Русофобия как идеология

Русофобия – слово, которое в последнее время встречается всё
чаще. И есть основания думать, что дело здесь не в новомодном понятии, а в
актуальности тех сторон общественной и международной жизни, которые этим словом
описываются. При этом до сих пор было сделано совсем немного попыток осмысления
этого явления. Зато мы имеем дело с большим фактическим материалом.

Прежде тема русофобии была и в общественном сознании, и в
официальных идеологиях как бы табуирована, и только в 1990-е и 2000-е гг. о ней
стали говорить всё чаще и всё с большим вниманием. Слово вошло в язык и науки,
и повседневной жизни. Его стали нередко употреблять и политики. Например,
спикер Государственной думы РФ Сергей Нарышкин отказался поехать в качестве
главы российской делегации на октябрьскую 2012 г. сессию ПАСЕ: «По мере
приближения к открытию сессии Парламентской ассамблеи мы почувствовали, что
вряд ли мои стратегические предложения будут услышаны со стороны ряда
руководителей Парламентской ассамблеи и ряда руководителей русофобских
делегаций». Характеристика «русофобские делегации», данная на столь высоком
уровне, вводит понятие русофобии в язык большой международной политики.

Впрочем, само понятие появилось ещё в XIX
в. Как наиболее ранний пример его употребления чаще всего приводят слова Ф.И.Тютчева
из одного его письма 1867 г.[1]. Впрочем, вряд ли он в этом письме вводил
совсем новое слово. Уже этот текст ставит перед нами вопрос о русофобии не
только как о внешнем отношении к русским и России, но и как характеристику
некоторых настроений в самом русском обществе. Впрочем, природа такого
внутрирусского явления, несомненно, сложнее, чем неприязнь к русскому народу
иностранцев. Со стороны быть русофобом проще.

Фобия подразумевает устойчивый страх и ненависть к его
источнику, и вряд ли на свете найдутся соседские народы, представители которых
никогда не испытывали друг к другу подобных чувств. И тут возникает первый и
очень важный вопрос: является ли русофобия таким же типичным случаем, или это
явление вполне рядового характера, тем более естественное, что у такого
большого и влиятельного народа, как русские, в истории было немало конфликтных
отношений с другими народами? Такое предположение делал в своё время Иван
Ильин: «Подобно тому, как есть "англофобы", "германофобы", "японофобы",
так мир изобилует "русофобами", врагами национальной России,
обещающими себе от её крушения, унижения и ослабления всяческий успех»[2].

При таком подходе русофобия предстаёт как явление вполне
банальное. С такой точки зрения дано, например, определение русофобии Андреем
Савельевым: «Русофобия — неприязнь, ненависть, враждебность или иные негативные
чувства по отношению к России, русским или их языку, истории и культуре»[3].
Схожее определение даёт Сергей Кара-Мурза: «русофобия Запада — широкий спектр
отрицательных чувств и установок по отношению к русским, от страха до
ненависти»[4]. И всё же, думается, не стоит считать русофобией любой
неприязненный отзыв или выпад в сторону русского народа. Русофобия — не просто
неприязнь к России и тем более не любая критика[5].

Представляется, что мы имеем все основания, чтобы увидеть в
русофобии явление другого порядка. В настоящей статье предлагается
рассматривать русофобию не просто как проявление негативных чувств в отношении
России и русских, но как довольно цельную идеологию, то есть особый комплекс
идей и концепций, имеющий свою структуру, свою систему понятий и свою историю
генезиса и развития в западной культуре, а также свои типичные проявления.

Наиболее близкий аналог такой идеологии – это антисемитизм. О
его истории и характеристиках имеется обширная литература, в которой нередко
специально разделяются понятия юдофобии (как различного рода неприязни к
евреям) и антисемитизма как идеологии, имеющей свои конкретные исторические
формы.

Этот комплекс идей имеет основания в христианском религиозном
отношении к иудеям (антииудаизме), однако вовсе к нему не сводится. Для времён
поздней античности и раннего средневековья говорить об антисемитизме вряд ли
возможно – примерно до XI в. отношение к евреям в
Европе было довольно терпимым. Это было связано и с позицией официальной
церкви, имело своё богословское обоснование (евреи воспринимались как хранители
ветхозаветного Закона, свидетели распятия Христа и народ, призванный обратиться
в христианство незадолго до конца света).

Однако в XI-XIII
вв. отношение к евреям на Западе резко изменилось, что выразилось не только в
росте враждебности, но и появлении целого сонма концепций, обосновывавших
нетерпимое отношение к евреям, а также вытекающих из них практик. В евреях
стали видеть слуг дьявола, их обвиняли в похищении христианских младенцев и
ритуальных убийствах, осквернении причастия, отравлениях колодцев и вообще
распространения всякой заразы, подготовке заговора против христиан и т.д.
Возникло представление о физиологических отличиях евреев от остальных людей.
Западным исследователем Г. Лангмуиром было введено в научный оборот понятие
«химерического антисемитизма», то есть идеологии, основанной на химерических
обвинениях[6]. С конца XIII в. встречаются факты
изгнания евреев из городов и целых стран.

Эпоха «высокого средневековья» – XIV-XV вв. – стали временем утверждения специфических форм
антисемитской идеологии, широкого распространения этих идейных комплексов по
всему Западу. Евреи превратились в «козлов отпущения», за которыми признавалась
вина за самые разные беды христиан. Причины этого явления были и остаются
большим вопросом для исторической науки[7]. Но, возникнув в обстоятельствах
конкретной эпохи и конкретной культурной среды (есть основания видеть основной
источник этих идей в регионах средней Германии), этот комплекс идей стал
органической частью западной культуры. Уже во второй половине XIX
в. он был осмыслен в понятиях расовой теории, приведя в скором времени к
масштабным геноцидным практикам. Таким образом, трудно признать за
антисемитизмом просто традицию этнической и религиозной враждебности, скорее
это система специфических представлений о евреях как особой этнической
общности, особая идеология со своим генезисом и историей развития.

Представляется, что в случае с западным отношением к России и
русским, мы имеем дело с явлением подобного рода. Кстати, понятие антисемитизма
тоже было впервые употреблено в XIX в., и примерно в те
же годы (в сочинении Вильгельма Марра "Победа германизма над
еврейством"). То есть русофобия является типологически схожей с
антисемитизмом совокупностью особых представлений о русских как об особой
этнической общности, которая проявляется в приписывании русским сущностно
свойственных им характеристик, имеющих однозначно негативное значение. Эти
характеристики представляют собой цельный комплекс идей, регулярно
воспроизводимый на протяжении многих столетий. В настоящей статье я постараюсь
показать, что русофобия как идеология сложилась в XVI
в., и это было связано главным образом с польскими военным проникновением на
восток, на русские земли.

В случае с отношением к евреям у нас есть два термина
(антисемитизм и юдофобия), что позволяет развести идеологию и просто негативное
отношение. В русском случае также стоит проводить различение между различного
рода этнической нелюбви и определённой системой взглядов, но вряд ли стоит
изобретать особый термин. Хотя западными авторами и высказывалось мнение, что
«русофобия» — слишком мягкое слово для обозначаемого им предмета. Так, Майкл
Аверко пишет, что «понятие “русофобия” отражает мягкий подход к укоренившимся
антироссийским предрассудкам. Поэтому такие формулировки, как “антироссийские
силы” или “недруги Росси” представляются более точной (хотя и не всегда
идеальной) альтернативой термину “русофобия”»[8].  И всё же, представляется,
что речь может скорее идти о различии между бытовой и идеологической
русофобией. При этом последняя имеет специфически западное происхождение, тогда
как стойкая неприязнь к русским может быть свойственна по различным причинам
представителям самых разных культур.

Такой подход ставит задачу исследования структурного
своеобразия русофобской идеологии, её составляющих и её исторические источники.
Каковы были те идейные и исторические элементы, из которых возникла идеология
русофобии? Как она развивалась и распространялась? В чём она проявляется в наши
дни и с чем связана? Чем более обусловлено отношение на Западе к России:
реальной политикой и культурной жизнью России или же тем образом России и её народа,
который сформировался в западной культуре задолго до наших дней? И сам этот
образ – насколько он связан с опытом контактов с русскими, а насколько – со
своеобразием западной цивилизационной идентичности, со структурой мысли «о
Другом» в западной культуре? Как, в свою очередь, западная русофобия повлияла
на российские идеологии западничества?

Представляется необходимым сформулировать общие критерии
выявления русофобии, которые могли бы применяться не только в области науки, но
и в сфере государственного законодательства, ведь противодействие
распространению русофобии и в России, и в остальном мире – политическая задача,
значимость которой уже трудно отрицать. Кроме того, само изучение того, что
есть русофобия, каково отношение к русским у других народов и чем оно
обусловлено, может оказать немалое влияние на формирование современной русской
идентичности. Где границы русскости? Каковы её важнейшие свойства и проявления?
Всё это тесно связано с вопросом: что другие народы воспринимают в русских как
чуждое, что их особенно раздражает, а что встречает интерес и понимание?

В литературе, касающейся темы русофобии, как и в случае с
антисемитизмом, можно выделить две объяснительных стратегии, два подхода.
Первый пытается видеть причины русофобских суждений в свойствах самого русского
народа, второй же ориентирован на поиск их оснований в исторических конфликтах
с русскими и свойственными той или иной культуре особенностями восприятия.
Полагаю, что строгой аргументации в пользу предпочтения одного из этих стратегий
нет и быть не может, скорее этот выбор характеризует позицию исследователя.
Настоящая работа основана на втором подходе, случаи же первого рассматриваются
как примеры русофобских текстов и являются, можно сказать, нашими источниками.

 

Формирование русофобской идеологии

Несомненно, что восприятие русского народа представителями
западных культур с самых ранних времён уже не могло не быть предвзятым. Русь
характеризовалась принятием христианства из Константинополя и определённым
географическим положением, что уже предполагало перенос на неё некоторых
устоявшихся характеристик, в которых она виделась в первую очередь как
христианский Восток, византийская ойкумена, при этом её далёкая северная часть
– территория, по всем древним описаниям заселённая варварскими малоизвестными
племенами.

История формирования западной идентичности и стереотипного
восприятия греческого Востока берёт своё начало ещё в античной эпохе. Первую
масштабную пропагандистскую кампанию по дискредитации Восточной (греческой)
части Римской империи предпринял ещё Октавиан Август в период своей борьбы с
Марком Антонием[9]. Август основывал её на утверждении своего имиджа как
твёрдого приверженца республиканских традиций. Скорее всего именно тогда
впервые были сформулированы основные идеологемы противопоставления «Запада» и
«Востока» как противоположных и даже враждебных традиций, и донесена до широких
слоёв гражданского населения западной части Империи модель позитивной
«западной» идентичности.

Важно заметить, что это самосознание изначально было задано в
форме противопоставления всему «восточному» как принципиально иному, как
противоположному. Примечательно, что по сей день она сохраняется примерно на
тех же основаниях:  антитеза свободы и рабства, гражданских прав политического
участия и слепого подчинения властителям, рациональности и религиозной мистики,
умеренности и разврата и т.д., в конечном счёте – мужского и женского начал (и
здесь Восток олицетворялся властвующей над якобы безвольным Антонием египетской
царицей Клеопатрой, которой, собственно, и была объявлена война). Многим позже,
уже в эпоху Возрождения, итальянские интеллектуалы были склонны воспринимать
культуру греко-римской античности скорее как целостную традицию, однако
противопоставление Запада греческому Востоку обрело более яркие очертания в
связи с церковным расколом и турецкими завоеваниями.

История европейского христианства утвердила имидж греческого
мира как неправильного, неверного, схизматического, а потому погрязшего в
пороках и заслужившего свои беды. Православие легко сочеталось в единый образ с
исламом, в котором поначалу тоже пытались видеть христианскую секту. Церковный
раскол между европейскими Востоком и Западом имел долгую историю, в которой
анафемы 1054 г. можно рассматривать как завершающую стадию, лишь оформившую
многовековой процесс. Более значимым для него был восьмой и девятый века, время
от создания Империи Карла Великого до Константинопольского патриарха Фотия. И
именно каролингская эпоха вновь возродила и сделала актуальным западное
самосознание, старые концепты «Orientalis» и «Occidentalis».

