Народность и элитарность
Свои «завоеватели»
Когда рассуждают о «национальной элите», то почти всегда представляют себе нечто близкое к идеальному. Считается, что элита должна сосуществовать в гармонии с большинством нации и быть исправным выразителем ее воли. Если же этого не наблюдается, то речь идет об эгоизме элиты, ее оторванности от народа, о неисправности политических механизмов и т. д. Между тем, все не так просто, и причины «эгоизма» элит кроются в природе существования самой нации.
Все дело в том, что элита просто обязана быть до некоторой степени «антинародной» и находиться в некотором противоречии с большинством нации. Без этого невозможно политическое руководство нацией, которое предполагает принятие разного рода властных решений. Причем эти самые властные решения часто носят экстремальный характер. Власть имущим, которые входят в элиту, нередко приходится лишать своих сограждан жизни, свободы и имущества. А уж быть готовыми к этому они должны всегда. Одно из главных назначений власти и, соответственно, правящей элиты — сдерживать народ, ограничивать, так или иначе, свободу устремлений.
Понятно, что вести себя так по отношению к своим соотечественникам невозможно без того, чтобы не относиться к ним как к «иноплеменникам». И не просто к иноплеменникам, но покоренным иноплеменникам. Любая элита ведет себя как «завоеватель», пришедший на чужую территорию. (В то же время когда приходят настоящие завоеватели, то аристократы находятся в первых рядах сражающихся с ними.)
Существует даже теория, согласно которой старинная знать была образована именно захватчиками, тогда как низшее сословие составили покоренные «аборигены» («автохтоны»). И некоторое основание для таких выводов есть. К примеру, средневековая французская знать действительно была, по преимуществу, германской — ее формировали франки-завоеватели, которые дали название и самой Франции. Отсюда и трактовка Великой Французской революции как восстания галльских низов против германской аристократии.
Так, конечно же, было не везде, но налицо некоторый иноземный характер старинной аристократии. Она всегда с очень большой легкостью инкорпорировала в свой состав те чужеродные элементы, которые считала равными себе. Для нее, вообще, были очень важны интернациональные «династические» связи, что часто шло в ущерб укреплению связей внутренних, «национальных».
(И в настоящее время политическая псевдоэлита продолжает выполнять функции «завоевателей», но делает это в крайне усеченном формате. Сегодня на Западе процветает терпимость к преступникам, уголовное законодательство все больше либерализируется. Организованная преступность давно уже стала полулегальной организацией, чья мощь сопоставима с мощью крупнейших корпораций. Кроме того, государственные структуры почти уже не защищают свои страны от многих внешних влияний. Так, нарастают потоки миграции из стран «третьего мира», которые усиленно размывают национальную идентичность.)
В то же время, следует подчеркнуть, что «инородность» элит относительна, а дистанция между ними и народом может быть самой разной. Вот, например, как обстояли дела в «варварской», «азиатской» Московской Руси — с точки зрения по-европейски просвещенного хорвата Юрия Крижанича (XVII в.):
«Люди даже низшего сословия подбивают соболями целые шапки и целые шубы, а что можно выдумать нелепее того, что даже простолюдины и крестьянки носят рубахи, шитые золотом и жемчугом? Шапки, однорядки и воротники украшают нашивками, шариками, завязками, шнурами из жемчуга, золота и шелка… Следовало бы запретить простым людям употреблять шелк, золотую пряжу и дорогие алые ткани, чтобы боярское сословие отличалось от простых людей. Ибо никуда не гоже, чтобы ничтожный писец ходил в одинаковом платье со знатным боярином… Такого безобразия нет нигде в Европе. Наигоршие черные люди носят шелковые платья. Их жен не отличить от первейших боярынь».
А вот что происходило в просвещенной Европе в XVIII в:
«Всматриваясь в наши поля, мы видим, что они усеяны множеством каких-то диких животных. Когда кто-либо из них поднимается на ноги, у них оказывается человеческое лицо. На ночь они прячутся в свои логовища, где живут черным хлебом, водой и кореньями». (Жан Лабрюйер, Франция.)
