Очень надо быть героем нашего времени, по-другому никак…

Знаете, иногда вот нет сил
что-то хорошее говорить о поэте, потому что все это глупо звучит. Достаточно
просто прочесть двенадцать строчек из него: «Но в парке божьем хлопает калитка,
/ под каблуком земля поет с листа, /поскольку на еще живую нитку / заштопаны
холодные уста / такой убойной стихотворной строчкой, / что до сих пор, имея
бледный вид, / пропитанная водкой оболочка / над аккуратной пропастью стоит, /
и все никак не делает ни шагу, / пока из лампы хлещет свет дневной, / и врач
уставший ампулу, как шпагу, /ломает у меня над головой».

Волшебно, да? Это Игорь Белов.
Поэт, как вы уже догадались. Живет в Калининграде, если кто не в курсе. Сначала
я скажу, что он человек очаровательный — и тут вам придется поверить мне на
слово. А в том, что он отличный собеседник — вы и сами сейчас убедитесь.

— Игорь, приветствую тебя. Вот как ты думаешь, что
важнее спросить: откуда ты родом или на чьих книгах воспитывался? Что для поэта
определяющее: почва или слово? Мне иногда кажется, что сейчас почва теряет то
значение, что было раньше. Я вот когда бывал в Константиново, или в Болдино —
там очень понятно, что именно здесь и больше нигде могли родиться или писать
эти вот гениальные люди. А сейчас я представления не имею, кто и где родился, и
важно ли им откуда они. А?

— Ты знаешь, я когда приехал в
Константиново, мне тамошние места здорово вставили. Дело в том, что я к
настоящему русскому пейзажу как-то не привык – родился в Питере и сначала жил
на Черной речке, а затем – на Петроградской стороне; сам понимаешь, какая там
окружающая среда, сплошная тебе Венеция. А потом вдруг – мама снова вышла замуж
– я уехал в какой-то совсем непонятный город, русско-немецкий,
Калининград-Кенигсберг, и сразу такая бешеная смесь совка и готики! Брусчатка и
Шиллер, черепичные крыши и тут же – стадион «Балтика» в ошметках сталинского
ампира. Пиво «Остмарк», коньяк «Старый Кенигсберг», все дела.

Москвы я тоже толком не вижу – как
ни приеду, сразу начинается: оба-на, Файзов, Цветков, Чемоданов … потом провал
в памяти, хоть бы кто по городу поводил. Даня Давыдов пытался однажды – а я ему
говорю, не, братан, сам до гостиницы дойду – в итоге докопался я на Красной
площади до часового, что мавзолей стережет, и начал ему стихи читать посреди
ночи; арестовали, конечно.

Ну так вот, я на другой совсем
почве вырос, но когда приехал на родину Есенина, был там такой фестиваль
поэтический – очень многие вещи понял, про мою страну и вообще. Хотя я очень
быстро обживаюсь на новом месте, и оно почти сразу мне начинает нравиться –
потому что не бывает на земле плохих городов, везде есть хорошие люди, всюду
жизнь, все нормально. Вот я недавно месяц пожил на писательской стипендии на
шведском острове Готланд, и еще мотался туда пару раз – так теперь это место не
отпускает, снится по ночам, просто вторая Родина, блин. Так что все это важно,
старик.

— Как ты думаешь, окончательно ли преодолено сегодня
русской поэзией влияние Бродского? Действительно ли оно было вредным и
затормозившим развитие поэзии — или это не так (или все ровно наоборот)? И
действительно ли сегодня пуста вакансия великого поэта, первого поэта?

— Не, ну что ты, вакансия первого
поэта всегда занята – знаешь такой анекдот, когда поэтов призвали на военные
сборы, построили и приказали рассчитаться на «первый-второй»? Ну, и понеслась:
«Первый! Первый! Первый!». Так что место первого поэта всегда занято – самим
тобой, ведь иначе тебе и смысла нет заниматься писательством, правда? Может, и
не станешь, но это серьезно стимулирует, так сказать, бодрит. Влияние
Бродского, конечно, преодолено, столько сейчас прекрасных русских поэтов, на
него непохожих, но с другой стороны, это влияние и не было дурным, хотя
интонация заразительная, собака. Я как пластинку с голосом Иосифа Алексаныча
послушаю, пару дней с кондукторами в автобусах так очень пафосно изъясняюсь.

— Что читаешь сейчас?