Культурная значимость такого разделения мира очень заметны по
ранним польским описаниям Руси. Как писал краковский епископ Матвей в письме к
Бернарду из Клерво (середина XII в.), «Ruthenia quae quasi est alter orbis», то есть «Русь – это как бы
другой мир». При этом надо понимать, что для того времени мы имеем дело с пока
что слабо христианизированными обществами, имеющими ещё общую славянскую
культуру. Однако для человека латинской книжности различия между Русью и
Польшей казались пропастью.

С эпохой Возрождения становилось всё более значимым и старое
противопоставление «римлян» и «варваров» – народы византийской культуры как
принципиально неримские теперь оказывались «варварскими». Весь этот комплекс
идей и характеристик применялся к русским землям, и для этого не требовалось
личного знакомства, опыта контактов и описаний путешественников. Эти понятия
исходят из специфичных для Запада форм идентичности и моделей восприятия иных
народов. И, разумеется, от русских никак не зависело то, что им, как
«варварскому» народу «Востока», приписывали  все те качества и характеристики,
которые в европейской культуре воспринимались негативно. Неправильный мир
должен быть плох по определению.

Как принято утверждать в научной литературе, европейское
«открытие» России произошло в конце XV — XVI вв. Это не столько отражает сам процесс (всё же
определённые знания о русских землях, при всём недостатке связей, были и всё
предыдущее полтысячелетие), сколько характеризует то, как Запад сам воспринимал
активизацию связей с Восточной Русью. Эпоха великих географических открытий
породила колониальный тип понимания контактов с незападными народами.
Собственное варварское прошлое большинства европейских народов обусловило
раннее появление стадиально-исторического мышления: другие по культуре народы
стали восприниматься как попросту недоразвитые, задержавшиеся на том этапе
истории, который западными народами уже пройден. Соответственно, им нужна была
христианская миссия и просвещение, ускоренное ученичество. И предполагалось,
что это составляет глубинное желание любого такого народа. Если же он
упорствовал в своём невежестве, то переходил в разряд врагов католического
мира.

Примерно это же произошло с восприятием России: весь XVI в. Запад большими усилиями стремился склонить московские
светские и церковные власти к принятию унии. Катастрофический неуспех этих
начинаний обусловил и утверждение образа России как экзистенциально чуждой и
враждебной Западу страны. Страны, в отношении которой возможна только одна
стратегия отношений – подчинить, чтобы обезопасить христианский мир. Впрочем,
различие между этими двумя взглядами сохранилось и в будущем – взглядом,
условно говоря, «оптимистичным», рассчитывающим на интеграцию России в западное
сообщество путём отказа от своих ошибочных и вредных традиций и заблуждений, и
«пессимистичным», согласно которому Россия может быть только врагом, так как
органически не способна к перенятию западной культуры.

В контексте основной политической проблемы Европы – турецкой
угрозы, первый подход означал ориентацию на союз с Россией против Турции.
«Наиболее полное выражение эта тенденция нашла у Томазо Кампанеллы и Жана
Бодена, которые практически перестали различать духовное и политическое
наполнение христианства. Так, Россия, по их мнению, на правах союзника в борьбе
против турок должна быть включена в христианский мир невзирая на её
конфессиональные особенности»[10]. Второй же подход скорее объединял Россию и
Турцию в ранге «врагов христианства». Именно такой взгляд на Россию стал
преобладающим по мере развития реформационных движений на Западе. Реформация
подрывала концепцию единой христианской Европы и выдвигала на первый план
проблему конфессиональных различий.

В середине XVI в. в Вене вышла книга,
ставшая, можно сказать, классикой радикально негативного описания России –
«Записки о Московии» Сигизмунда Герберштейна (Rerum Moscoviticarum Commentarii, 1549). Это сочинение задало идеальные «тип и
форму повествования о России»[11] на Западе. Во второй половине XVI в. оно переиздавалось 22 раза, то есть в среднем раз в
два года. Основные идеи этих «Записок» легли в основу западного восприятия
России, можно сказать, создали её образ в западной культуре.

Герберштейн был послом габсбургского двора, перед которым
ставилась цель склонить Москву к участию в совместных антитурецких кампаниях,
для чего требовалось также примирить её с Литвой. Однако оба посольства (1517 и
1526 гг.) не достигли успеха. В своих «Записках» Герберштейн попытался
обосновать фактический провал своих миссий свойствами самого «московского»
народа и невозможностью союзных отношений с ним. Он оспорил мнение о том, что
Московия является частью Европы, предложив относить её к Азии: «Если провести
прямую линию от устья Танаиса к его истокам, то окажется, что Москва
расположена в Азии, а не в Европе»[12].

Статус «азиатов» объединял «московитов» с турками в едином
образе врагов Европы. Такой подход не оставлял аргументов для сторонников
«оптимистического» взгляда на Россию. Если «оптимисты» видели в ней аналог
американских индейцев – то есть открытое колонизационное пространство,
заселённое наивными варварами, которые только и ждут европейского просвещения,
то теперь Россия представала природным врагом христианского мира. Теперь она
виделась преемницей татар, наследницей Тартарии, которую недавно сама же
победила.

А статус врага подразумевал и наделение его всеми теми
характеристиками, которые в самой западной культуре того времени осознавались в
радикально негативном ключе. Московиты, по Герберштейну, склонны к убийствам,
насилиям, грабежам и прочим преступным действиям. При этом русские очень любят
пьянство и «венерины утехи». Кроме того, они живут в условиях жестокого
рабства, и добровольно принимают это состояние: «Все они называют себя
холопами, то есть рабами государя… Этот народ находит больше удовольствия в
рабстве, чем в свободе»[13].

«Потенциально европейскую страну, так и не ставшую, несмотря
на все попытки, частью европейского мира, теперь относили к “антимиру”. На
примере истории Московии показывалось, что не надо делать европейцам, что такое
неевропейское поведение. Сущность своего, христианского мира европейские авторы
раскрывали через описание неевропейских, отрицательных качеств у своих соседей
и антагонистов – прежде всего турок, а со второй половины XVI
века и московитов»[14]. И всё же одной этой книги было мало, чтобы утвердить
образ страны, с которой Европа соседствовала и на участие которой в
антитурецких коалициях продолжали рассчитывать.

Для утверждения такого яркого негативного образа европейской
культуре требовалось масштабное событие, а именно прямое и продолжительное
военное столкновение. Таковой стала Ливонская война – фактически, первое столь
масштабное противоборство России и Запада (1558-1583). Война с Ливонией и
Великим княжеством Литовским переросла в войну с Польшей, Швецией и Данией,
однако именно польская шляхта сыграла главную роль в её информационном
обеспечении и идеологическом обосновании на Западе.

Польша, как территориально самая близкая к России католическая
страна, исторически была основным источником информации о русских для Западной
Европы. Кроме того, с XIV в. Польша стала проводить
активную наступательную политику на русских землях. В середине – второй
половине XIV в. польский король Казимир III Великий смог завоевать Червонную Русь (с центром во
Львове), положив начало польской политике покорения Руси. Кревская уния 1386 г.
с Литвой, которая тогда владела почти всей Западной Русью, но признала её
раздел с Краковом, склонила литовскую верхушку к принятию католицизма и
политически связала два государства узами личной унии. Польские историки XV-XVI вв. создали целостную
концепцию, согласно которой Русь издавна (ещё с походов на Киев в XI в. королей Болеслава I Храброго и
Болеслава II) по праву и на веки вечные принадлежит
Польше. Виднейший польский историк Ян Длугош (1415-1480) описал в своих
«Анналах» «покорение и завоевание Руси», «присоединение» её к Польше в XI в., состояние которой отныне является «рабским»[15].

В результате неудачных для Литвы военных действий в ходе
Ливонской войны Польша осуществляет новое наступление на русские земли. В один
год (1569) она аннексирует все южнорусские земли Великого княжества, а также
его западные территории (Подляшье), после чего заставляет поставленное на
колени княжество заключить Люблинскую унию, по которой Польша и Литва
объединялись в единое государство Речь Посполитую. Фактически, вся Западная
Русь оказывается под польским управлением, на её территориях разворачивается процесс
активной полонизации знати. И уже вскоре – в начале XVII
в. – поляки появляются в московском Кремле.

Польское подчинение Руси деятельно направляется Римом. После
фактического провала прежней стратегии католического проникновения в Восточную
Европу через деятельность прибалтийских орденов и Швеции, особенно после
Грюнвальдской битвы 1410 г., главной военной и политической силой католической
экспансии становится именно Польша. К середине XVI в.
она уже располагала полноценной идеологией покорения Руси и уничтожения
«схизмы», то есть восточного христианства. Долго подготавливавшаяся Брестская
церковная уния 1597 г. ликвидировала легальное православие на Западной Руси. А
покорение Москвы сразу же шло под лозунгом утверждения униатства. Прежние планы
по склонению царя к совместным действиям против Турции постепенно стали
неактуальны. Зато идея завоевания Московского государства и истребления
тамошних порядков ещё во второй половине XVI в.
приобрела общеевропейский характер (например, в 1578 г. вышло сочинение «План
превращения Московии в имперскую провинцию» Генриха Штадена).

Именно годы Ливонской войны стали временем активного
«открытия» Западом Московской Руси и утверждения основных форм её западного
образа. Развитие печатного дела позволяло издавать большими тиражами
многочисленные сочинения о Московии, её быте и нравах, которые распространялись
по всему Западу. Это была сильнейшая пропагандистская кампания, направлявшаяся
Польшей и Католической церковью, которой Россия ничего не могла тогда
противопоставить. Впрочем, подготовка к ней началась ещё в начале века, когда
молодое Великое княжество Московское впервые заявило о себе как о заметной
военной и политической силе, претендующей на собирание русских земель.

По поручению короля Сигизмунда Ян Лаский, архиепископ
гнезненский, в 1514 г. сделал доклад о «рутенах». В его описании на деле
русские были никакими не христианами, а варварским, полуязыческим народом,
проявляющим крайнюю враждебность к католикам (например, Лаский утверждал, что
московит «заслуживает признательности и достигает отпущения грехов, если кто
убьёт католика римского вероисповедания»[16]. «Именно поляки в противовес
итальянскому и немецкому восхищению чистотой нравов московитов писали, что
русские – грязные, дикие, нецивилизованные варвары, склонные к насилию и
поэтому опасные для высокоразвитых народов»[17].

Массовое появление брошюр «разоблачительного», то есть
диффамационного характера о русском народе и его обычаях, Московском
государстве и его правителях, превратило «Московию» в сознании западных обществ
в анти-Европу, страшную и очень опасную страну, соединяющую в себе все
известные пороки человеческого рода. Важнейшее место занял чёрный миф об Иване
Грозном. Этот «кровожадный тиран», жестокость которого якобы превосходила все
мыслимые пределы, стал на Западе символом России и своего рода образцом
правителя России. Он сочетал в себе символизацию дурной жестокой власти и
покорного рабства подданных. Когда в 1633 г. в книге Эдо Нойхуза писалось о
русских, что «это племя рождено в рабстве, привыкло к ярму и не переносит
свободы»[18], — такая формулировка была уже банальной и почти никем не
подвергалась сомнению. Образ России и русского народа к тому времени был уже
создан и закреплён в западном культурном сознании.

