Из Вавилона надо уйти
В конце апреля на независимом лейбле "Выргород" вышел альбом кстовской группы "День Победы" "Ямайки нет". Для справки: этим же лейблом были изданы последние альбомы "Гражданской обороны" и Дмитрия Ревякина. "АПН — Нижний Новгород" представляет интервью с лидером и вокалистом группы "День Победы" Андреем Коротиным.
— Андрей, группа "День Победы" записала и выпустила на "Выргороде" альбом. В определенном смысле это успех, некоторое признание. Я понимаю, что речь может скорее идти о "широкой известности в узких кругах", чем о прорыве к всероссийской известности. Но, тем не менее, наверное, в настоящее время вы — самая успешная андеграундная команда Нижегородской области. Для группы запись и издание альбома "Ямайки нет" стали каким-то этапом в творчестве, после которого может начаться что-то другое, новое?
— Да, запись и издание "Ямайки нет" действительно означает завершение определенного периода в нашем творчестве. Увидели свет старые песни, которые тысячу лет назад были написаны и с незапамятных времен исполнялись. Теперь их можно в некоторый рюкзак засунуть, чтобы они не болтались между прошлым и будущим, и делать новые — возможно, уже немного другие. Вот, собственно, поэтому да — этот альбом стал для нас определенным этапом — этапом всего.
— На этом альбоме представлено, мягко говоря, не всё, что вы в последние годы исполняли на концертах и, тем более, не всё, что было написано. Собираетесь вы в будущем как-то реализовывать этот материал?
— Большинство старых песен мы запишем. Вероятно, что очень по-новому. Наверное, они будут разложены по новым альбомам. Это хороший материал… И там — в тех песнях — я, и здесь, в новых — я. И надо, наверное, чтобы все это осталось, пусть оно будет. Несмотря на то, что сейчас, конечно же, совсем другое пишется.
— А что, собственно, изменилось? Мне кажется, что и пять лет назад ты мог бы написать все те же самые песни. Или нет?
— Может быть, и мог бы, да вот не написал. Они вот почему-то именно сейчас начали проситься. Голова уже думает по-другому. И я надеюсь, эти изменения происходят в лучшую сторону, надеюсь, что новое будет много лучше старого.
— Музыку "Дня Победы" принято относить к регги. Везде о вас говорят и пишут как о регги-группе. Ты сам как считаешь, "День Победы" — это регги?
— Да, принято так говорить… Возможно, наше творчество и начиналось когда-то как такие игры в регги…
Но вот что сейчас понимается в России под регги? Тот регги, который сейчас модно играть по клубам — он пластмассовый, ненастоящий… Просто не знаю… Все эти шапочки и фенечки, купленные в магазинах… В действительности вся эта музыка ничего общего с регги не имеет.
Про регги хорошо сказал профессор Николай Сосновский: что регги — это далеко не развлекательная и не танцевальная музыка, не легкомысленная музыка ни в коем случае. Регги — это музыка очень глубокая, серьёзная и надрывная. Ничуть не уступающая по мощи каким-нибудь шумовым, психоделическим направлениям, бесконечно светлая, надрывная и очень добрая.
Разумеется, все эти клубные пляски никакого отношения к настоящему регги не имеют.
Вообще удивительно и странно, что эта форма — регги ее называть или не регги — постепенно стала преобладать в нашей музыке. Начинал-то я не с нее. Начинал я с панка всеми нами любимого.
Я панком в традиционном понимании, конечно, никогда не был: наша музыка всегда была немного чем-то другим. Панк-культура не то чтобы для меня далека — она, наоборот, для меня ближе всех остальных. Но я так не умею и не хочу уметь петь и играть, как это делают другие. Собственно, оно мне и не надо, если само собой, естественным образом так не получается. Надо, чтобы именно все само собой получалось, само собой делалось.
Потом уже постепенно стала происходить трансформация стиля в сторону регги, потому что это, наверное, оптимальная для нас форма. Тексты нашей команды ложатся наиболее оптимально именно на такую ритмику. Это не только регги, но и ска, например.
А так — скорее это кстовский такой регги, гаражный в прямом смысле.
— Насколько идеологизировано творчество группы и есть ли у нее некий мессидж, какое-то сообщение, которое вы хотели бы донести до аудитории? Или есть только желание самовыразиться, постулировать себя в этом мире, и этого для вас достаточно?
— Естественно, само собой, мы хотим донести своё нечто до аудитории. Не всегда только его можно сформулировать, сказать словами. Но это всегда светлый, добрый взгляд в душу человеческую. Попытка заставить человека взглянуть на мир другими глазами, не теми, которыми ему смотреть привычно.