Вторая нация и третье сословие
В то же самое время народ, понимаемый как «не-элита», обладает неким почвенным, «автохтонным» национализмом, чуждым элитарному космополитизму. Это происходит в силу того, что социальное большинство сосредоточено на решении задач внутреннего характера. Аристократы устраивают военные походы и общаются с равными себе иноземными элитариями, а ремесленники и крестьяне заняты хозяйством, что автоматически привязывает их к дому, цеху и общине. Отсюда и особый патриотизм, понимаемый как верность родной земле.
В то же самое время для аристократа (кшатрия) патриотизм есть, главным образом, верность мужскому воинскому союзу и его предводителю-вождю (в развитых средневековых системах — монарху). Хотя аристократия вовсе не отрицает значение родной земли (страны), а «хозяйственники» вполне верны монарху. Просто акценты здесь расставляются несколько по-разному. В случае с народом монарх есть сакральный супруг матери-земли, а в случае с аристократами — военный предводитель государства (земли государя).
И если аристократия, с ее элитаризмом, составляет некий «интернационал», то социальное большинство, с его автохтонным почвенничеством, образует некую нацию, народ. Любопытно, что у индоариев народом («виш») называли как раз земледельцев, ремесленников и торговцев. Они составляли третью варну вайшьев, над которой возвышались две высшие варны — брахманов (жрецов) и кшатриев (воинов). А во время Великой Французской революции именно «третье сословие» (аналог вайшьев) и было провозглашено «нацией». Ставка здесь была сделана на патриотизм буржуа — торговца и предпринимателя.
Таким образом, можно, с некоторой долей условности, говорить о двух нациях — первой и второй. Первая «нация» представляет собой единство разных социальных (сословных, профессиональных и региональных) групп, спаянных общностью языка, происхождения и территории. Это народ в смысле родового коллектива. Вторая «нация» — это социальное большинство, находящееся вне правящей элиты. Она представляет собой народ в смысле «не-элиты», простонародья.
Вторая нация всегда с большой настороженностью относится к элите, считая ее (и, во многом, правильно) чем-то чуждым родной почве. Показательно, что в русской мифологии встречается образ князя, ведущего свое происхождение от Змея. (Таким князем, был, к примеру, князь Волх русских былин.) В то же время там можно найти образ крестьянского богатыря-пахаря Микулы Селяниновича, противостоящего змееобразному Калину-царю. Здесь все не случайно и прямо указывает на некоторую «змеиность» аристократии, которая символизирует определенный хтонизм элиты, ее закрытый, подземный характер. (В этом плане очень интересна статья В. Карпеца «Пламень или «Окаянные дни».) Именно против этой замкнутости и поднимается богатырь Микула Селянинович — пахарь, выполняющий функции змееборца. Данная оценка вовсе не подвергает ревизии традиционалистскую схему, согласно которой аристократия имеет право и обязанность первенствовать в военном и политическом отношении. Просто в нее вносится некоторое диалектическое уточнение. По отношению к Абсолюту все относительно, поэтому некоторая ущербность присуща и самым верхам.
При этом «простонародный» патриотизм, сам по себе, вовсе не может быть какой-либо альтернативой олигархическому космополитизму элит. Не-элита бессильна перед лицом элит — с их опытом и ресурсами. Между тем, патриотизм «второй нации» может стать ресурсом в руках той силы, которая одна только и может противостоять элитам. Речь идет о монархе, имеющим в своем распоряжении институт единоличной власти. Именно монарх может использовать почвенный патриотизм второй нации — в качестве некоего противовеса олигархии. Так, Иван Грозный, во время своего знаменитого сидения в Александровой слободе открыто апеллировал к посадскому люду, противопоставляя его «боярам-изменникам». А в Европе королевская власть целенаправленно «выращивала» свободные городские коммуны, призванные стать противовесом своевольной знати.