— Сейчас я собираюсь пойти в
книжный магазин и купить книжку Алексея Иванова «Географ глобус пропил» – ну, и
прочитать, соответственно. Я катастрофически много читаю стихов, почти
круглосуточно, и самых разных при этом. А на днях с трудом вынырнул, словно из
запоя, из романа Норманна Мейлера «Крутые парни не танцуют». Я вообще люблю
книги перечитывать, в особенности те, которые их авторам удались. Это касается
прежде всего «НРЗБ» Гандлевского, «Это я – Эдичка» и «Молодой негодяй»
Лимонова, «Депеш Мод» Жадана… А, ну еще «Героя нашего времени», конечно. Очень
надо быть героем нашего времени, по-другому никак.

— Как ты оцениваешь состояние современной поэзии? Если
можно – с определением твоего отношения к наиболее известным современным
стихотворцам.

— Да прекрасное у нее просто
состояние, вон, Юра Цветков на каждом фестивале говорит, что в России сейчас
происходит поэтический бум. Одна газета даже, неправильно расшифровав запись,
написала с его слов, что в стране происходит «поэтический БУНТ». Вот бунт ей
очень нужен, иногда мне кажется, что не только поэтический, но и какой похлеще.
Впрочем, в России всегда во множестве писали стихи даже те, кому этим заниматься
ни в коем случае нельзя. А из тех, кому можно, я очень люблю стихи
Гандлевского, Кальпиди, Воденникова, да и много кого еще. Но вообще два главных
для меня поэта – это покойные Борис Рыжий и Леня Шевченко.

— …и об относительно молодых тоже давай вспомним. Что
такое Кабанов? В чем причина популярности Родионова? Как тебе Аня Русс? Весь
этот «кузьминский круг», и сам Кузьмин? Где Ербол Жумагулов? И ты уже сказал о
том, что вакансия первого поэта всегда занята — а я все равно на ту же тему
вверну вопрос: как вообще выявляется лидер своего поколения и нужен ли он?

— Я не знаю, что такое «молодой
поэт», какое там, либо поэт есть, либо нет. В Липках в свое время придумали
нормальный термин «новые писатели», мне кажется, это лучше. Саша Кабанов всегда
был одним из моих любимых поэтов – и поэтому я долгое время не искал с ним
знакомства, как-то, знаешь, парился, и все такое. А оказалось – замечательный,
душевный такой парень, одно удовольствие с ним хлопнуть вискаря. А Родионов –
ну, это нормально, что он так популярен, я обожаю просто его пластинку, знаешь,
этот вкладыш к сборнику «Пельмени устрицы» – сам сборник я задарил какой-то
герле, а пластинку часто гоняю. Родионов ведь звезда слэма, да, а что бы сейчас
про слэм ни говорили, это ведь всегда интересно, я и сам всегда стараюсь
участвовать, мне нравится, тем более что я хорошо читаю стихи, когда «в ударе»,
когда кураж есть.

Представляешь, мы ведь прошлым
летом в калининградском рок-клубе с белорусским поэтом Андреем Хадановичем,
которого я переводил, почти выиграли слэм, чуть-чуть оставалось, а победили
тогда Гена Каневский и Анна Русс. Я ее с удовольствием слушаю, но саму Аню
побаиваюсь – по-моему, у нее уж больно крутой нрав. Да и вообще, женщина-поэт,
это жесть. Хотя у меня, в принципе, сложности с восприятием стихов, написанных
женщинами. Мне нравится вообще такая «мужская» женская поэзия, как у Кати
Капович, например – я в свое время буквально вцепился в ее сборник «Перекур».
Или вот я переводил с украинского потрясные стихи Галины Крук.

Что касается Кузьмина, то,
по-моему, человек делает очень правильные вещи – издает хорошие книжки и
хороший журнал поэзии «Воздух», и меня раздражает эта травля Кузьмина, которую
устроили критики «толстых журналов». Посмотри, даже его популярная рубрика «Кто
испортил воздух» – это всегда ответ на очень некрасивые наезды, а не собственно
наезд. И правильно, не фиг утираться до бесконечности. Опять же, что ты имеешь
в виду, когда говоришь «кузьминский круг»? Я не врубаюсь, что это вот за «круг»
такой? Это, извините, русская литература, которой он всячески занимается,
какие-то стихи ему нравятся, какие-то нет. И что тут переживать? Я не понимаю
вот этих разборок между адептами «актуальной поэзии» (любая хорошая поэзия
всегда актуальна!) и, скажем, «липкинцами», «традиционалистами». И там, и там
производится очень неплохой литературный продукт. Взять хотя бы группу
«Культурная инициатива» – это что, «кузьминский круг», все эти оги-пироги, в
которых мы все с таким удовольствием выступаем? Файзов и Цветков серьезные
люди, они не будут предоставлять площадку абы кому, это надо понимать. А все
эти «лагеря» и «круги», да ну, хрень какая-то…

А Жумагулов – ну, я очень люблю его
стихи, Ербол сейчас в Казахстане, и не знаю, радоваться этому или огорчаться.
Ему, по-моему, там неплохо, как я могу судить по его довольной физиономии во
время фотосессии для казахского «Плейбоя». Жаль, что снижаются шансы встретить
его в Москве, зато он в гости зовет, а там такая красотища, экзотика, растения
всякие психоделические, казашки… и Ербол. Мне кажется, он переплюнет Олжаса
Сулейменова, впрочем, уже переплюнул.