В XVI в. все русские земли получили в
польской культуре наименование «Востока» («Wschód»). «Восток» для поляков понятие, по сей день применимое
только к России и нынешнему постсоветскому пространству. Для обозначения
исламских или дальневосточных стран требуется добавление вроде «Ближнего
Востока» или «Дальнего Востока». Само понятие «Восток» – важнейшее вообще для
всей западноевропейской культуры и актуализация его в Польше в XVI в. была вполне закономерным проявлением тех же процессов
на всём Западе. Поздний Ренессанс структурировал европейский «ориенталистский
дискурс», т.е. «стиль мышления, основанный на онтологическом и
эпистемологическом различении “Востока” и (почти всегда) “Запада”»[19].

 Постренессансное понятие «Востока» было во многом схожим с
его презентациями в эпоху Октавиана Августа, но стало гораздо более глубоким и
сложным. Это уже не просто иное, диктующее необходимость самозащиты. «Восток» (Orient) теперь – это сфера постижения принципиально низшего,
окультуривания неправильного Другого, что уже тогда становилось основой
формирования европейской колониальной идеологии.

Этот общеевропейский концепт характеризовался общим стабильным
списком эпитетов и характеристик (дикость, деспотизм, отсталость, грубость,
жестокость, чувственность, пассивная тяга к подчинению и т.д.). Восток –
понятие в данном случае не географическое, а культурное, основанное на
«неискоренимом различении западного превосходства и восточной
неполноценности»[20]. Образ Востока не столько был результатом реального
изучения иных культур, сколько оказывался европейским самообразом в негативе:
он являл собой сумму всего того, что воспринималось как дурное, и оттенял
позитивный самообраз «Запада». Изобретение «Востока» и было изобретением
собственно «Запада» как особой цивилизационной идентичности.

При этом Восток – это всегда испорченное отражение Запада.
Восприятие православия как попорченного христианства было тождественно
восприятию ислама как вторичного варианта арианской ереси. А потому
естественная задача, миссия Запада – овладение Востоком, его исправление. Как
пишет польская исследовательница Мария Янион, «визуализация Востока (“они”)
осуществляется в целях самоидентификации Запада (“мы”). … Противопоставление Запада
и Востока разделяет качества следующим образом: Запад есть логичный,
нормальный, эмпиричный, культурный, рациональный, реалистичный. Восток же
косный, выродившийся, некультурный, отсталый, нелогичный, деспотичный, не
участвующий творчески в мировом прогрессе»[21]. Носитель всех этих черт для
польской культуры – Россия.

К XVII в. поляки резко отделили Россию
от Европы, в многочисленных публицистических и исторических сочинениях защищая
идею о её азиатскости, т.е. ориентальности. Интересно, что прежде на
европейских картах Европы Московское княжество обыкновенно обозначалось как
одна из европейских стран, но с конца XVI в. появилась
граница Европы по восточным пределам Речи Посполитой – далее шла Азия,
совокупная Тартария[22].

Ориентализация диктовала активную позицию в отношении
«Востока» — его надо окультуривать, нести ему порядок и просвещение. В эпоху
Контрреформации, начавшейся в Польше как раз по окончании Ливонской войны, все
эти «обязательства» западной страны перед восточной дополнялись и разгоревшимся
с новой силой католическим мессианизмом. Старая средневековая убеждённость в
долге правоверных христиан искоренять язычество, ересь и схизму, дополненная
традицией насильственного распространения веры, превратился теперь в
государственную идеологию.

Этому помогло также положение Польши между «еретическими»
протестантскими шведами и немцами, «схизматической» православной Русью на
востоке и «поганской» мусульманской Османской империей с крымскими татарами на
юге. Тогда сложилась концепция Речи Посполитой как «Antemurale christianitatis» («Форпоста
христианства», по-польски «Przedmurze Chrześcijaństwa») на востоке Европы. И если в отношении Швеции и Турции
она выражалась только в военных столкновениях (не всегда инициированных самой
Варшавой), то в отношении русского пространства католическая экспансия
приобрела формы церковной унии, государственного запрета на православное
вероисповедание и попыток посадить униатского патриарха в захваченной Москве.

Король Сигизмунд III писал папскому
нунцию в Кракове Фр. Симонетта, что главной его целью в московской кампании
является распространение католицизма, хотя бы и ценой собственной крови. А
несколько позже римский папа Урбан VIII написал
Сигизмунду III: «Да будет проклят тот, кто удержит меч
свой от крови! Пусть ересь почувствует, что нет ей пощады», – призывая
уничтожать всех врагов унии.

В пропагандистской литературе начала XVII
в. в пользу завоевания Москвы выступал также аргумент справедливой кары,
которую Бог несёт через поляков схизматикам-московитам: так описывал московскую
войну Я.Д.Подгорецкий[23]. Поляки оказывались орудием Божьей кары, а
сопротивление московитов виделось оскорблением самого Бога и потому немыслимой
дерзостью. Так, в брошюре «Страсти солдат обоих народов в московской столице»
писалось, что московиты в Москве «как изменнические волки, на благородную кровь
нашу руки тиранские подняли»[24].

Так, к началу XVII в. была разработана
польская колониально-аннексионная идеология в отношении Московского
государства. Павел Пальчовский в своих сочинениях проводит параллель между
московитами и индейцами в Америке: как испанские конкистадоры подчиняют себе
эти варварские народы, так и поляки на Востоке подчиняют себе русских. Русские
– это и есть индейцы Востока для «польских идальго»[25]. Эту аналогию потом ещё
не раз повторяли, и она вошла в жизнь[26]. Ей соответствовала и важная
шляхетская добродетель – «расширение отчизны».

Цивилизационная миссия польской шляхты по отношению к славянам
оборачивалась радикальной программой их порабощения «народом господ» («naród panów»). Особенно ярко такое
отношение описывал Станислав Немоевский в свих записках о московской войне за
1606-1608 гг.[27], в которых «московиты» называются «народом, вероятно, самым
низким на свете». Россия виделась пространством для освоения и подчинения, а
русская культура как недостойная существования.

Используя термин Ж.-Ф. Лиотара, можно сказать, что за XVI в. сложился специфически европейский метанарратив о
России. Утвердилась единая система понятий, знаков, символов, метафор и определений,
через которые стало принято описывать Россию и что-либо русское. Цельная
система легитимации знаний, норм мышления, которая имела радикально негативное
оценочное содержание. Собственно, задаваемые ею стандарты описания и можно
обозначать термином «русофобия», если рассматривать её не просто как комплекс
чувств, но как лежащую в его основе и выраженную на уровне языка систему
взглядов. Систему, сложившуюся столетия назад, но в почти неизменном виде
существующую в западной культуре до сих пор.

 

Русофобский миф

Русофобия – это западная по происхождению идеология,
утверждающая злую природу русского народа. Согласно с нею русский народ
наделяется некими уникальными свойствами, обусловливающими его тягу ко всему
низменному. Русские представляются не способными ко всему тому, что составляет
человеческое достоинство у других народов, что объясняется генетически и
культурно-исторически. Логика русофобии основана на противопоставлении русского
и западного как дурного хорошему. В связи с этими свойствами русские как народ
видятся принципиально враждебными Западу, а Россия как сущностно иная, чуждая
цивилизация. Россия предстаёт как экзистенциальный враг Запада и всего, что
осознаётся в западной культуре как специфически «западное» – свободы,
демократии, прав человека и т.д. Из этого делаются выводы о необходимости
борьбы с Россией и уничтожения всего того, что составляет русскость –
физического или культурного в зависимости от конкретных трактовок[28].

Русофобский образ состоит из ряда идеологем, которые стабильно
воспроизводятся из века в век. Во-первых, русские – это народ, неспособный к
самоуправлению и потому вожделеющий рабское состояние. Форма правления в России
– всегда тирания, подразумевающая абсолютную власть правителя и слепое ему
подчинение. Рабство и тирания – два взаимно обусловленных качества,
составляющие основу восприятия России и русских. Со стороны народа – это
бесправие, вечное унижение, покорность. Со стороны власти – авторитаризм,
насилие, жестокость.

На основе этих характеристик строились целые исторические
концепции. Такова, например, классическая норманнская теория немецких историков
XVIII в. об образовании русской государственности. Или
же запущенная А. де Кюстином концепция России как «тюрьмы народов» – по-своему
очень логичная, ведь предполагается, что склонность к слепому подчинению имеют
только русские, при этом в России живёт немало других народов, которым такая
власть не органична. На тех же основаниях польская политология по сей день
отрицает наличие в России общественного мнения, что, правда, обусловливает
традиционно крайне неадекватные выводы о происходящем в России. Всё, что
является специфически русским, видится как проявление враждебного свободе
начала. А это не только деспотическая власть, но и, например, Русская церковь и
вообще русское православие как «религия рабов». Сама русская идентичность
представляется природно рабской, а потому подлежит изживанию.

Примечательно, что антитеза «западная свобода» vs. «русское рабство» воспроизводится в разные периоды
истории на основе всё новых понятий, которые сменяют друг друга в своей
актуальности. При образовании национальных государств и их противостоянии
империям русские представлялись носителями имперского начала в противовес
«свободному» национальному, а теперь, при неолиберальном противопоставлении
глобализма и национального суверенитета, русские оказываются носителями именно
национального начала. Так, известный французский русофобский мыслитель Андре
Глюксман видит в наше время столкновение «двух культур: европейской культуры
свободы и другой культуры — культуры абсолютного национального
суверенитета»[29], выражаемого Россией.

Впрочем, век господства национальной государственности пока не
прошёл, и чаще можно встретиться с обозначением русских именно как «вечных
империалистов». Абсолютная власть по определению должна стремиться к своему
качественному и количественному росту, то есть территориальному расширению, а
русские как «рабский народ» является её орудием в этом деле. Отсюда же и убеждённость
в том, что русские стремятся покорить Европу, и неутихающий страх западного
человека перед русским вторжением («Русские идут!»). Ведь любая свобода по
определению является потенциальным объектом уничтожения для российских тиранов
и онтологически ненавидящих свободу русских.

Такие яркие свойства русских требуют своего объяснения. Почему
все народы более-менее нормальны, и только русские столь выделяются своими
пороками? В попытках объяснить этот образ наблюдается две основные стратегии
аргументации: историческая и генетическая.

Согласно первой, русская «культура тирании и рабства»
обусловлена сочетанием основных своих источников – это византийское православие
и татарский деспотизм. Согласно разработанной исторической концепции
утверждается, что Россия является наследницей Орды: её победа над
татаро-монгольским игом была обусловлена перенятием основных свойств этого
дикого кочевнического образования, перерастанием изнутри и последующим занятием
её места. Россия как Орда стала типичным русофобским штампом и исторических
сочинений, и публицистики.

Например, польский поэт эпохи романтизма Зигмунд Красинский
писал: «В москальской истории пассивная мать – византийский консерватизм, отец,
оплодотворяющий лоно, – татарское иго, а сын, от них рожденный, взраставший и
выросший великаном, – правительство московское. Противоречащие друг другу черты
родителей он сопряг и слил воедино в чудовищную гармонию. Расчетливый, как
старец, капризный, как дитя, маниакально суровый и холодно коварный, учтивый,
хитрый с сильными, мстительный и неумолимый со слабыми, вспыльчивый, лживый,
предатель для чужих, для своих поработитель». Правда, в этом видится не только
источник опасности, но и залог слабости. Так, современный журналист Гжегож
Росса пишет об этом: «Московия, выступающая в различных видах – то царство, то
СССР, а то Российская Федерация – является геополитической реинкарнацией
монгольской орды, и судьба РФ будет такая же, как орды монгольской»[30].

Однако исторические причины выдвигаются гораздо реже, чем
утверждения особой генетической ущербности русских. Русские терпят тиранию,
потому что расположены к ней по самой своей природе. С этой точки зрения
русские видятся уже не как отсталый народ, но как органически неполноценный, по
природе своей не способный к восприятию «западных ценностей». «Русские
генетически предрасположены к некомпетентной и авторитарной власти», – как
написал английский журналист Род Лиддл[31].

