Наши разведчики и чужие шпионы

Обращенное
к мразям-соотечественникам предложение К.Н.Борового каяться на коленях перед
несколькими поколениями украинцев, безусловно, стало выражением общего мнения
либералов, которое не все решаются выражать в столь же откровенной форме.
Впрочем, если Константин Натанович активно склоняет русских к покаянию перед
украинцами, таджиками и прочими тасманийцами с декабря не что 2013, а, пожалуй,
1991 года, то иные его коллеги по цеху до недавних пор вряд ли искренне думали,
но хотя бы говорили по-другому. Так, Владимир Милов пытался обосновывать
необходимость отказа от поддержки новороссийского проекта с позиций
национал-прагматизма, дескать, чужие люди, чужая земля, русскому народу все это
не особо полезно. Потом «марши мира» с украинскими флагами и криками «Героям
слава!» слили в сточную яму всякую конструктивную, в том числе и
псевдонационалистическую оппозицию Новороссии, оставив открытым вопрос:
возможна ли вообще конструктивная оппозиция граждан наступательной политике
своей нации и государства? Попробуем разобраться.

В
культуре и общественной жизни России последних двух веков накрепко вшита
пораженческая матрица, не синонимичная русофобии, хотя и идущая зачастую рука
об руку с нею. Несмотря на виньетки типа «за нашу и вашу свободу»,
пораженчество это носило в целом утилитарный характер и было проникнуто
желанием навредить своему правительству, а не симпатией к противнику или
общегуманистическими идеалами. Наивно, в самом деле, думать, что питерский
студентик, отправляющий поздравительную телеграмму микадо по случаю Цусимы,
испытывает трепетные чувства к этому далекому потомку богини Аматэрасу. Но
после 1917 года, а особенно после ВОВ, пропаганда тотального пораженчества как
политической философии стала одной из главных идей советской пропаганды. Причем
идея эта внушалась людям с детства — помню рассказы Сергея Алексеева (отнюдь не
худший автор, кстати), где смачно описываются братания на русско-германском
фронте Первой мировой: «Русс, дойч, оба пролетарии, чего нам делить, скинем
Вилли с Николашкой, заживем!». Чуть подрос – вот тебе француженка Раймонда
Дьен, бросающаяся на рельсы перед составом с боеприпасами, вот американские
леваки против войны во Вьетнаме, вот Джейн Фонда на фоне вьетконговских пушек.
Этот коктейль подавался в рамках некоего глобального общечеловеческого
движения– все по-честному, мы за мир и прогрессивные люди Запада за мир, мы
вместе с ними, борьба за мир дело всеобщее и всепланетное.

Так-то
оно так, но у граждан СССР на мозговой подкорке записывалась мысль, что предать
свое государство, если оно, как тебе кажется, ведет себя несправедливо, — дело
достойное. По-другому вел себя Запад – там, конечно, привечали пораженческих
«полезных идиотов» из соцлагеря, но раздуваемую вокруг них пропаганду
транслировали, собственно, на соцлагерь, во внутреннее информационное
пространство если и пускали, то с ремаркой: «Это мистер Иванов, ему 35 лет и он
работает на развал Империи Зла. Похлопаем мистеру Иванову. Все, перестали
хлопать». В СССР своих пораженцев, типа Сахарова и Солженицына, яростно ругали,
но позиционировали как некое исключение из правил, имеющее чуть ли не
психиатрический характер и потому не нуждающееся в особом политическом анализе.
Никому не приходило в голову сравнить Сахарова с Раймондой Дьен и объяснить,
почему для нас Дьен – хороший человек, а Сахаров – плохой. Подобный одномерный
взгляд на мир имел определенные идеологические достоинства, но недостатки,
пожалуй, перевешивали, предоставляя тем самым в пропагандистской войне фору
Западу. Американец бы просто не понял советскую шутку про «нашего разведчика и
забугорного шпиона», содержащую иронию над двойными стандартами и имплицитный
призыв от таковых стандартов отказаться. Ну да, у нас хороший разведчик, а у
врага плохой шпион, что тут такого-то, вещь очевидная. Американцу очевидная,
нам, увы, не очень.

