Человек десяти лет
Любая попытка узнать что-нибудь о
Станиславе Белковском из открытых источников сразу приводит к некоторому
конфузу. Его деятельность как политолога и политтехнолога в 2000-е затрагивала
едва ли не все важные темы десятилетия (Путин, Березовский, Ходорковский,
национализм, коммунизм, оранжизм – и все остальное тоже), однако ни по одному
из этих вопросов невозможно узнать что-либо достоверное.
Любое утверждение о деятельности
Белковского в том или ином источнике опровергается утверждением в другом
источнике, причем степень авторизации (или анонимности) этих источников тоже
очень широко варьируется. Ясно одно: все 2000-е Станислав Александрович
занимался активной деятельностью в политтехнологической сфере, хотя
единственный однозначный эпитет, которым можно эту его деятельность
охарактеризовать, будет «противоречивая». Именно так о его деятельности чаще
всего обычно и отзываются.
Белковский в первую очередь – это
очень яркий публицист и общественный мыслитель, его читать всегда интересно.
Взгляд на общественные явления у него всегда неожиданный, хотя соглашаться с
ним, как правило, не тянет, скорее тянет спорить. Но в любом случае, с чем у
него всегда было все в порядке – так это с креативностью, новые идеи
порождались в огромном количестве, и часть из них воплощалась в медийном и даже
отчасти политическом пространстве.
Человек, обладающий подобными
качествами, в 1990-е почти неизбежно становился политтехнологом. В 2000-е
сфера политтехнологии начала с катастрофической скоростью вырождаться, и в
ней удалось удержаться очень немногим людям – либо тем, которые очень сильно
этого хотели, либо тем, которые не нашли себе применения в другой области, либо
и то, и другое сразу. Во многом это было веление времени, хотя и конкретная
политика наших властей тоже сыграла большую роль. Любые альтернативные точки
зрения на происходящее, не говоря уже о каналах влияния, в 2000-х уже не то что
не приветствовались, но самыми разными способами целенаправленно уничтожались
или маргинализовались, и вся политическая борьба, которая вообще невозможна без
таких вещей, была остановлена тоже.
Быть политтехнологом в такой
обстановке, да еще политтехнологом с довольно отчетливой и последовательной
антипутинской позицией было, очевидно, непросто, и чтобы выживать в этой сфере
в качестве активного деятеля, надо было предпринимать целый ряд действий и
усилий какого-то совершенно особого рода. Упоминания о Станиславе Белковском
пестрят сообщениями на эту тему. «Теснее и дольше, чем с кем бы то ни было,
сотрудничал с Борисом Березовским», – пока с ним «вконец не рассорился».
Работал в Киеве на различных политиков – «то на одного, то на другую», и при
этом сделал так много, «как никто другой», чтобы запугать наши власти угрозой
оранжевой революции. Опубликовал (в 2003 году) знаменитый доклад «Государство и
олигархия», в котором обвинил крупных собственников в стремлении отстранить
Путина от власти, и в течение нескольких лет стал ассоциироваться с
«человеком Кремля» (тем более что Кремль тогда как раз занялся
упорядочиванием олигархической сферы, через судебный процесс над Ходорковским)
– но через некоторое время стал последовательным защитником Ходорковского и
оппонентом Путина.
Но в последнее десятилетие у
Станислава Белковского чувствовалось что-то вроде ностальгии по 1990-м и ранним
2000-м – времени, когда в стране происходила реальная борьба политических сил.
Федеральный центр, которому вечно не хватало в то время денег, заметно
проигрывал многим группам влияния, у которых как раз денег было в избытке.
Властные полномочия, конечно, давали определенные преимущества, но у нас в
стране сейчас деньгами (а не официальным положением) определяется многое, и
попытки надавить на властный центр довольно часто оказывались успешными. В этой
атмосфере лавировать между политическими силами, что-то организовывать,
заключать союзы и альянсы, а другие, наоборот, разваливать – для этого были все
возможности, и Белковский этим пользовался.
Все переменилось, когда нефтяная и
газовая рента резко выросла, и у федерального центра денег и влияния стало
столько, что вступить с ним в конкуренцию или открытую борьбу означало
совершить политическое самоубийство. Все 2000-е продолжалось это
политическое безвременье, которое с иных точек зрения выглядит великим благом,
а с других – великим злом для России. Оживляться атмосфера в этом отношении
начала только в 2008 году, с началом кризиса, и недаром тогда Белковский начал
публиковать на АПН серию материалов под названием «Кризис. Отец родной».