Впрочем, элиты могут действовать и заодно с народом — на почве патриотизма. В начале XVII в., во время Смутного времени, посадские общины вместе с аристократами выгнали захватчиков и восстановили русскую государственность. Символично, что народное (национальное) ополчение возглавили представители кшатриев и вайшьев — князь Д. Пожарский и земский староста К. Минин, бывший выходцем из семьи солепромышленников.
В начале позапрошлого века, в России сложится похожая ситуация. Во время первой русской революции возникло массовое черносотенное движение, объединившее как дворян, так и купцов, крестьян и рабочих. (Символично, что «черной сотней» именовалась единица посадского самоуправления в Московской Руси.) Но на это раз всесословный союз первой нации потерпел поражение.
Революционные игры элитариев
Между тем, автохтонный патриотизм второй нации может быть использован олигархическими силами, пытающимися укрыться за «третьим сословием». Именно эти силы организовали «буржуазные» революции Нового времени.
И особенно показательна в данном плане Великая Французская революция. Считается, что ее авангардом было «третье сословие», точнее ее буржуазная верхушка. Однако этот авангард умело направлялся той фракцией знати, которая хотела избавиться от уз светской власти короля и духовной власти церкви. Не случайно же во время кризиса 1789 года местом основных собраний недовольных был сад во дворце Пале-Рояль — резиденции герцога Орлеанского.
В данном плане необходимо отметить и роль масонства, которое изначально было религиозно-корпоративным братством средневековых строителей, т. е. вайшьев. И только после того, как туда внедрились мистики-аристократы, масонство стало силой, сокрушающей алтари и троны. Масонские ложи активно действовали при королевском дворце, в них состояли герцоги Бульонские и герцоги Монморанси-Люксембургские. И окончательная консолидация масонства произошла в 1772-1773 годах, когда был заключен компромисс между капитулом «рыцарей», состоящим из буржуа, и аристократическим капитулом «императоров». Последние явно доминировали в этом альянсе.
(Здесь также можно вспомнить и об Англии, где движущей силой капитализации выступили т. н. «новые дворяне», которые практически уничтожили английское крестьянство, согнав его с земли и вынудив стать наемными пролетариями.)
Патриотические лозунги мобилизовали торгово-предпринимательскую верхушку второй нации (третьего сословия). В результате королевская власть была сначала ограничена, а потом и ликвидирована. Далее монархию возрождали еще не раз, но все шло к созданию совершенно нового порядка, в котором не было уже место тотальному контролю верховной власти над знатью. Предприимчивые аристократы захватили власть, деля ее с крупной буржуазией, которая и сама стала чем-то вроде аристократии.
Но только данная власть уже не была публичной, открытой. На публику работали разнообразные политиканы, умело направляемые истинной элитой — полу-буржуазной, полу-аристрократической. А эта элита предпочитала и предпочитает решать основные вопросы в рамках различных закрытых и полузакрытых структур. Тут имеется в виду не только и даже не столько масонство. Существует множество самых разных парамасонских структур клубов, комиссий, советов и т. д. (Бильдельберский клуб, Совет по международным отношениям, Трехсторонняя комиссия и т. д.) В рамках этих организаций между собой договариваются: государство и бизнес-элиты, элиты разных стран, транснациональные корпорации и т. д.
Важную роль играют и элитные студенческие братства — такие, например, как «Череп и кости», в которых состоял нынешний президент США Дж. Буш. Здесь уже готовят будущую элиту, которая проходит через довольно-таки жесткие инициации (точнее — контр-инициации), имеющие четко выраженную мистическую составляющую.
По сути дела, т. н. «западная демократия» является самой настоящей криптократией, тайновластием. Она основана на могуществе тайных обществ, аналогичных тем, которые существовали в эпоху средневековья. (Некоторые общества, например, масонство, даже и прямо наследуют средневековым структурам.) Что же до демократии (власти народа), то она представляет собой некую видимую надстройку — не более того. Такую же роль, собственно говоря, играет и демократический западный национализм, который апеллирует ко «второй нации». Собственно говоря, в условиях западного общества уже нет традиционного деления на первую и вторую «нации», как нет и открытого, публичного разделения на элиту и не-элиту. В западном обществе публичная, политическая элита всячески подчеркивает, что она ничем не отличается от не-элиты. Более того, элитарии в политике прямо позиционируют себя как «слуг народа», чиновников, находящихся на содержании у избирателей и налогоплательщиков.