Немало есть публицистов, заявляющих, что русская генетика
испорчена самой историей, историческим опытом народа – крепостным правом,
войнами, репрессиями, революциями и т.д. Практические результаты такого
восприятия проявлялись отнюдь не только в годы Второй мировой войны, их можно
наблюдать и по сей день. К примеру, линия защиты американских адвокатов, специализирующихся
на случаях гибели приёмных русских детей, нередко основывается именно на
аргументах об особых русских генетических склонностях. Но нередко можно
встретиться и с заявлениями в открыто расистских формах.

Расовая русофобия в трудах романо-германских идеологов
традиционно исходила из констатаций расовой неполноценности славян вообще,
однако есть и интеллектуальная традиция, утверждающая особую генетику именно
русского народа. Такой подход был разработан польской мыслью в XIX в. (поначалу – Иоахимом Лелевелем, а в форме завершённой
расовой теории Франтишеком Духинским), а потом воспринят и на Западе. Ведь само
по себе восприятие русских как славян противоречило их азиатскому «статусу».
Русские были объявлены не славянами, а потомками от скрещивания финно-угров,
монголов, тюркских народов и славян, то есть «грязнокровками», что по
расистским понятиям оценивается как гораздо худшее состояние, чем
принадлежность к самым низшим расам. На основе этой логики стали звучать
заявления и о том, что их нельзя считать людьми.

«Русский является этнической аномалией, с которой трудно иметь
дело», – писал Редьярд Киплинг. «Русские – это не народ в общепринятом смысле
слова, а сброд, обнаруживающий ярко выраженные животные черты. Это можно с
полным основанием отнести как к гражданскому населению, так и к армии», –
говорил Йозеф Геббельс в 1942 г. «Неправда, что все люди суть люди. Русские –
не люди, это чуждые существа», – заявлял Роберт Конквист, американский историк.
Лишение русских человеческого статуса – естественное продолжение логики
противопоставления Запада и России как во всём друг другу противоположных. В
конечном счёте, если на Западе живут люди, то по этой логике в России должны
жить нелюди. «Ziemia nieludzka» («бесчеловечная земля») – традиционное наименование
России, утвердившееся в польской культуре XIX в. и так
часто употребляемое в современной публицистике, что не требует специальных
пояснений.

Столь яркий образ «антиподов цивилизации», являясь частью
западной культуры, стал и частью западного самосознания. Русофобия имеет
обратный эффект: западная цивилизационная идентичность стала зависима от образа
России. В некоторых случаях русофобия становится также и частью национальной
идентичности. «Манихейская» картина мира, особенно свойственная современной
американской культуре, предполагает наличие, помимо образа абсолютного добра,
воплощённого Америкой, и образа абсолютного зла. Годы Холодной войны утвердили
на этом месте Россию, и даже вполне сознательные попытки сменить её в этом
статусе «международным терроризмом» пока что не достигли цели.

Любое зло в мире воспринимается как следствие российского
влияния. Она оказывается онтологическим источником зла ровно в той же мере, как
США – источник и воплощение добра. И, соответственно, её образ призван ярче всего
выражать то, с чем особенно борется американское общество. Например, мнение,
что США являются страной, победившей расизм, сразу оборачивается утверждениями
о расистском характере общества в России.

То же можно сказать и про польскую национальную идентичность,
для которой негативный образ России приобрёл структурирующее значение ещё
столетия тому назад. Можно говорить о наличии у поляков сильной психологической
зависимости от русофобской информации. Как написал один польский автор:
«Антироссийское воспитание, которому последние шестнадцать лет подвергаются
поляки, … принесло странный и неожиданный эффект: их психическая зависимость
от России стала так глубока, как никогда раньше»[32]. Кроме того, русофобия
является основой для чувства превосходства, а оно само по себе требует
постоянного самоутверждения. Если есть «польские ценности», то либо
утверждается наличие прямо им противоположных «русских ценностей», либо полное
отсутствие ценностей в России как таковых.

Русофобия стала сущностной составляющей западной идентичности.
Это прекрасно демонстрирует характер шуток о России в Америке. Следуя за
известным юмористом Яковом Смирновым, большинство таких шуток построено по
формуле: «Если в Америке человек делает что-то с вещью, то в России вещь делает
это с человеком». «В Америке вы водите машину, в Советской России машина водит
вас» и т.д. Эти шутки стали столь популярны, потому что точно попали в
идентитарную модель восприятия России как антимира: там всё наоборот. Все
действия происходят наоборот, все отношения – прямо обратные. Такой юмор, с
одной стороны, основан на ироническом отношении к американскому образу России,
но, с другой стороны, он же его и утверждает.

Таков в целом русский метанарратив западной культуры: Россия —
это большая страна, во всём обратная цивилизации, населённая рабским народом,
нелюдьми, слепо подчиняющимся всевластным правителям, страна повсеместной
жестокости и насилия, агрессивная в отношении всего остального мира, желающая
его подчинить и уничтожить всё доброе на земле, это Империя Зла – очень точная
формулировка западного восприятия России.

Однако относительно будущего нашего Отечества есть старое
расхождение во мнениях, не преодолённое по сей день. Россия – это просто самая
тёмная часть нецивилизованного мира, закоренелая в своём невежестве и потому
имеющая особые проблемы для приобщения к цивилизации; или же это абсолютная её
противоположность, вечный враг, причём как для цивилизованного мира, так и для
всего остального, ведь она препятствует его приобщению к цивилизации? В первом
случае с ней надо работать в надежде на улучшение, во втором – всеми силами
бороться с нею, ведь она слишком большая, чтобы быть уничтоженной, но её можно
сделать слабой. То есть это различие между образом России, идущей на Запад, и
Россией как онтологического анти-Запада.

Это различение двух подходов я бы условно назвал
«оптимистичной» русофобией и её «пессимистичной» вариацией. Оптимизм первой
заключается в предположении, что европеизация русских возможна; пессимизм
второй – в заключении, что русские неисправимы. Оба варианта вполне
русофобские, но предполагают разную политику. В качестве ярких примеров первого
можно привести работы о России Вольтера или Джона Рида. Для них есть Россия
прежняя – абсолютно дикое царство рабства и жестокости, и Россия новая, которая
благодаря Петру I или Ленину пошла по спасительному
пути цивилизации, на котором её ожидает невиданный успех. Даже предположения о
её будущем господстве над Западом в этой логике основаны на надежде на
окончательную победу цивилизации над варварством, торжество западных ценностей
– ведь полное торжество Запада возможно только тогда, когда его частью станет
Россия. Однако образ России и русских такой подход никак не меняет и полностью
выдержан в описанной выше системе образов.

Примеров второго типа – пессимистичной русофобии – гораздо
больше, и книги Герберштейна или де Кюстина здесь являются классикой. Наш
современник Ален Безансон пишет: «Есть всего один разумный путь, по которому
русским следует идти… – европеизироваться, реформироваться на западный лад.
Однако цель эта кажется почти недостижимой: … всего богатства мира не хватит на
то, чтобы преобразовать Россию»[33].

Интересны и варианты смены одного подхода к России на другой
вследствие особого опыта переживания русской темы, а именно разочарования в
перспективах западного мессианства на российской почве. Приведу один из
довольно ярких примеров. Пишет американский писатель Гленн Донован: «Вы еще никогда
не встречали такого человека как я, который так ненавидит русский народ за то,
что он отбросил свободу, которую мы в течение многих десятилетий так сильно
стремились помочь ему обрести. … Я чувствовал гордость от того, что нахожусь
на правильной стороне против советчиков, и иногда думал, что русский народ
будет благодарен США за свою свободу. … Эта бестия, обладающая тотальной
властью, руководит безграмотным, расистским, злым и антилиберальным населением.
Я подумываю, может быть, русские заслужили Сталина? … Ясно то, что Россия и
её народ не достойны сидеть за одним столом на равных с цивилизованными и
свободными странами, обществами и людьми. Я ненавижу русский народ за то, что
они это допустили. Нам нужно было их атомизировать бомбами и отправить Россию в
небытие, и пусть там природа начнет по новому заходу. … Я пришел к выводу,
что русские люди философически ущербны, они не способны сами править, и они это
знают — отсюда их любовь к тиранам»[34].

Приведённая цитата указывает на ещё один типичный сюжет
русофобии: утверждение русской вины. Вины перед Богом за схизму, вины перед
цивилизацией за сопротивление ей, и вины перед «порабощёнными народами». В
конечном счёте вины за собственную неблагодарность перед Западом. Концепция
русской вины опять же напоминает нам идеологию антисемитизма, с его
утверждением коллективной вины евреев вначале за распятие Христа, а потом и за
многие иные грехи, совершённые по общей злой воле. Сама по себе тема вины,
лежащей на коллективе и даже целом народе – специфически западная форма мысли,
имеющая корни в католическом понимании греха, и вытекающей из него
средневековой практике коллективной ответственности церковной общины за грехи
отдельных её членов. В послесоветское время мы можем наблюдать, как идея общей
вины всех русских за те или иные события в истории стала навязываться народу по
самым разным информационным каналам.

Основные проявления русофобии – проекция на русских всех
отрицательных человеческих черт, стремление навязать русским чувство вины за
историческое наследие России, дискриминационные практики на основе отказа
русским в равноправии по национальному или языковому критерию и т.д. – в
конечном счёте сводятся к запрету России и русским в праве на существование.
Причём этот запрет ещё более свойственен «оптимистичной» версии русофобии, чем
её «пессимистичному» варианту: ведь именно «оптимистичный» подход предполагает
возможность (и потому необходимость) окончательной победы западной цивилизации
над русской.

Второй тип русофобии предполагает скорее политику
максимального сдерживания русских, либо радикальный вариант – физического
уничтожения русских, что всё же предлагается гораздо реже. Прекрасной
иллюстрацией такого крайнего подхода является фотография военнослужащих
Вермахта периода Второй мировой войны со школьной доской, на которой написано
«Русский должен умереть, чтобы мы жили»[35]. Однако стоит всё же иметь в виду,
что реальные планы нацистской Германии не предполагали полного уничтожения
русского народа, но только сильное сокращение его численности и территории
проживания, что опять же можно признать идеей сдерживания.

Независимо от предположений о возможности или невозможности
«цивилизовать» Россию, русофобия так или иначе сводится к желанию, чтобы России
не стало, то есть к полному отрицанию её как «лишней страны». Либо через
физическое устранение русского народа, либо же через духовное, культурное, как
минимум политическое уничтожение. Как очень точно сформулировал это Пётр
Сквециньский, бывший директор Польского информационного агентства (PAP): «Невозможно представить себе такую   Россию,  на  
существование  которой многие  поляки  великодушно дали бы своё согласие. Ну,
разве что уменьшенная до размеров Великого Княжества Московского XIV века. Вдобавок – Великого Княжества Московского, которое
так глобально и радикально отказалось бы от русского патриотизма, того, каким
он всегда был и каков есть, что трудно было бы считать его национальным русским
государством»[36].

Это отношение довольно старое и его можно считать
общезападным. Вот что писал Ф. Тютчев 21 апреля 1854 г. об условиях начала
Крымской войны: «России просто-напросто предложили самоубийство, отречение от
самой основы своего бытия, торжественное признание, что она ничто иное в мире,
как дикое и безобразное явление, как зло, требующее исправления». Попытка
реализации спустя почти девяносто лет немецкого плана «Ост» можно признать лишь
дальнейшим развитием этого же направления мысли, своего рода квинтэссенцией
западной русофобии, созревшей до открытой политики геноцида. «Говоря по-военному,
мы должны убивать от трех до четырёх миллионов русских в год»[37], – указывал
Гитлер Розенбергу.

Однако цель уничтожения может касаться и отдельных сторон
русской жизни, имеющих для неё определяющее значение. Так, идейный атеист
телеведущий Владимир Познер убеждён в том, что корнем зла является православие:
«Я думаю, что одна из величайших трагедий России – принятие православия… Я
считаю, что Русская православная церковь нанесла колоссальный вред России»[38].