Вообще прекрасных, замечательных,
любимых мною и очень разных поэтов у меня великое множество – даже перечислять
не стану. А учитывая тот нехитрый факт, что с некоторыми из них – скажем, с
Даней Файзовым или Сережей Шабуцким меня связывает очень теплая дружба, то
говорить здесь хорошие слова про их замечательные стихи и вовсе будет моветон.

А лидер… Не знаю. Недавно иду по
городу, навстречу приятель с новой девушкой. И вот он меня ей представляет:
«Это калининградский поэт Белов!». А она смотрит во все глаза и после паузы
меня спрашивает: «И как?». Вот тебя Роман Сенчин назвал лидером поколения – и
как тебе?

— А чего мне? Хожу и радуюсь. Не огорчаться же. Тем более, Сенчин — он
шутить не любит. Сказал — надо соответствовать.

Давай, лучше про поэзию опять.
Отдельный вопрос о том поколении поэтов, которым досталась наибольшая из
возможных в этом мире поэтическая слава: Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина.
Насколько их слава была заслужена? Насколько велик их вклад в русскую поэзию?
Останутся ли они в сокровищнице русской поэзии?

— Нормальные такие «продажные поэты
шестидесятых», я их по своему люблю, во всяком случае, стихи Вознесенского мне
нравятся. Слава была заслуженная, это хорошие поэты, кто же спорит. С другой
стороны, такой гиперуспех связан, на мой взгляд, с тем, что у нас в то время на
стадионах не играли рок-н-ролл. «Стадионная» поэзия была неким суррогатом
эстрады. В 60-е на Красной площади просто ну никак не мог выступить Пол
Маккартни – он это сделал лишь в 2003-м, когда от «Битлз» остались, прости за
выражение, рожки да ножки. И столь любимая мной группа «The Who» не могла себе позволить
расхерачить гитары об усилители, выступая, скажем, в «Лужниках».

Поэты в Советском Союзе выполняли функции
рокеров – но при нормальном раскладе вряд ли кто-то из них переорал бы Планта
или Гиллана. Я не помню, где это у Лимонова, кажется, в «Истории его слуги»,
герой, придя на поэтический вечер некой Стеллы Махмудовой (привет Ахмадулиной!)
рассуждает о том, что шестидесятники играли в поэтов, разрываясь между пьянками
в Центральном доме литераторов и поездками за границу, вот это очень точно… И
эта поза гонимых романтиков, которую они так хорошо освоили – это неинтересно.
Мне ближе «младшие» шестидесятники – «смогисты», Губанов… Эти чуваки все
шестидесятые просидели в дурке, и славы им не досталось, увы, никакой, все
«схавали» евтушенки…

— В чем главные проблемы
современного литератора – тем более, поэта?

— Мне кажется, у современного поэта
море проблем, и связаны они не с поэзией, а с образом поведения, абсолютно не
совместимым с жизнью. Думаю, что если бы мы пили поменьше, то все было бы
хорошо.

— Сохранилась ли литературная критика в России? И если да
– кто может адекватно оценивать поэзию, поэтические процессы?

— Видишь ли, я не читаю русскую
литературную критику, если она написана не обо мне, потому что просто времени
нет. Нет, ну тут я шучу, перегибаю, я культурный человек, я даже лично знаком с
Андреем Рудалевым и Лерой Пустовой…

— Как тебя, молодого, в сущности, человека занесло на пост
руководителя вашей Калининградской писательской организации? Ты что там делал?
Слушались ли тебя «старые мастера культуры»?

— Ой, ну это смешная история. Когда
у нас Союз писателей окончательно стал хиреть, «старые мастера культуры», как
ты их называешь, предложили мне поработать председателем калининградской
писательской организации, чтобы, если можно так выразиться, оживить жизнь
писательского союза, хотя оживлять там уже было нечего. Предложить-то
предложили, да с долгами не рассчитались, передавая дела, и на меня свалился
весь этот геморрой с коммунальными платежами, задолженностью за отопление, в
общем, это был мрак – приходилось прятаться от коменданта здания, который
разыскивал меня по всему городу. С другой стороны, у литераторов моего
поколения появилось место, где можно было в тепле посидеть за бутылкой – в
парке-то зимой холодно. Так что это был, конечно, плюс. Надолго меня, впрочем,
не хватило, и я через год уволился.