В реальности же работает старая феодальная схема, по которой народ подчиняется аристократии. Но вот только из этой схемы удален полновластный монарх, который мог сдерживать эгоизм элиты. Да и сама элита (в лице крупных воротил бизнеса — родовитых и не очень) стала полностью интернациональной, замкнутой на реализации различных глобальных проектов. На протяжении уже очень долгого времени крупные бизнес-структуры, в большинстве своем, проделывают гигантскую и кропотливую работу по глобализации мира. Им уже не нужны национальные государства, пусть даже и буржуазные, ибо они ограничивают процесс все более ускоряющегося перетекания капитала и рабочей силы из одной точки земного шара в другую. По их замыслу, центр силы должен окончательно переместиться в транснациональные корпорации (ТНК) и формируемые ими согласительные структуры. Кстати сказать, эти самые ТНК очень напоминают крупные феодальные владения старой европейской знати, с которыми так намучились короли, проводившие политику национальной централизации. То есть опять-таки заметна средневековая основа современного общественного устройства. Но только сильные мира сего берут от средневековья то, что им подходит — феодальный анархизм высшей знати.
Что же до потомков старинной аристократии, то они занимают в современном истеблишменте свое — незаметное, но удобное место. Эта публика окопалась в уютных кабинетах различных крупных компаний и элитарных клубов. Они делают большие деньги, а попутно раскручивают весьма интересные проекты, о которых не очень принято говорить — до поры до времени. Так, принц Чарльз, увлекающийся мистикой в духе Нью-Эйдж, возглавляет могущественнейший Островной клуб, объединяющий около 4000 олигархов из стран британского Содружества. А Отто фон Габсбург руководит массовым Панъевропейским союзом, являясь по совместительству «герцогом Лотарингии, королем Иерусалима и императором Священной Римской империи». (Род его тянут аж от Меровингов.)
И можно предположить, что знатные и богатые мистики в нужное для них время предложат заменить систему национальных государств некоей всемирной «сакральной монархией», в основе которой окажется какая-нибудь экуменическая «религия будущего». Понятно, что сам «всемирный монарх» будет всего лишь «сакральной» ширмой, скрывающей мировую диктатуру поклонников золотого тельца.
Национал-традиционализм
Из всего этого можно сделать следующий политический вывод — демократия («суверенная», «социальная», «национальная» и т. д.) для России неактуальна. Чтобы ее создать нам потребуется создать такую же разветвленную систему закрытых элитарных сообществ, которая существует на Западе. А такие системы складываются столетиями, причем в достаточно жесткой борьбе с властью и церковью (вспомним хотя бы историю, произошедшую с тамплиерами). На такое вот строительство времени у нас попросту нет. Да и нужно ли оно нам? Не лучше ли возродить (на новом технико-экономическом уровне) традиционное общественно-государственное устройство?
Люди вообще никуда не уходили от средневековья, они просто переформатировали его — в разных странах и по разным технологиям. (Так, в 1930-е годы в СССР сложился партийно-орденский неофеодализм сталинского типа.) Модерн был грандиозной фикцией, призванной расчистить социокультурное пространство для наиболее амбициозных субъектов. И очень скоро с этой фикцией будет покончено, ведь от нее взяли уже все, что можно. Наступит время открытой «игры» и к ней надо будет подготовить свои собственные «козыри».
Пора признать честно — общество нуждается в элите, преобладающей в военно-политическом плане. Причем, что очень важно, преобладающей открыто — подобно средневековой аристократии. И, кстати сказать, именно эта открытость делает элиту наиболее прозрачной и поддающейся контролю. Сам же контроль эффективен лишь тогда, когда его организуют сверху, ведь только верх может властвовать над низом. А этим верхом следует считать единоличную власть монарха. Только она способна возвышаться над узкогрупповыми интересами и выражать национальный интерес во всей его полноте.