Русофобская интенция к уничтожению русскости может сводиться и
к теоретическому, историческому её отрицанию. Русских не существует, потому что
«это не народ, а сброд», у них, например, нет единой генетики. Последнее время
приобрело большую известность уверенное заявление телеведущей Тины Канделаки о
том что «русских больше нет». В данном случае мы имеем дело с тем же самым
расовым подходом, согласно которому «здесь уже столько кровей понамешано, что
русских никаких не осталось». Эта же форма мысли служит идейным основанием для
утверждения существования новой российской нации, сложившейся не на этнической
основе, а на государственной.

То же можно усмотреть в официальной практике современной
России, из Основного закона которой полностью убрано упоминание о чём-либо
русском, кроме языка. Впрочем, и русский статус языка также может оспариваться:
в современной украинской мысли можно нередко встретиться с идеей, что «русского
языка не существует», так как это в своей основе заимствованный местным
многоэтничным населением язык южных славян (церковнославянский). Всё это, так
или иначе, является попытками уничтожить что-либо русское через теоретические
построения, через дискурс.

 

Развитие русофобии в XVIII –
XX вв.

Новый поток антироссийской публицистики был связан с
Российско-польской войной 1654-1668 гг., к которой Запад был очень восприимчив.
В трактате «Specimen demonstrationum» 1669 г. Лейбниц пишет, что Польша является
«последним оплотом Европы против варваров», ибо «московиты хуже варваров»,
более того, Россия – это «tabula rasa, целина, которую предстоит вспахать».

Традиционная недооценка в историографии роли польской
литературы о России привела некоторых исследователей к выводам, что «открытие
России» Европой состоялось лишь в XVIII веке[39].
Однако скорее мы можем сказать, что в это время получили общеевропейскую
значимость все те наработки преимущественно польской мысли, которые та сделала
за XVI-XVII вв.

Каждое новое столкновение России с Западом активизировало
европейскую мысль о русском народе. «Война памфлетов» активно велась и в годы
Северной войны. «Британская энциклопедия» 1728 г. издания ещё характеризует
Россию как европейскую страну, но при этом сообщает, что правят там деспоты, а
русский народ жестокий, подлый и дикий. Монтескьё пишет, что «народ там состоит
из одних рабов», Руссо – что «русские никогда не станут истинно цивилизованной
нацией». Вольтер описывает допетровскую Россию в тех же уничижительных
эпитетах: «Прирожденные рабы таких же варварских, как и сами они, властителей,
влачились они в невежестве, не ведая ни искусств, ни ремесел и не разумея
пользы оных».

Во время Наполеона (и, возможно, при его непосредственном
участии) возникла известная фальшивка «Завещание Петра Великого», в которой
были собраны все основные клише русофобской мысли. Строитель новой империи
Наполеон основывал свою идеологическую политику (впрочем, как и Август) на
республиканских ценностях, и его столкновение с Россией носило смысл и
противостояния свободы с рабством, выражавшимся абсолютной монархией.

Как считают некоторые исследователи, примерно в это же время
европейские авторы впервые начинают относить Россию к «Востоку», а не, как
прежде, к «Северу». То есть польская пропаганда достигла уже основных
культурных центров Западного мира. Господствовавшая прежде ось «Север — Юг»
сменяется на «перпендикулярную»: «Запад — Восток». «Понятия “Запад” и “Восток”…
отныне будут выражать различие между двумя духовными и политическими
мирами»[40]. «Восточный» статус России утверждается и постепенно получает
общеевропейское признание. А «Восток»  в европейской культуре — мир жестокости
и деспотизма.

Этот имидж России как главного врага свобод в Европе стал
особенно актуален в период польского восстания 1830-1831 гг., и ещё более после
него, когда польская Великая эмиграция в Европе смогла настроить почти всё
общественное мнение на защиту Польши. Тысячи образованных семей, бывших
носителями этой идеологии, разъехались по всем странам Запада. Польский народ
представлялся носителем идей свободы и прогресса, а Россия «душительницей»
всяких свобод и воплощением реакции.

 В 1843 г. было издано и сразу переведено на английский и
немецкий языки сочинение Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году», которое в
публицистической форме живых воспоминаний фактически излагало все основные
идеологемы русофобского взгляда на Россию, благодаря чему стало очень
популярным чтением. Все эти настроения нашли новую почву во время «Весны
народов» 1848 г., особенно в связи с помощью России Вене в деле подавления
венгерского восстания, и создали крайне благоприятную информационную среду для
осуществления кампаний почти общеевропейской Крымской войны с Россией 1853-1856
гг.

Новое польское восстание 1863-1864 гг. спровоцировало новую
эмиграцию и создание целых интеллектуальных центров, ориентированных главным
образом на противостояние с Россией (как, например, в австрийском на то время
Львове, куда перебралась значительная часть польских беженцев).

Одной из основных стран-проводников русофобских идей стала Великобритания.
Уже после разделов «житницы Европы» Польши там появился страх оказаться в
полной зависимости от российских поставок леса и зерна. А в скором времени
англичане столкнулись с русскими на просторах почти всей Азии: в Средней Азии,
на Кавказе и на Дальнем Востоке. Весь XIX в. английское
общество жило в искусственно нагнетаемом страхе от ожидания, что Россия вот-вот
осуществит новый южный поход и захватит британскую Индию. И хотя, как показали
исследования, реальных планов индийского похода у России не было, общественные
фобии постоянно имели пищу для развития.

Британская информационная война против России в гораздо
большей степени, чем прежние, использовала язык сатирических картинок. Через
них в общественное мнение Европы стал активно закладываться образ России как
медведя. Медведь – очень сильный образ в европейской культуре, со своей сложной
историей. Долгое время он был важнейшим символом в ещё полуязыческом мире
германской и кельтской Европы. Латинская христианизация несла с собой
альтернативный образ льва как главы всего животного мира. С VIII
по XII в. Католическая церковь проводила своего рода
информационную войну против медведя как языческого антихристианского символа,
символизировавшего в латинском восприятии дикость, необузданную силу, похотливость
и жестокость. Лев – животное экзотическое, с европейскими языческими культами
не связанное, он как символ принадлежал только письменной культуре
средневековья.

Как пишет историк Мишель Пастуро, в своей политике символов
Католическая церковь действовала «тремя методами: сначала демонизирует медведя,
затем укрощает его и, наконец, высмеивает его. Опираясь на Библию, где медведь
всегда показан с дурной стороны, и подхватывая фразу святого Августина “ursus est diabolus”, “медведь есть дьявол”,
Отцы Церкви и христианские авторы каролингской эпохи отводят ему место в
бестиарии Сатаны; кроме того, если верить им на слово, Дьявол часто принимает
облик медведя, в котором приходит пугать и мучить грешников. Большинство
авторов … постоянно подчёркивают пороки медведя: жестокость, злобность,
похотливость, нечистоту, обжорство, лень, гневливость. … С XIII
в. медведь даже становится видной фигурой в бестиарии семи смертных грехов,
ведь с ним ассоциируются по крайней мере четыре из них: гнев (ira),
похоть (luxuria), праздность (acedia)
и чревоугодие (gula)»[41]. И примерно с XIII века лев полностью побеждает медведя в системе
средневековой символики, особенно геральдики.

Образ медведя как олицетворение дикости, противостояния
цивилизации, жестокости и прочих негативных качеств вошёл в европейскую
культуру, сохраняя такое значение по наши дни. Он появляется в европейской
карикатуре уже в XVIII в., а в XIX
в. стал активно использоваться именно для символизации России. И действительно:
то содержательное наполнение образа медведя, которое осуществили католики ещё в
Средневековье, оказалось очень схожим с тем, как стали на Западе видеть Россию
в Новое время. Впрочем, уже в ХХ в. было сделано немало попыток изменить образ
медведя, правда уже в виде плюшевых игрушек и героев детских мультфильмов. Свою
оригинальную попытку сыграть в этой игре предпринял СССР во время олимпийских
игр 1980 г. И, тем не менее, характеристика России как медведя по-прежнему
является самым распространённым приёмом её дискредитации в западной
публицистике.

На протяжении XIX в. всё более
значимой становилась немецкая русофобия, уже к середине столетия приобрётшая
свои расистские антиславянские формы.

Очень выразительно русофобская идеология проявлена в трудах
Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Надо сказать, что тема России в них далеко не
центральна, и тем ценнее заявления «основателей научного социализма» по этому
вопросу, в целом уже к тому времени весьма банальные. О Крымской войне Маркс
писал: «Смысл борьбы между Западной Европой и Россией за владение
Константинополем – падет ли византизм перед западной цивилизацией, или
антагонизм его возобновится в более ужасной и покоряющей форме, чем когда бы то
ни было»[42]. Ненависть к русским соединялась с расовым презрением к славянам
вообще. Они виделись органическими противниками прогресса: «Славянские варвары
— природные контрреволюционеры, особенные враги демократии».

Не менее жёстко относился к славянам Энгельс. В 1849 г. он
писал в «Neue Rheinische»:
«Ближайшая мировая война сметет с лица земли не только реакционные классы и
династии, но и целые реакционные народы … У Европы только одна альтернатива:
либо подчиниться игу славян, либо окончательно разрушить центр этой враждебной
силы – Россию». «Славянские народы Европы – жалкие вымирающие нации, обреченные
на уничтожение. По своей сути процесс этот глубоко прогрессивен. Примитивные
славяне, ничего не давшие мировой культуре, будут поглощены передовой
цивилизованной германской расой. Всякие же попытки возродить славянство,
исходящие из азиатской России, являются „ненаучными” и „антиисторическими”. В
конечном счете, немцам и германизированным евреям должны принадлежать не только
славянские области Европы, но и Константинополь» («Революция и контрреволюция в
Германии»). «Необходима безжалостная борьба не на жизнь, а на смерть с
предательским по отношению к революции славянством, истребительная война и
безудержный террор… У Европы только одна альтернатива: либо подчиниться игу
славян, либо окончательно разрушить центр этой враждебной силы – Россию…
Кровавой местью отплатит славянским варварам всеобщая война»[43].

Примечательно, что Маркс был сторонником расовых построений Фр.
Духинского и скомпилированными им основными идеями польской науки тех лет:
«догма Лапинского, будто великороссы не славяне, отстаивается г-ном Духинским
(из Киева, профессор в Париже) самым серьезным образом с лингвистической,
исторической, этнографической и т.д. точек зрения, он утверждает, что настоящие
московиты, то есть жители бывшего Великого княжества Московского, большей
частью монголы или финны и т.д., как и расположенные дальше к востоку части
России и её юго-восточные части…. Название Русь узурпировано московитами. Они
не славяне и вообще не принадлежат к индогерманской расе, они intrus,
которых требуется опять прогнать за Днепр и т. д. … Я бы хотел, чтобы
Духинский оказался прав, и чтобы по крайней мере этот взгляд стал
господствовать среди славян…»[44].

В «Разоблачениях дипломатической истории XVIII
века» Маркс пишет: «Московия была воспитана и выросла в ужасной и гнусной школе
монгольского рабства». А из этого уже делаются выводы: «В войне с Россией
совершенно безразличны мотивы людей, стреляющих в русских, будут ли мотивы
черными, красными, золотыми или революционными… Ненависть к русским была и
продолжает быть первой революционной страстью». «Нам было ясно, что революция
имеет только одного действительно страшного врага – Россию… Страшно могущество
этой огромной Империи… У этого деспотического правительства, у этой варварской
расы, имеется такая энергия и активность, которых тщетно было бы искать у
монархий более старых государств».

Эти эпитеты и аргументы можно признать типичными для западной
мысли о России. И по-прежнему современно звучат слова Маркса: «европейской
газете, для того чтобы считаться либеральной, достаточно вовремя проявлять
ненависть к русским»[45].

 

Развитие польской русофобии

Несмотря на очень большую активность англичан в деле
дискредитации России, всё же интеллектуальное лидерство в русофобской теме в XIX в. по-прежнему сохраняли поляки. Понятие о России как
преступном государстве на бесчеловечной земле было заметно усложнено и получило
новые обоснования.

