена и
этноконфессиональные меньшинства. Поскольку через систему субподряда
неформальный сектор подключен к деятельности ТНК, его нельзя назвать
некой случайной аномалией, — он является органической частью
современной экономики. Подъем неолиберализма и распространение
неформальных трудовых отношений в Индии сопровождался усилением
влияния хиндутвы — фундаменталистской идеологии индусского
национализма. Истоки хиндутвы находятся еще в первой половине 20
века, однако ее подъем произошел уже в 80-е и 90-е годы. В связи с
этим нидерландский исследователь Ян Бреман замечает, что работники
неформального сектора реагируют на неравенство «попытками
укрепления чувства принадлежности к таким сообществам, как семья,
регион, каста, племя, религия или другим примитивным вариантам
идентичности, которые исключают возможность коллективного договора на
основе общности формы занятости и профессии».
Россия
и постсоветское пространство в целом – не Индия, конечно, но
представляет интерес то, что и у нас процесс деиндустриализации
сопровождался подъемом религиозного фундаментализма и шовинизма.

Теоретически можно
представить капитализм без сексизма, расизма и ксенофобии, где все
будут равными субъектами-монадами, обменивающимися друг с другом
вещами и услугами. Собственно, неолиберальная идеология об этом и
говорит. И на первый взгляд сексизм и расизм могут показаться неким
архаичным пережитком, мешающим такому обмену. Но как показывает
приведенный пример, сама неолиберальная утопия конкурирующих между
собой людей- фирм открывает пространство для роста фундаментализма и
способствует закреплению иерархий. Поэтому и в сфере идеологии
сексизм, расизм и подъем фундаментализма не являются просто
аномалией, выбивающейся из общего тренда либеральной демократии.
Утверждения о том, что возможен капитализм без сексизма и ксенофобии,
по своему воспроизводят тезис критикуемых Жижеком «либеральных
коммунистов» о возможности «капитализма без трений»
в киберпространстве. Капитализм без трений невозможен не только в
киберпространстве, он невозможен в принципе, потому что трения в виде
сексизма, ксенофобии и прочей архаики — вписаны в его «ДНК».
Именно эта невозможность избежать трений, избавиться от
неравномерности на уровне и базиса и надстройки порождает удручающую
комбинацию ультрасовременности и архаики.

Россия

Вернемся к
постсоветским архаизмам и анахронизмам. РПЦ часто упрекают в том, что
она сохранила советскую практику сотрудничества со спецслужбами.
Допустим, что это так. Но в мощный идеологический аппарат церковь
превратилась только за последние 20 лет. Ее присутствие в СМИ,
образовании, городском пространстве, политике и бизнесе выросло
благодаря сложившемуся в 90-е союзу с новой властью. Да, иногда могли
быть использованы и старые связи спецслужб и церковного аппарата, но
сама практика отношений власти и церкви является качественно иной и
новой по отношению к советскому опыту. Ведь и российские сверхбогачи,
бывшие когда-то советскими инженерами и экономистами разбогатели,
«взяв и поделив» советское промышленное наследство. Но
это единственное, что делает российский полу-периферийный капитализм
«совковым». В остальном он следует общемировому курсу на
разрушение социальной сферы, коммерциализацию общественных благ и
усиление репрессивных функций государства. РПЦ, всемерно
способствующая «укреплению чувства принадлежности» к
таким сообществам, как семья, нация, религия – естественный
союзник нашего позднекапиталистического государства.

Только
противодействие оппозиционных общественных сил может заставить
качнуться маятник в обратную сторону. Но надолго ли? Видимо, имеет
место осцилляция между точкой консерватизма и мракобесия и точкой
относительной эмансипации и прогресса. Славой Жижек писал о том, что
физический труд сегодня – это нечто постыдное, то, что нужно
спрятать подальше от глаз. Физический труд выглядит несовременно, но,
тем не менее, современной рыночной экономике не удается избавиться от
этого постыдного «анахронизма». Теперь, благодаря
множеству фильмов, статей и книг истории о потогонках стали широко
известны и превратились в общее место. Стоит напомнить, что подобно
эксплуатируемому физическому труду, обскурантизм – это еще одна
постыдная истина капитализма.

Оригинал
этого материала опубликован в Русском
журнале.