Но тут нужно сделать одну очень существенную поправку. Одного только традиционализма и одной только монархии недостаточно. Именно в этом и заключается великий урок, данный великими буржуазными революциями. Традиционные сообщества пали потому, что не уделяли достаточного внимания национальному единству, чем и воспользовались псевдонационалисты из олигархической среды. И дело здесь не только в эгоизме элиты, которая часто становилась совсем уж «чужеземной» — во всех смыслах. Порой сама власть излишне сосредотачивалась на религиозно-традиционалистской (фундаменталистской) вертикали, упуская из внимания национально-государственную вертикаль. В качестве примера можно привести Людовика XIV, который разорвал «худой мир» с французскими протестантами, отменив в 1685 году Нантский эдикт и обязав всех подданных принять католичество. В результате сотни тысяч французских гугенотов, успешно занимающихся торговлей и ремеслом, переселились за рубеж, что сильно ослабило Францию. Нечто подобное происходило в XVII веке и в России, где ожесточенные религиозные споры, часто носившие абстрактный характер, раскололи нацию и ослабили русский традиционализм.
У нас принято обвинять в этом патриарха Никона и царя Алексея Михайловича, однако заслуживает внимание и оценка Л. А. Тихомирова:
«Вопрос о исправлении книг и обрядов, казалось бы, столь простой, и во всяком случае не такой, чтобы из-за него расходиться, вызвал ожесточенный раскол, взаимные проклятья и т. д. В русском народе, как православной, так и старообрядческой стороны, проявилось здесь очень грубое понимание веры. На первом месте поставили не догмат, веру, любовь и единение, а ту или иную форму, знак, материальный элемент вообще. Сложение перстов или число просфор сочтено более важным, чем вера и любовь… если миряне по невежеству стоят за внешность с упорством фетишистов, то дело пастырства — развивать, учить, а не приказывать и оскорблять… Да впрочем и патриарх Никон обнаружил такое же преувеличенное преклонение перед «греческим обрядом». («Монархическая государственность»)
Но, пожалуй, наиболее показателен пример Англии. Тамошний король Карл I в 1629 году распустил амбициозный парламент и отлично правил без него в течение 11 лет. Но под конец ему вздумалось насадить англиканство в кальвинистской Шотландии. Это привело к войне, которая была совершенно бессмысленна с точки зрения национально-государственной необходимости. Война потребовала огромных расходов, за которыми Карл и обратился к парламенту, что вызвало тяжелейший политический кризис, окончившийся революцией и свержением монархии.
А уже во время Великой Французской революции роялисты и король сделали ставку на элитарный интернационал и решили восстановить традиционный порядок при помощи интервенции. До марта 1792 года правительство Франции возглавляли умеренные монархисты. Но король отправил это правительство в отставку и назначил министрами республиканцев-жирондистов, которые открыто хотели войны с европейскими державами. Расчет был на то, что жирондисты спровоцируют войну, а интервенты «освободят» Францию. Последствия известны — Франция еще больше радикализировалась, что окончилось трагически для самого короля.
Как очевидно, национализм и традиционализм должны сочетаться. Первый без второго обречен быть грандиозным демократическим симулякром, лишенным подлинной и открытой элиты. При этом национализм вовсе не должен восприниматься как устранение дистанции между элитой и не-элитой. (Само это устранение никак невозможно, возможна лишь его иллюзия, которой пользуются разного рода элитарии-криптократы.) Национализм — это философская, этическая и политическая система, подчеркивающая надклассовое и надсословное единство народа, данное в его многообразии.
Традиционализм тоже не может существовать без национализма. В отрыве от него он всегда рискует стать чем-то вроде консервативного космополитизма, блуждающего в мире «внеземных» абстракций. Необходим диалектический синтез двух мировоззрений в формате действительно универсального национал-традиционализма.
Оригинал этого материала опубликован на ленте АПН.