Основной вклад в развитие «русского образа» внесли польские
поэты-романтики первой половины века. По мнению некоторых исследователей, «в
творчестве польских романтиков, прежде всего А. Мицкевича, был выработан и
канон отношения к России»[46]. Впрочем, канон этот содержательно мало отличался
от старых идейных клише о России и русском народе. В России всё подчинено воле
деспота. Люди здесь «подобны доныне земле их – пустынной и дикой равнине». У
них даже глаза «пусты и безлюдны»[47]. Петербург – это «новый Вавилон», и он,
несомненно, «построен сатаной». «Дух Аттилы, Чингисхана, Тамерлана
последовательно воплощается в правящих династиях Великого герцогства
Московского»[48]. Но Бог избрал Польшу для борьбы с историческим злом,
воплощённым в царизме.

Мицкевич видел стержень развития славянской цивилизации в
противоборстве русского и польского начал: «Польша и Россия представляют собой
не только две территории, но две идеи, обращающиеся среди славянских народов,
идеи, которые в своей реализации тяготеют к абсолютному господству и
взаимоисключению. В перипетиях увлекающей их борьбы разные страны и их
обитатели склоняются то к одной, то к другой из этих идей, и первоначальный
языческий дуализм расы и языка черпает здесь новый элемент развития. Нет
племени, нет славянской земли, где нельзя было бы распознать представителей
этих двух враждебных партий. Охарактеризовать эти две тенденции, связать их с
двумя различными центрами, соотнести с движением двух противостоящих друг другу
сущностей можно только исходя из духовных начал. Поскольку это общее движение
происходит в совершенно разных направлениях, то и результатом его являются две
религии, два диалекта, два алфавита, две диаметрально противоположные формы
правления»[49]. Всё это соединяется для Мицкевича в мысль об особой жертвенной
роли польского народа.

Мицкевич создает образ замороженной и мрачной страны,
населённой людьми, приученными к слепому повиновению. У него немало
зоологических сравнений русских с животными. И везде «преобладает принцип
контраста: с оной стороны, польской, – ясность, с другой, русской, – темнота. С
одной стороны – Бог, святость и мессианство, с другой – сатана и ад. С одной
стороны – цивилизация и этика, с другой – хамство»[50].

Интересно, что если у Мицкевича в «Отрывке» небо над Россией
сравнивается с глазами мертвеца, то другой великий польский романтик Ю.
Словацкий говорит уже о земле России: «Эта земля – труп». Однако в другом месте
делает оговорку: «И там есть люди, что имеют души»[51]. Ещё один поэт-романтик,
Зигмунд Красинский, писал в стихотворении «Москалям» более открыто: «Я с
материнским молоком всосал, / что не любить вас свято и прекрасно! / И эта
ненависть – вот всё моё богатство».

Стереотипные противопоставления цивилизованного
поляка-европейца дикому москалю-азиату абсолютно господствовало в польской
литературе XIX в. Как пишет один исследователь, «образы
человечного русского в реалистической польской литературе второй половины XIX века – редкое явление»[52]. Впрочем, не сильно изменилась
ситуация и в ХХ столетия. В очень популярной семитомной книге Яна Кухажевского
«От белого царизма к красному» (1923-1935 гг. издания, многократно
переиздавалась в последнее время) можно прочесть: «Русские – ещё не
цивилизованны, это вымуштрованные татары. … Глядя на этих дрессированных
медведей, начинаешь предпочитать натуральных диких медведей»[53]. Вацлав
Збышевский, эмигрантский публицист уже второй половины века, пишет: «Нет
хороших русских, потому что в этой стране нет людей – есть только рабы и
невольники»[54].

Стереотипизация образа России, её азиатский статус, настолько
глубоко вошла в польское сознание, что проявлялась в, казалось бы, самых
странных местах. Например, известный филолог и ректор Виленского университета в
межвоенное время Мариан Здзеховский писал, что Лев Толстой был «и внутренне, и
внешне азиатом, был воплощением азиатско-монгольского начала в русской
душе»[55]. При этом польскому мышлению о России по прежнему свойственно
колониальные представления.«Галстук завязывать – это всё, чему удалось нам,
полякам, научить наших братьев-москалей», – сказал недавно известный режиссёр
Анджей Вайда[56].

Чеслав Милош в своей известной статье «Россия» напоминает
истоки этого взгляда: «Начало всему — шестнадцатый и семнадцатый века. Сейчас
трудно себе даже представить, что польский язык — язык господ, к тому же господ
просвещенных — олицетворял изысканность и вкус на востоке до самого Полоцка и
Киева. Московия была землей варваров, с которыми — как с татарвой — вели на
окраинах войны, но которыми особенно не интересовались: в тогдашней польской
словесности чаще встретишь портрет венгра, немца, француза или итальянца,
нежели упоминание о подданных русского царя. У этих последних авторы отмечают
непостижимую покорность произволу властей, склонность нарушать данное слово,
коварство и высмеивают дикость их обычаев»[57]. Известный русский поэт
Станислав Куняев считает возможным по-прежнему говорить об «особом польском
расизме»[58].

Впрочем, стоит подчеркнуть, что такой взгляд на восток от
своей страны вообще свойственен западноевропейской культуре. О самой же Польше
Геббельс говорил: «На поляков действует только сила. В Польше уже начинается
Азия. Культура этого народа ниже всякой критики», – что, как мы видим, прямо
соответствует польскому дискурсу о России.

Россия по-прежнему видится вечной угрозой для свободного мира:
«Даже без балласта коммунизма и революционно-большевистской идеологии с
исторической и политической точки зрения невозможным кажется существование
российского государства с демократическими структурами, не представляющего
угрозы для других стран и народов»[59]. Россия – это что-то ненормальное,
что-то, не имеющее права на существование. Кристина Гжибовская возмущается: «В
ведущих университетах Европы, даже в самых элитарных, по непонятным для нас,
поляков, причинам Россия и её историческое прошлое воспринимается как нечто
нормальное  и  повод  для уважения этого территориального колосса»[60].

Вот ещё некоторые из недавних публицистических заметок о
России, прекрасно демонстрирующие сохранность давно выработанных русофобских
стереотипов.

«Это составляет сущность российской власти над обществом
рабов. Власти, которая опускает людей до уровня лишённых чувства собственной
свободы шестерёнок, созданных только для того, чтобы удерживать структуру государства.
… Кнут как необходимая составляющая эффективной власти над расой невольников
стал также оружием в руках другого государства – великой России. В своём
наступлении на Запад Российская империя наткнулась, однако, на большое, сильное
государство, построенное на совершенно противоположных принципах и вырастающее
на основе иного культурного видения. Польша стала олицетворением свободы,
уважения к человеку и его правам. Государство служило человеку. В России было
наоборот – человек существовал для государства. И снова это столкновение двух
цивилизаций, которые по-другому определяют субъектность своего существования. И
поскольку россияне почувствовали силу гусарских копий, они решили – как скифы –
изменить стратегию: сделать из поляков невольников. Взяли в руки плеть… Крик
обращался к тому, что у них было записано в генах – слепое, рабское послушание.
Варшавское восстание возникло из глубокой, сильной веры в основы нашей польской
цивилизации. Эта основа – противостояние людей свободных расе угнетателей»[61].

Этот текст, кстати, почти напрямую пересказывает известные
места из Парижских лекций Адама Мицкевича[62], что прекрасно демонстрирует
живучесть основных форм дискурса о России в польской культуре, одним из
основных мотивов которого является утверждение её преступности. Это касается и
различных событий её истории, и общих оснований её культуры. Такое повышенное
внимание к этой теме во многом связано с опытом осуждения нацизма и Третьего
рейха на международном суде в Нюрнберге, и постоянно муссируемой идеей о
необходимости созвать такой же суд по России – по крайней мере Советской России
и коммунистической идеологии. Но преступность давно уже стала польской
характеристикой всей русской цивилизации.

«Это цивилизация, в которой содержание  всех моральных и
этических ценностей подчинено текущим политическим  интересам  Кремля. Тесный
альянс власти в Кремле с властями Русской Православной Церкви дополнительно
цементирует эту, по сути своей, античеловеческую систему. … Таким образом,
московская цивилизация – единственная в мире цивилизация, имманентным 
компонентом которой стала возможность оправдания любого преступления и
нечестивости  ради “блага государства Российского”. То есть это по самой идее и
с древнейших времён цивилизация преступная. И потому все её “продукты” будут
столь же преступны. … Так что ошибаются те, кто думает, будто бы в 1991 году
коммунизм в России пал, и теперь должно возникнуть нечто лучшее, скажем так,
менее преступное. Ничего подобного никогда не будет, пока эта цивилизация существует. 
Единственным  решением для свободного мира  может быть только вычёркивание её с
карты. … Безбрежность страданий, которые Россия причинила всем соседям,  а
также гектолитры  пролитой ею крови невинных, трудно вообразить. Утверждение,
что “столицей Люцифера является Кремль”, вовсе не лишено смысла, даже в чисто
символической  форме. Россия – как апокалипсический зверь. Так что давайте не
будем удивляться никакому преступлению, которое свершается на территории
России. Потому что это естественное следствие преступности этой цивилизации.
Давайте не будем удивляться геноцидам, убийствам, терактам, падающим самолётам,
погромам, насилиям или разбойным нападениям на соседей. Потому что их будет ещё
больше, и они будут ещё хуже. Однако не это самое худшее во всём этом. Самое
худшее – это когда появляется человек из цивилизации свободных людей, … и без
принуждения не только сам поклоняется этому зверю, но изо всех своих сил
старается легитимизировать кровавого демона в глазах свободных людей – для 
такого преступления нет  кары на Земле!»[63]. 

Очередной всплеск русофобии вызвала авиакатастрофа под
Смоленском 10 апреля 2010 г., в результате которой погиб президент Польши Лех
Качиньский и несколько десятков государственных деятелей. Общество разделилось
примерно поровну на тех, кто верит в версию о сознательно спланированном
Москвою теракте, и тех, кто считает необходимым продолжать начатый незадолго до
этого правительством Дональда Туска курс на нормализацию отношений с Россией.

До катастрофы президент и его команда нередко подвергались
жёсткой критике за перекосы в русофобской политике:  «Президентская команда в
Польше … полностью ослеплена русофобией, в степени, исключающей какое-либо
разумное изменение направления. Русофобия заслоняет этим людям весь белый свет.
Как написал когда-то Енджей Гертых, “Россия, возможность борьбы с ней на любой
платформе, становится для них смыслом существования. Если бы России вдруг не
стало, они потеряли бы смысл жизни”»[64].

С другой стороны внутреннего конфликта раздаются голоса, прямо
подтверждающие такие характеристики. Приведу в пример характерную блоговую
запись с критикой курса правительства Д. Туска: «Русские, белые или красные, –
это сволочь, которая убивает, насилует и грабит по приказу. … С кем вы хотите
примиряться, с УБИЙЦАМИ Польши, Европы и Мира? Россия убивает и сейчас – в
Сирии, Чечне и на Кавказе. Это народ убийц. … Я отказываюсь повиноваться вам,
а Господь отплатит вам за дискуссию с Сатаной по ту сторону»[65].

Это пример того, что польский идеолог национал-консервативной
ориентации Ян Энгельгард называет «зоологической русофобией», которую при том
считает «аутентично польской фобией». Он отмечает, что «волна русофобии
заливает нас через 20 лет после падения СССР. … Чем дальше Россия была от
нас, тем острее была атакована, тем более настойчиво нас ею страшат. … На
протяжении этих лет почти все медиа в Польше (в большинстве, впрочем, не
польские) проводят в отношении России холодную войну»[66]. И действительно,
рост русофобских настроений в последнее время в Польше вызывает ощущение
массового психоза. Но это вызвано структурными особенностями самой идеологии:
ей не требуется активного присутствия и контактов с объектом фобий, она
является функцией национальной и цивилизационной идентичности.