«2008-й стал самым удачным годом
для России за долгое историческое время», пишет Станислав Белковский в
предновогодней итоговой статье на АПН. «Экономический кризис – [это] и есть
главный успех России в уходящем году. Благодаря кризису Россия поняла, что сон
разума, который подавали нам как колбасно-воровскую стабильность на все
времена, рождает все-таки лишь чудовищ. А лучший год России еще впереди.
2009-й? Дай-то Бог!».
Надо признать, что Белковский
одним из первых в стране, еще осенью 2007 года, начал прогнозировать
приближение «масштабного экономического кризиса» в России, правильно оценив
угрозу того, что начиналось как относительно безобидный и локальный ипотечный
кризис в США. Костяшки домино начали падать именно так, как он тогда
предсказывал, и продолжают падать так вплоть до настоящего времени – а это
удалось очень небольшому количеству аналитиков.
Белковский оценивает это в довольно
широком контексте, в рамках всей послевоенной истории, политической и
экономической: «После Второй мировой войны, когда развернулась глобальная
конкуренция двух моделей развития – социалистической (советской) и западной –
Запад, наряду с политическими свободами, предъявил миру общество потребления,
которое, подобно сладкоголосым сиренам, должно было в конечном счете завлечь в
свои сети и Второй (коммунистический), и Третий мир. В 1989 году, после падения
социалистических режимов в Восточной Европе, мир стал однополярным. Модель
"политические свободы + потребление" победила в качестве глобального
образца. Сам же постоянный рост материального потребления стал практически
безудержным». В 2007 году же, по мнению, Белковского, «началось крушение этой
финансово-потребительской пирамиды, которое в 2008-м приняло характер
глобального кризиса».
При такой трактовке дальнейшее
развитие кризиса можно предсказывать довольно однозначно: мир распрощается со
своим послевоенным процветанием и вернется во времена, больше напоминающие
довоенное время. Для России это означает полный крах ее постсоциалистической
модели, которая, как впрочем и поздняя социалистическая, держалась на продаже
чрезвычайно дорогих сырьевых ресурсов на мировой рынок. Это значит, что
потрясения неизбежны, и наша политическая система начнет сейчас
трансформироваться под давлением самых разных факторов сразу.
В этом контексте Белковский и
воспринял первые удары грома, которые начали раздаваться (как ни странно, для
нашей власти довольно неожиданно) в последние два года. Первым ярким событием в
этой цепи было, пожалуй, возмущение в Пикалеве, и по этому поводу Белковский
написал статью с характерным названием «История Пикалевского бунта» – в которой
едва ли не наиболее внятно из всех выразил определенную точку зрения, совет
(или призыв) осуществить давление на власти единственным оставшимся способом: «Что
же из [всего] этого следует? Простой вывод. Не придавать значения Путину с его
изощренными интонациями и многослойными намеками. Хотите вырвать у этой власти
то, что вам причитается? Поступайте, как пикалевцы. Выходите на улицы,
перекрывайте дороги, творите власти реальные проблемы. Только в таком случае
власть испугается вас и что-то сделает для вас. Так оно устроено. И никак
по-другому».
Принципиальная неуступчивость к
любым видам давления – хоть даже самого, сколь угодно оправданного,
общественного и демократического, хоть парламентского, хоть политического –
было едва ли не самым характерным признаком нашей власти в последнее
десятилетие, и в такой ситуации все 2000-е Белковский, при всей его активной
деятельности, выглядел как политическая фигура неким анахронизмом, «последним
из могикан». Как он впишется в новое время, которое сейчас на наших глазах
наступает – будет видно, но в любом случае вся модель отношений между властью и
обществом сейчас будет меняться, и она, видимо, не будет напоминать ни 1990-е,
ни 2000-е. Опыт России показывает, что такие изменения всегда (после накопления
определенного давления внутри системы) происходят резким скачком, и никто не
может заранее предсказать, какую конфигурацию примет политическая система на
следующем повороте.
Оригинал этого
материала опубликован в Русском журнале.