Последние мои песни — это песни верующего человека. Раньше тоже было, да не так. Была любовь к звукам скорее, любовь к каким-то движениям безумным. Сейчас наше творчество — это уже нечто другое. Я пытаюсь донести до людей то, что я успел познать к своим тридцати с небольшим годам. Отсеять все плохое, что я знаю, а все хорошее — заложить в песни и преподнести.
Наверное, именно поэтому мы до сих пор ни на рок-сцене, ни на регги-сцене не находимся. Мы сами по себе — обычные кстовские работяги, которые днем трудятся, а по ночам сидят в гараже, сочиняют песни и время от времени вылезают на какие-то концерты, на которые, собственно, в основном наши же друзья и приходят. Это все тот же андеграунд, никуда ничего не сдвинулось. Все так и есть.
— Песни группы "День Победы" такие светлые, добрые… На твой взгляд, насколько они уместны в этом мире, который полон всевозможного ужаса и безобразия? Сложно, наверное, отрицать, что мир чудовищен… Или нет?
— Мир — трудная штука, в которую человек помещается, наверное, неспроста. Хотелось бы верить, что наши песни здесь очень уместны и необходимы. И если есть несколько людей, которым они необходимы, — мне от этого очень радостно. И тогда мы будем дальше заниматься тем, чем занимаемся — до тех пор, пока хотя бы кто-то будет ходить на наши концерты, жать руки и говорить: "Ребята, спасибо".
Я отвечаю за себя, за то, что я никакого негатива не несу. И очень стараюсь отвечать за все слова, которые я произношу со сцены.. Не дай Бог мне причинить кому-то боль или сделать человеку плохо. Этого я меньше всего хочу.
Наоборот, хочется, чтобы человек заглянул все-таки в светлую часть себя, а не в темную. Вот это — самое главное. Просто не все еще это поняли. Удивительно, что некоторые пытаются делать что-то, заниматься творчеством по-старому, как и десять лет назад, и пятнадцать — с визгом, громом и прочими школьными бурями. Это ж путь абсолютно в никуда и ни для чего… Но с другой стороны — ведь люди творят неосознанно, искренне… У них выбора-то нет. И я некогда творил нечто подобное. И другие творят. Они же не специально… Они просто такие. У них так внутри, так на душе и так в голове.
— А почему в голове у них так? Они что, изначально плохи?
— Да потому что Бога в душе у них нет, потому что одни. Вот и все. Все просто. Света нет, неоткуда ему взяться. Глухота такая.
— Есть же у нее — у этой глухоты — какой-то источник. Почему никакого такого света мы не можем увидеть в большинстве тех, кто нас окружает? Скорее наоборот.
— Потому что так — без всякого света — жить проще всего. Так делать ничего не надо. Эта глухота сама придет, и ты таким станешь. Делать для этого ничего не нужно. Просто живи — и все. И постепенно станешь человеком, у которого все в жизни уже было. И останется только тихо-мирно сопеть себе до старости. Когда света человек не видит и не ждёт — именно так и происходит.
— Если ты не против, я перейду к вопросам такого общественного характера.
— Не против.
— Ну вот, например, как ты относишься к легализации наркотиков?
— Не думаю я об этом… Будет это, не будет… Лишь бы это не навредило никому… Если будет хоть какой-то вред от этого — тогда и не надо никакой легализации. Если бы все понимали, что это за вещи… Ну смотри, опять-таки, тяжелые наркотики, конечно, легализовать нельзя. От них человек просто разрушается, а многие помрут, не успев даже подрасти. Не надо ничего этого….
— Мне-то кажется, что это как раз ключевой вопрос, потому что он затрагивает базовые понятия — вопрос ответственности человека: перед обществом, но в первую очередь — перед самим собой, конечно. А система такова, что человек, как мне кажется, не может ни за что нести ответственности, потому что ему, в общем-то, ничего и не дозволено. Он не может, как правило, заниматься политикой, потому что его к ней не допустили; он не может выбрать, употреблять ему наркотики или нет, потому что его государство за это накажет; он не может выбрать, владеть ему оружием или нет. Получается, что у нас общество людей безответственных, потому что всякую ответственность вместе с соответствующими правами государство забрало себе. Вот как ты считаешь, это благо или нет? Может быть, человек как раз и должен в таком детском концлагере жить, а потом помереть и радоваться тому, что его вообще-то мало что искушало в этой жизни? Это, конечно, не только России касается — всего мира. Но России, как мне кажется, — в первую очередь.