Интересна история русофобии в также соседней с Россией
Финляндии. В XIX в. её как заметного явления там почти
не было, разве что как проявление общеевропейской информационной среды. Однако
в ХХ в., и особенно в 1918-1923 гг., можно видеть расцвет классических русофобских
настроений. «Рюсса» (пренебрежительное наименование русских) называются
«животными, наиболее похожими на человека», активно заимствуются аргументы
немецкой расовой теории (при этом как бы забывается всё то, что согласно этой
теории касалось самих финнов) и т.д. В описании русских «на первое место
выходит презрение русских к религии и нравственности, неоправданная жестокость
в отношении бывших правящих классов, неграмотность, некультурность и т.д.[67]

По утверждению финнских исследователей, русофобия на время
стала мерилом национальной гордости и любви к родине[68]. Однако можно
согласиться с их же утверждениями, что эта русофобия была частью процесса
становления новой национальной самоидентификации и является во многом
заимствованной идеологией. В последнюю четверть XX в.
стали всё чаще говорить, что время пребывания Финляндии в составе России было
«золотым веком», а политика страны (линия Паасикиви-Кекконена и её продолжение)
традиционно обвиняется в Европе за пророссийскость. Здесь есть русофобия, но
национальная идеология основана не на ней.

Обратный пример – украинский национализм. Он является прямым
логическим продолжением русофобской идеологии, только в местном приложении и в
форме национализма. Там присутствуют все основные идеологемы русофобии –
неславянское происхождение «москалей», отрицание исторического и этнического
единства Руси, противопоставление украинцев россиянам с наделением последних
всеми возможными негативными характеристиками, утверждение злой природы
российской государственности как извечно агрессивной и жестокой и т.д.

Не стану здесь специально останавливаться на истории
украинского национализма[69], но приведу в пример цитаты из недавно вышедшего в
Киевском университете учебника по истории украинского права. Например, авторы учебника
утверждают, что «в Московском государстве отсутствовало право»[70], а «русский
язык формировался в тесной связи с языками угро-финских народов. В отличие от
литературного языка, он является очень убогим, и нехватка лексикона
компенсируется нецензурной лексикой. В то же время украинский язык в любом
селе, не зацепленном русификацией, поражает своим богатством и красотою»[71].

И, конечно, противопоставление проведено во всём: «Ученые
утверждают, что украинцы в корне отличаются от русских в генетическом,
антропологическом, языковом, культурно-бытовом и духовном вопросах»[72]. «Так,
например, достижения современной антропологии и генетики дают основания
утверждать, что между украинцами и русскими отсутствует любое антропологическое
и генетическое родство»[73], зато «наказания в украинском уголовном праве по
сравнению с наказанием в русском отличались мягкостью и гуманностью», а
«человеческая жизнь на Украине ценилась на несколько порядков выше, чем в
Российской империи»[74]. При этом подчёркивается, что «демократический режим в
украинском государстве и режим деспотии в Московском нельзя было объединить,
они были несовместимыми»[75], ведь «стремление к порядку является
этногенетической чертой украинской нации»[76].

Вузовский учебник, даже учебник главного вуза страны, не
является националистической публицистикой, однако все подобного рода
утверждения настолько вплелись в украинское информационное пространство, что
представляются здесь естественными.

 

Русская русофобия

При разговоре о русофобии нельзя обойти такую тему, как
русская русофобия. Ей была посвящена приведённая выше цитата из письма
Ф.Тютчева дочери, о ней же была написана классическая уже монография Игоря
Шафаревича. Есть неплохое слово для её обозначения – самоненавистничество.
Журналист Тим Керби даже считает возможным говорить о существовании в России
особой «религии самоненависти»: «Чем больше я живу в России, тем больше вижу,
что никто так не ненавидит свой собственный народ, как русские». «Факты ничего
не значат для тех русских, которые ненавидят сами себя – они являются членами
Церкви этнической неполноценности»[77]. Очень точное наблюдение – в этом
явлении есть что-то от религиозное, его можно признать своеобразной формой
верований.

Это явление ещё в первой половине XIX
века стало обсуждаемым в русском обществе – появились и активно позиционирующие
себя самоненавистники, и их критики. Пушкин писал о представителе такого типа:
«Ты просвещением свой разум осветил, / Ты правды чистый лик увидел. / И нежно
чуждые народы возлюбил / И мудро свой возненавидел». Эти настроения весьма ярко
проявили себя во время польского восстания 1830-1831 гг. Пушкиным подчёркнуто
главнейшее свойство русского самоненавистничества – «нежная любовь» к другим
народам. То есть ненависть к своему напрямую связана и обусловлена прямо
обратным отношением к чужому, что можно признать весьма своеобразным
психологическим состоянием.

Неудивительно, что это свойство обыкновенно характерно для
людей, позиционирующих себя как «западников». Я бы даже употребил слово
«западоверующие», так как на деле речь в таких случаях идёт не о рациональной
ориентации на западный исторический и культурный опыт, а на некую мечту о
Западе, на тот образ идеального Запада, который выработался в русской послепетровской
культуре.

Полагаю, что русская русофобия является, конечно, специфически
местным явлением, но напрямую связана с русофобией западной и является её
прямым перенятием. Именно по мере восприятия русофобских идей российской
интеллектуальной средой формируется самоненавистничество. Со времени активного
проникновения польской культуры в высшие слои русского общества (вторая
половина XVII в.), а потом и петровских практик
отправления дворянских детей учиться на Запад, в России сложился необычный тип русского
культурного человека, как бы отчуждённого от своей культуры в пользу западной.

Это своеобразное двукультурное мышление, в котором две
традиции и две цивилизационных идентичности сочетаются в неизбежном конфликте.
Это ситуация «внутренней колонизации», когда человек сочетает в себе и
самомнение колонизатора (западного человека, взирающего на «восточную»
культуру), и самосознание аборигена, то есть того, на кого и направлены
колонизаторские практики. Кстати, это двойственное состояние сознания русской
интеллигенции вполне соответствовало и формам русской жизни и
государственности, которая «сама себя колонизировала».

Очень неплохо эта черта мышления была показана Борисом
Гройсом: «Русский интеллигент, напротив, сам расколот на "европейское
сознание" и его "русское иное"… Если Руссо предавался мечтам об
индейцах, германская философия об индийцах, Гоген – о полинезийцах, Пикассо –
об африканцах и т.д., то русский интеллигент оказался кентавром из Руссо и
индейца, Шопенгауэра и индийца, Пикассо и африканца. … Россия ответила на
западный экспансионизм стратегией самооккупации, самоколонизации,
самоевропеизации»[78].  «"Русский интеллигент" оказывается, таким
образом, расколотым на западное сознание и русское подсознание»[79].

Кроме того, западный взгляд на Россию, несущий в себе немало
русофобских идеологем, во многом вошёл в нашу же традицию, и от неё стал
неотделим. Например, господствующие версии истории России нередко оказываются
неприемлемы для русских людей исходя из их же русских культурных ценностей.
Талантливый историк может сделать вывод о необходимости создания иных трактовок
и иных моделей. Но самый лёгкий и вполне естественный ход мысли – просто
возненавидеть свою историю.

Нередко открыто русофобская позиция в России связана и с
принятием какой-либо из западных идеологий, отождествление с которой становится
для человека приоритетным. Здесь можно привести в пример и нередкий случай
российских либералов, и российских нацистов, и российских коммунистов. Так,
В.И. Ленин делал типичные для такой формы мысли заявления: «Я должен решительно
протестовать против того, чтобы цивилизованные западно-европейцы подражали
методам полуварваров русских». В воспоминаниях Г.А.Соломона содержится рассказ
о словах «вождя пролетариата»: «Дело не в России, на неё, господа хорошие, мне
наплевать, это только этап, через который мы проходим к мировой революции»[80].

Ещё более резкие суждения можно найти у Л.Д. Троцкого –
правда, в отличие от Ленина, ему никогда не была свойственна русская
идентичность. «Русский народ нам нужен лишь как навоз истории… Россия наш враг.
Она населена злыми бесхвостыми обезьянами, которых почему-то называют людьми…
Нет ничего бездарней и лицемерней, чем русский мужик». «Русские — социально
чуждый элемент. В опасную минуту они могут стать в число врагов советской
власти».

Положение людей, живущих в России, но по тем или иным причинам
не разделяющих русскую идентичность, в данном случае гораздо проще: они могут
делать русофобские заявления, не обращая их на себя. И тем не менее, живя в
русском окружении, они оказывают на него немалое влияние. В конечном счёте
многие приходят к чему-то подобному восклицанию Герцена, сделанному во время
польского восстания: «Стыдно быть русским!»

Русская русофобия ничуть не слабее западной. Наоборот, часто
она её превосходит, или же достигает её крайних форм, в том числе расистских.
Известны слова академика С.Б.  Веселовского: «Годами, мало-помалу, у меня
складывалось убеждение, что русские не только культурно отсталая, но и низшая
раса»[81].

 В Интернете есть неплохая игра: сопоставительная подборка
русофобских цитат, попарно – одна принадлежит Альфреду Розенбергу, а другая
современному российскому писателю Виктору Ерофееву. Читателям предлагается
каждый раз угадать, чьи именно это слова. В результате оказывается, что угадать
не так-то просто. Широко известны пассажи о русских, написанные от лица
лирического героя в книге В.Ерофеева «Энциклопедия русской души». «Русских надо
бить палкой. Русских надо расстреливать. Русских надо размазывать по стене.
Иначе они перестанут быть русскими»[82]. «Идея национального характера, которая
в Европе после Гитлера считается скользкой темой, – единственная возможность
понять Россию. Русские – позорная нация. Тетрадка стереотипов. Они не умеют
работать систематически и систематически думать. Они больше способны на
спорадические, одноразовые действия»[83]. «У русских нет жизненных принципов.
Они не умеют постоять за себя. Они вообще ничего не умеют. Они ничего не имеют.
Их можно обдурить. Русский – очень подозрительный. Русский – хмурый. … Россию
надо держать под колпаком. Пусть грезит придушенной»[84].

Все случаи русской русофобии довольно точно воспроизводят
основные идеологемы и саму логику западной идеологии. Вот возьмём интервью
известного режиссёра Андрона Кончаловского одной польской газете[85]. Разговор
о России и русских. Основной тезис – о том, что русским не нужна свобода: «Gazeta Studencka:
Когда-то Виктор Ерофеев написал, что русские – это народ с ментальностью
рабов… Кончаловский: Конечно, так и есть. Это рабство проявляется в способе
мышления и восприятия мира. Русскими всегда кто-то должен руководить. Он должен
сказать им, что делать. Десять лет свободы уничтожили Россию. Русские так и не
воспользовались ею для создания чего-то положительного. Русские очень плохо
работают, не платят налогов, выбрасывают своих детей на улицу. Таких детей в России
миллионы! … Свобода – это всего лишь философское понятие западной
цивилизации. В Индии, Китае или в исламском мире свободы не существует. У этих
людей есть обязанности по отношению к Богу, семье, обществу. Они мыслят иначе.
… Русским, так же как мусульманам, не нужна свобода. И не следует им
“помогать”, потому что это только ведет к несчастью».

Из утверждения добровольно рабского характера русских следуют
их основные негативные характеристики. Они жестоки, и мазохистски наслаждаются
своим несчастьем: «Жестокость – это не Путин. Жестокость – это русские. Русская
культура очень жестока. … Русские несчастливы, потому что любят быть
несчастными. Русским нравится быть несчастными и бедными. И им нравятся
несчастные и бедные люди. Если кто-то здоров, богат и счастлив, русские его
ненавидят. … Русским никто ничего не навязывает. Они сами навязывают себе
такой, а не иной образ жизни».

