Обломов как напоминание об общероссийском бессилии
Иван Александрович Гончаров
принадлежит к тому разряду писателей, имя-отчество которых читатели запоминают
с трудом. Всем известны Лев Николаевич или Иван Сергеевич и уж тем более
Александр Сергеевич (это прямо-таки нарицательное имя-отчество), а вот с
Лесковым (Николаем Семеновичем) или даже с Тютчевым (Федором Ивановичем) дело
обстоит сложнее. И не потому, что они хуже, а потому, что на всех головы не
хватает. Или, может быть, они все-таки хуже, потому что те, с
именами-отчествами, нами принимаются целиком и не нам их судить, а им — нас. А
те, с неустойчивыми именами-отчествами, известны нам какой-то своей частью,
стихотворением или поступком, но не единством личности. Я могу сказать:
"Мне нравится "Обрыв" Гончарова", и это будет мой личный
отзыв, но если я скажу, что мне нравится "Евгений Онегин", все
посмотрят на меня как на идиота.
Тем не менее Тютчев написал
"Умом Россию не понять…" и попал в точку, а Гончаров попал в точку
с "Обломовым" ничуть не хуже, чем Иван Сергеевич (которого он люто
ненавидел за то, что тот вроде бы украл у него сюжет "Дворянского
гнезда") со своим Базаровым. Выдающиеся писатели иногда достигают ранга
великих, но потом снова возвращаются в статус выдающихся, несмотря ни на какие
юбилеи. Иногда, правда, бывают удивительные прорывы, как, например, история
Андрея Платонова.
Смысл, однако, великих произведений
состоит не столько в отражении действительности, в чем всегда подозревали
русский реализм, сколько в ее создании. Николай Васильевич (еще один с
нарицательным именем-отчеством) своим произведением "Мертвые души"
огорошил всю Россию, которая так и застыла страной "мертвых душ".
Мольер, не менее мощный писатель, создавая, допустим, Тартюфа, не смог
раздавить Францию волей своего таланта, а Гоголь смог — и раздавил. Не
Собакевич с Ноздревым отразили нас, а мы отразились в этих антигероях. В этом
смысле мы похожи на пластилин — нас можно мять руками.
"Мертвые души" оказались
сильнее нашего национального характера, который подчинился им. Василий Розанов
всю жизнь ненавидел Гоголя именно за катастрофическое воздействие "Мертвых
душ" на Россию, но после революции как будто прозрел и признал, что Гоголь
был прав. Впрочем, он считал (со знаком минус, а позже со знаком плюс), что
Гоголь окарикатурил Россию, а мне кажется, что Николай Васильевич сформировал
ее жизненный стиль.
С другой стороны, националистически
настроенные украинские литературоведы, жившие в эмиграции, считали, что Гоголь
совершил великое дело мести за поругание незалежной Украины — дело, которое по
результатам оказалось сильнее военного похода на Россию. И опять-таки: Гоголь
смог загипнотизировать Россию лишь потому, что она поддается гипнозу. Русская
литература лепила Россию как мертвое царство.
У Федора Михайловича действие
романа "Братья Карамазовы" происходит в городе Скотопригоньевск.
Роман вполне так бы мог и называться. На фоне этого названия фантастические
разговоры наших русских мальчиков — Ивану Карамазову, если я не ошибаюсь, всего
22 года — приводят к криминализации пространства и, так же как и у Гоголя,
закрепляют беспробудность страны. Но еще сильнее этот сон выражен в
"Бесах", которые не только предвосхитили революцию, не только
разгадали ее механизм, но и выволокли революцию из бездны российского
подсознания. "Бесы" — не только наше прошлое, но и наше будущее. Там
все (или многое) зависит от глупости власти.
До "Бесов" был еще
Базаров. Иван Сергеевич, как думают некоторые, написал в своем роде пародию на
Чернышевского. Чернышевский был, конечно, сам по себе удивительной фигурой. По
его роману "Что делать?" можно понять, чем "русская мечта"
отличается от "американской мечты". Этот бредовый утопизм, соединение
наивности и жестокости ошибочной мысли составляет особенность нашей
ментальности. Но Базаров — не просто пародия. Это как большевик Кустодиева —
герой, который вознесся выше церквей и своего создателя. Он подмял под себя
целое поколение. Его нигилизм до сих пор гуляет в нашей крови. Кто кого
породил? Россия Базарова или Базаров Россию?
Были, конечно, и другие подходы к
действительности. Ну, например, Наташа Ростова. Мы все помним первый бал
Наташи. Это как воронка мощных эмоций. Все девушки погружаются в эти эмоции.
Все девушки ждут своего первого бала. Своего Андрея Болконского. Но нет ни
бала, ни Болконского — жизнь прожита зря.
Иван Александрович (так?) Гончаров
в смысле сотворения русского мифа может быть причислен к бессмертным писателям
нашего пантеона. Обломова русское общество восприняло с симпатией и
самокритично. Он — наш. В отличие от деятельного Штольца, который наполовину,
по отцу, немец. И человечности в нем куда больше, чем в гоголевских
"мертвецах". Но именно он пригвоздил нас к позорному столбу. И даже
не ленью. И не тем, что он — лишний человек. Этот вечный спор, что сильнее,
личность или среда, был в те обломовские времена особенно горяч, и тут речь
идет о социальном человеке, его общественном уровне сознания. А Обломов
страшнее, чем "среда заела", это он своим космическим безволием заел
среду, заел любовь, заел Россию. Безволие — не результат царского режима. Это
состояние "мертвой души".
Но было бы наивно думать, что
Обломов родился на пустом месте. Он — порождение своего собственного сна, верно
составленного детского переживания, которое превращается в вещий сон и которое
во взрослом человеке превращается в общероссийское бессилие. Обломов — это
портрет вещего импотента, который заражает нас всех своей импотенцией.
Так как же? Разве Россия настолько
слаба, что она не способна справиться с русским словом? Или русское слово,
доведенное до отчаяния, начинает строить свою собственную реальность, в которую
мы, нестойкие, смиренно погружаемся? Нет, здесь все вполне гармонично. Тысячи
маленьких обломовых на плодородной навозной почве нашей действительности
порождают большого Обломова, который становится оправданием кучи навоза.
Оригинал этого материала
опубликован в «Огоньке».