— Вот, собственно, да, вопрос. Человеку свойственно стремиться к свободе. Стремиться к тому, чтобы ему разрешили ходить туда, куда ему нельзя. Ему хочется снять запрещающий знак с той двери, за которую ему нельзя. Но на самом деле, это детское желание, элементарное любопытство. Ребенок всегда противится тому, что ему запрещают родители. Эдак и пальцем легко в мясорубку угодить…
Если ты имеешь в виду политические какие-то вопросы… Я честно скажу, я не сильно доволен тем, как формируется, действует, что из себя являет нынешняя система. В принципе, она мне неприятна. Но что касается свободы ношения оружия… Я не думаю, что все это людям сильно нужно…
— Я тоже так не думаю. Я считаю, что нужно право.
— Право, может быть, и нужно. Но давать каждому человеку оружие, давать человеку во всем волю, дать ему возможность пользоваться всем, что его искушает… Что в результате всего этого получится? Ну ты же сам видишь, кто по нашим улицам ходит.
— Может быть, мы в таком случае как раз и получим нормальных людей, которые будут понимать, что такое наркотики, что такое оружие. Что это все, в конце концов, не игрушки и за все это надо нести ответственность — как и за многое другое.
— Может быть. Но я склонен думать, что все-таки никаких таких ответственных граждан мы в результате этого не получим. Просто дадут, как похмельным водки на халяву — всё, белая горячка. Сдуру можно многое. Надо понимать, что это Вавилон, и его просто так не свалишь, он придумывался веками. В нем можно на некоторое время затаиться, удержаться… И из него надо рано или поздно уйти.
Здесь ты ничего сделать, глобально изменить, не сможешь, насколько я понимаю все происходящее. Вавилон можно только вечно хотеть уничтожить, но никогда это у человека, наверное, не получится, ибо он подчинил себе душу и разум человеческие, он ими питается. Причём большинство это вполне устраивает.
— Я, конечно, по существу согласен… Я понимаю, что вся эта жуть — она непобедима. Но складывается такое ощущение, что это в большей степени, чем всего остального мира, касается нас, России. И в гораздо меньшей степени это касается как раз Запада, о котором принято говорить, что он источник всей мировой мерзости.
— Башлачев когда-то правильно спел про то, что "деньги — это те же гвозди, и так же тянутся к нашим рукам". Так оно и есть. В мире есть большие деньги, и пока они есть, — так оно все и будет. Пока деньги находятся в руках людей без совести — ничего не изменится. Все покупалось и все продавалось всегда. И именно на одиночках все всегда держалось, которые не приняли больших денег, не поклонились им и не поступились ради них ни одной моральной ценностью. Именно на единицах в сфере искусства и творчества, в науке. На единицах в любой профессии, на гениях мир держался.
— У меня есть такая догадка, вернее даже ощущение — что завершился некий культурно-исторический этап. У нас в стране он завершился, а может быть, завершился и вообще. Причем произошло это совсем недавно. И есть определенные знаки этого: ну, например, в 2007 году умерли в течение короткого периода несколько людей, лично для меня (а я думаю, что не только для меня) олицетворявших эпоху. В интеллектуальной сфере это Кормильцев, Непомнящий, Воннегут, Бодрийар. Другие люди умерли, в известной степени тоже бывшие символами этой эпохи — Ельцин, Ростропович, еще многие… Не кажется тебе, что тот мир, который мы как-то поняли, как-то к нему привыкли и, в общем, знали, как действовать в нем, что он вообще закончился?
— Есть такое ощущение. Есть постоянное ощущение нарастающей угрозы. Абсолютное беспокойство за то, что будет завтра. Что все очень шатко, все ненатурально, все чрезвычайно нефундаментально. Что слишком многое лишено Божьей благодати и нам не принадлежит, чужое. Что-то происходит, но все это делается не нами и не через нас.
— Андрей, какой результат твоей жизни тебя бы удовлетворил? Что ты хотел бы такого сделать, какой цели достичь?
— Ну а что об этом говорить… У меня есть, конечно, какие-то свои заветные мечты… Песни хотелось бы писать хорошие, стоящие. Если получится — слава Богу. Хорошо, если их много людей услышит. Но надо, чтобы только те услышали, которым это действительно нужно. Я не хотел бы, чтобы наше творчество стало предметом какого-то общественного помешательства. Никаких шагов для этого не предпринималось и предприниматься не будет. Еще хотелось бы быть хорошим мужем и отцом, хотелось бы быть хорошим другом. Хотелось бы плохого после себя как можно меньше оставить, дряни всякой. Вот чего хотелось бы в итоге.
Беседовал Дмитрий Елькин