Именно
здесь корни перестроечных интеллигентских мечтаний: вот сейчас разоружимся,
развалимся — и западный мир нас стиснет в объятиях под всеобщее пение «Оды к
радости», там ведь тоже люди живут мечтой о светлом небе и безъядерной
галактике. Советская пропаганда, создавая у людей искаженные представления о
сути противоборства цивилизаций и государств, фактически работала на
противника. Многие из либерал-интеллигентов, желавших поражения русской армии
во время двух чеченских войн и поющих с украинского голоса сейчас, тоже не
зоологические русофобы, а жертвы заложенных в советское время
одномерно-пораженческих стереотипов. В последнее время, к счастью, до
государственных идеологов стала чуть-чуть доходить суть ошибок их
предшественников. Во время прошлогодней истории с предоставлением убежища
Сноудена была масса традиционной гуманистической трескотни о «праведнике мира»,
но основным, полуофициально озвученным мотивом милости Кремля к беглецу была
его полезность для противоборства с США. Даже старый идеалист Проханов
признался, что для него Сноуден, конечно, положительный персонаж, но для
американцев наверняка предатель, и это нормально.

Значит ли
это, что ты должен поддерживать свое государство в любой войне, потому что
«Родина» и «несправедливая война» понятия несовместимые? Начнем с того, что
оценивать войны дихотомией «справедливо/несправедливо» вообще очень сложно,
здесь многое зависит не только от обстоятельств самой войны, но и от
субъективных, личностных факторов оценщика, степени и качество его
вовлеченности в оцениваемые события. Редкая война может быть уверенно и
однозначно опознана как справедливая. Что русскому хорошо – то немцу смерть, об
этом мы уже говорили выше. Возьмем лучше другую градацию: полезна или не
полезна война конкретно
твоей стране. Здесь тоже возможны разногласия в оценке, но это, по крайней
мере, внутреннее согласование позиций общества, вещь априори более
конструктивная и перспективная, чем поиск единого мнения с обществом
страны-противника.

Так вот,
если твоя страна ввязалась в некий конфликт на другом конце света, выгода от
которого не слишком очевидна, а издержки несомненны, вполне можно выказывать
возражения. Но! Оно должно быть облечено в форму критического оборончества.
Как, допустим, должна выглядеть публичная акция критических оборонцев?
Множество флагов, естественно, исключительно национальных. (Флаг страны-противника
это откровенная диверсия, вы, перефразируя К.А.Крылова, свои голуби или чужие
ястребы?) Ленточки национальных цветов на одежде. Тщательно продуманные,
предельно дипломатичные плакаты: «Может, лучше вложимся в развитие Перми, чем в
штурм Могадишо?», «Наши героические парни нужнее здесь, чем в Африке» и так
далее. Ораторы в начале выступлений многословно восхваляют свою страну и ее
доблестную армию, затем предельно аккуратно предлагают подумать о соотношении
убытков и приобретений для нации и государства в ходе текущего конфликта,
завершается речь еще одним провозглашением здравицы действующей армии и
пожеланием ребятам вернуться домой живыми. Возможны нюансы и опциональное
добавление критики, но в целом схема такая.

В
марте-апреле еще возможны были публичные акции и полемика о новороссийском
феномене и политике в отношении Украины. Большинство адекватных людей уже
понимали, что это верхушка лишь глобального геополитического противостояния,
что проблема много масштабнее, чем потенциальное присоединение к России
нескольких украинских областей, но какая-то содержательная дискуссия на тему
«Нужна ли нам Новороссия» еще была возможна. Сейчас, после Одессы, Славянска,
Луганска, Краматорска, после открытого и откровенного ультиматумов Запада «Или
Россия соглашается на капитуляцию многократно унизительнее и больнее Беловежья
– или ее уничтожают», никакой почвы для дискуссий просто нет. Мы окончательно
осознали, что русский народ вступил в войну – и это как раз тот случай, когда
война однозначно справедливая, освободительная и Отечественная. Всякий желающий
порассуждать в этих условиях о «депрессивных убыточных землях», «невоюющих
шахтерах» и результатах референдумов двадцатитрехлетней давности – никакой не
«патриот-прагматик», а просто враг.