— Когда у тебя будет новая книжка? Доволен ли ты сборником
«Весь этот джаз»?

— Новая книжка, если все сложится,
как надо, у меня – возможно! – выйдет к концу года. А «Весь этот джаз», да,
ничего была книжечка, ее нормально так отрецензировали в столице в свое время,
я получил за нее премию «Эврика», но сейчас, по прошествии четырех лет я этой
книгой, конечно, не доволен. Как мне сказал однажды Дима Новиков про свою
чудесную «Муху в янтаре»: «Юношеская. Не считается уже».

— Есть ли у тебя политические взгляды?

— Да, есть. Я считаю, что свобода и
права личности – это святое. Но я не очень хорошо разбираюсь в политике. Когда
нас возили в Кремль к Суркову – помнишь? – у меня к нему был один вопрос: как
он умудряется писать стихи на такой адской работе и где их можно почитать, что
это вообще такое за стихи. Но об этом спросил у него ты, и мне оставалось
рассматривать лепнину на потолке.

— Что будет с Россией, есть ли прогнозы? И с вашей
Калининградской областью что будет — это отдельный вопрос.

— С Россией все будет замечательно,
если мы ее сами не угробим. А вот Калининград – это замечательное, уникальное
место, мне бы очень хотелось, чтобы это был такой островок свободы – потому что
Россия, в общем-то, несвободная страна. Помнишь, Польшу называли самым веселым
бараком социалистического лагеря? Так и в Калининграде, здесь кругом Европа, и
надо вести себя соответственно, быть свободными, раскованными, я очень хочу,
чтобы меня окружали именно такие люди.

Я надеюсь, что со временем
Калининград как-то так освоится со своей геополитической миссией, что это будет
как бы и Россия, и Европа в одном флаконе. Хотя пока что до этого далеко – у
нас, как и по всей стране, процветает это преклонение перед русской
государственностью и липкий страх чиновников. Понимаешь, меня жутко задолбало,
что люди вокруг всего боятся, это отвратительно, боятся начальства,
общественного мнения, городских сумасшедших… Проблема в том, что власти хорошо
понимают – мол, калининградцы, они люди особенные, у них понимание свободы в
воздухе разлито, и поэтому давайте-ка здесь, в этом пилотном и прозападном
регионе, гайки завинтим потуже.

Помню, как-то мы с поэтом
Михайловым сидели в пивной на Московском проспекте и придумывали название для
антологии современной калининградской поэзии. Название пришло быстро –
«Солнечное сплетение». Кенигсберг-Калининград — это есть, на мой взгляд,
солнечное сплетение, то бишь болевая точка европейской истории. Как Питер –
город на костях, так Калининград – город на руинах чужих домов. И на костях,
естественно, тоже. Но вообще-то город неплохой, и я горжусь тем, что у нас
проходит каждый август один из самых крутейших в России международных
поэтических фестивалей – фестиваль актуальной поэзии «СлоWWWo», который организовывает поэт Павел
Настин, это самое важное поэтическое событие года у нас. А, чуть не забыл – я о
тебе не так давно читал в калининградской «Комсомолке». Приехал бы к нам,
показался народу. А то у нас в Калининграде многие думают, что хороший писатель
– это Евгений Гришковец.

— Слушай, ты рак по
гороскопу, да? Я бы еще про звезды спросил. Я вот о Мариенгофе написал недавно
много, и как мне кажется, с тактом — и подобное что-то могу о Маяковском
написать. Я всех, родившихся со мной под одной звездой, чувствую на
физиологическом уровне. У тебя не бывает такого?

—
Захар, если честно, я в этом ничего не понимаю. Хотя… вот я сейчас повспоминал,
со всеми «раками» у меня отношения совершенно безоблачные. Ну, почти. Может,
это просто совпадение. Меня вообще когда спрашивают, кто я по гороскопу, я
отвечаю, что жираф. Или ящерица. Ты, кстати, по гороскопу-то кто?

— Я рак, а то на хрен
бы я тебя об этом спрашивал. Ну, не понимаешь, и черт с тобой. Спасибо за
интервью. Мне было очень любопытно тебя слушать.

Беседовал Захар Прилепин.

Все тексты рубрики Прилепин.txt
можно просмотреть здесь.