Далее режиссёр заявляет, что русские все ксенофобы, а также
ленивы и склонны к пьянству: «Русских вообще отличает определенная ксенофобия.
Не только по отношению к чеченцам, но и к грузинам, узбекам, таджикам, всем,
кто не русские. Это понятно – ведь они забирают у русских работу, не пьют, а
работают. А русские предпочитают иметь свою водку и быть освобожденными от каких-либо
обязательств. Это несчастная ситуация. Но такова правда. … Пьяные работают в
поле. Лучшим решением было бы помочь им перестать пить».

Русофобская идеология, воспринятая в России, иногда может и
перерасти ту идеологию, через которую сюда пришла. К примеру, либерал Валерия
Новодворская легко перестаёт быть либералом, когда речь заходит о России и
русских. Так, она выступает за поражение русских в правах, и даже в форме
апартеида: «Жалкие, несостоятельные в духовном плане, трусливые спят у параши и
никаких прав не имеют. Если таким давать права, понизится общий уровень
человечества. Так что апартеид – это правда, а какие-то всеобщие права человека
– ложь. Русские в Эстонии и Латвии доказали своим нытьем, своей лингвистической
бездарностью, своей тягой назад в СССР, своим пристрастием к красным флагам,
что их нельзя с правами пускать в европейскую цивилизацию. Их положили у параши
и правильно сделали. А когда Нарва требует себе автономии, для меня это
равносильно требованию лагерных "петухов" дать им самоуправление»[86].
Такой подход обосновывается на традиционных русофобских тезисах: Россия –
«страна, которая является тормозом всего разумного, доброго, вечного»; «народа
нет, есть рабы»; «ничего русского нету, вся культура ворованная» и т.д.

Русофобские заявления в современной России нередко прямо
повторяют западные, и это совпадение не случайно. Вот, например, сатирик
М.Жванецкий говорит в телепередаче: «Моя мечта – разровнять место, где была
Россия, и построить что-то новое. Вот просто разровнять! …  Разровнять, и
построить страну, сильную Россию – разную, весёлую». А вот классик западной
русофобии Астольф де Кюстин: «Я не устаю повторять: чтобы вывести здешний народ
из ничтожества, требуется всё уничтожить и пересоздать заново»[87]. Собственно,
под тем же лозунгом большевики уничтожали целые социальные слои и сносили
церкви.

Яркий тип русского либерала-западника нарисован
Ф.М.Достоевским в образе отцеубийцы Павла Смердякова. «Я всю Россию ненавижу,
Марья Кондратьевна. … В двенадцатом году было на Россию великое нашествие
императора Наполеона французского первого, и хорошо, кабы нас тогда покорили
эти самые французы, умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к
себе. Совсем даже были бы другие порядки». Тут очень хорошо подчёркнуто, что
любовь к Западу является следствием ненависти к России, то есть любовь к Иному
происходит из изначального состояния ненависти к своему – поэтому Запад
становится сколь угодно идеален.

Западник производит самоотчуждение от русскости. И здесь уже
не важно, от чего именно. Как описал это Достоевский: (русские либералы)
«ненавидят Россию, так сказать, натурально, физически: за климат, за поля, за
леса, за порядки, за освобождение мужика, за русскую историю, одним словом, за
всё, за всё ненавидят»[88]. В.В. Розанов так охарактеризовал эти умонастроения:
«Россия не содержит в себе никакого здорового и ценного звена. Это ужасный
фантом, ужасный кошмар, который давит душу всех просвещенных людей. От этого
кошмара мы бежим за границу, эмигрируем, и если соглашаемся оставить себя в
России, то ради того, единственно, что находимся в полной уверенности, что
скоро этого фантома не будет, и его рассеем мы, и для этого рассеяния остаемся
на этом проклятом месте»[89].

Известный своими крайне русофобскими текстами наш современник
Борис Стомахин очень ярко отреагировал на образ Смердякова: «Про Достоевского
нечего и говорить. Гнусный, омерзительный, похотливый старик-папаша и достойные
сыновья – пьяница-буян, святоша-лицемер и “философ”, под конец сходящий с ума,
– таковы дорогие сердцу автора и его истинно русских читателей персонажи
“Братьев Карамазовых”. В мелком и пошлом детективе – папаша убит, и под
подозрением все братья, которые отца ненавидели – раскрывается вся суть убогой
и пьяной душонки “народа-богоносца”. Но нарочито грязным, гнусным,
отвратительным, к тому же сыном убогой и умственно отсталой потаскухи — в
романе сознательно выведен лакей, говорящий правду. Ту правду, что ненавистна и
автору, и большинству его читателей. Даже фамилия дана ему специально такая
выразительная, нарочито отталкивающая – Смердяков. Что же вложил автор в уста
этого карикатурно-омерзительного персонажа? … “Я всю Россию ненавижу, Марья
Кондратьевна”. И, ей-богу, есть за что!.. 1612, 1812, 1945… Цепь позорных
рабских “побед”, праздники защитников и пропагандистов “своего”, кондового
рабства и холопства, правнуков тех, кто отстоял-таки свое рабство от западной
свободы…»[90].

Опять же, тексты Стомахина дают прекрасный пример чистой
подборки русофобских аргументов. Россия – страна преступная, прошлое у неё
жуткое, ей надо начать жить с чистого листа, но она на это просто не способна,
так как погрязла в зле и лишилась человеческого облика, а потому и вообще не
должна существовать: «Собственно, конечно, говорить русским о преступлениях их
империи, их же собственных дедов и прадедов, и призывать их покаяться, отринуть
это вековое зло, зачеркнуть 1000 лет жуткого прошлого России и начать жить с
чистого листа – бесперспективно. Они слишком закоснели во зле – не говоря уж,
что просто-напросто спились, пропили последние остатки мозгов, какие еще были.
Есть власть, состоящая из преступников в форме и погонах, … и есть больше 100
миллионов пьяной и бессмысленной биомассы. Вот, собственно, кто и населяет на
99% Россию. … Да и вообще, оправдывать существование на свете России могут
только законченные подонки»[91]. Беда её, конечно, в православии: «Возможно ли
“оскорбить православие” вообще? Нет, невозможно, потому что про эту гнусную
религию рабов какое ругательное слово ни скажи – все будет правдой»[92].

Возьмём статью Б. Стомахина «Мысли вслух». Русским
отказывается в человеческом статусе, ведь он несовместим с ужасами русской
истории, с тиранической властью властителей: «Не существует в природе никаких
“русских националистов”. Почему? Да потому, что животные не имеют
национальности. Русское быдло, темное, пьяное, тупое. Свиньи, скот, мразь,
говно. Не люди, нет. Недочеловеки. Людьми эти отбросы человечества именоваться
недостойны. И вот именно такими населена вся Россия. … Россия – это мразь. Ее
полному уничтожению нет никакой разумной альтернативы в нашем мире. … Или все
диктатуры и тирании, существующие тут веками, – не на это самое население
опирались, не из него, не из его генетического рабства и стадных инстинктов
вырастали?».

Русские предстают как «стадо рабов», которое «маскирует своё
азиатское изуверство». Тема Азии тут всплывает неизбежно, ведь как Запад не
может быть без Востока, свет без тьмы, так и Европы не может быть без её
антипода Азии. «Азиатскость» России в этой логике – клеймо на ней как
недостойной быть Европой. И отсюда вопль: «Грязная, мерзкая сраная Рашка! Когда
же ты, наконец, сдохнешь?»[93].

Русская русофобия, как и западная, обязательно имеет если не в
качестве осмысленной цели, то хотя бы просто тягу к уничтожению России, ведь
это просто логично следует из всей системы идей. «ВСЯ эта страна, тотально, со
всем, ЧТО в ней есть, – должна быть уничтожена, стерта с лица земли, проклята и
забыта навеки. За все прежние и нынешние кровавые убийства, за миллионы и
миллионы казненных, замученных, убитых, заморенных голодом, и за украинский
Голодомор, и за чеченской геноцид, и за нынешний полицейский террор путинщины,
за девочек-певиц из “Pussy Riot”, и за аресты по “делу 6-го мая”, за все, за все это –
Россия должна быть просто уничтожена тотально, с воздуха, до состояния
выжженной пустыни!..»[94]. 

Впрочем, неудовольствие от существования русского народа может
быть дополнено желанием сохранить российское государство, но, очевидно, на
каких-то уже совсем иных – нерусских – основах. Так, например, Игорь Юргенс,
крупный экономист и председатель Попечительского совета ИНСОР, недавно заявил:
«Модернизации России мешают русские – основная масса наших соотечественников
живет в прошлом веке и развиваться не хочет…»[95].

Известный западник академик Юрий Пивоваров предпочитает
рассматривать «русскую идею» в сопоставлении её с западной: «Русская идея
принципиально отлична от европейской – "Свобода. Равенство.
Братство", и от American Dream – "Дом. Семья. Машина". Европейская и
американская триады предполагают развитие, т.е. социальное время, они в
процессе осуществления, но — никогда — не осуществлены полностью. Они открыты,
динамичны (не статичны как наша), их адрес – личность, индивид, человек. А у
нас – некая коллективность, соборность, "МЫ". … "Русская
идея" всегда есть отрицание "современной жизни". … Ну, и
последнее. "Русская идея" интерциально антизападническая»[96]. При
этом сравнение всегда делается определённо только в пользу одной стороны. В
книге «Полная гибель всерьёз» Пивоваров пишет: «Суть русской жизни неизменна:
презрение к личности, в том или ином варианте насилие над человеком и его – в
конечном счете – закабаление, воровство, умение самоорганизовываться лишь на
злое дело».

Как подводит итог журналист Валерий Панюшкин, «всем на свете
стало бы легче, если бы русская нация прекратилась. Самим русским стало бы
легче, если бы завтра не надо было больше складывать собою национальное
государство, а можно было бы превратиться в малый народ наподобие води, хантов
или аварцев».

Российская русофобия чаще всего выражается просто в
констатации своих негативных чувств, но постоянно подходит к требованию
уничтожения России. Например, музыкальный критик Артемий Троицкий любит сказать
что-нибудь на эту тему: «Я считаю русских мужчин в массе своей животными,
существами даже не второго, а третьего сорта. Когда я вижу их – начиная от
ментов, заканчивая депутатами, то считаю, что они, в принципе, должны вымереть.
Чем они, к счастью, сейчас успешно и занимаются». «Государство российское я
ненавижу, и ненавидел его всегда, и буду ненавидеть». «Самое лучшее для этой
страны – это распродать её по кусочкам тем, кто больше за неё даст».

Ещё один ярко выступающий русофоб Юрий Нестеренко пришёл к
проповеди эмиграции. Это такой пессимистичный вывод: если Россию нельзя
уничтожить, то нужно убрать её хотя бы из своей жизни. Получивший известность
текст статьи «Исход»[97] столь полноценно собрал все основные идеологемы
русофобии, о которых говорилось выше, что приведу здесь обширные цитаты из
него.

Начинает Ю. Нестеренко с исходного и, действительно, главного
тезиса: «Россия – это зло. Россия – это зло в его чистом, беспримесном виде».
Это качество России определяется её народом, который не достоин человеческого
статуса: «Тот самый народ, а если называть вещи своими именами –
рабско-холуйская биомасса, поддерживающая, питающая и исправно порождающая их
вот уже восемь столетий». Историческими причинами такого положения дел стало
ордынское наследство: «Россия как государство … порождена, с одной стороны,
Ордой азиатских завоевателей, а с другой стороны – московскими
князьями-предателями … коллаборационистами на службе Орды, … перенесшими в
объединенную кровью и подлостью страну все худшие черты ордынской традиции. …
Россия за все эти столетия не только ничего не исправила, но лишь ухудшила
ситуацию, лишь развила, укрепила и возвела в предмет гордости все самые
отвратительные тенденции и пороки». Здесь же и символизация России через чёрный
миф об Иване Грозном: «Один из самых омерзительных монстров в мировой истории –
Иоанн Грозный».

Далее даётся констатация безнадёжности России, дополненная
утверждениями о ненависти русских к свободе и их страсти к Империи: «Дело в
том, что Россия – это безнадежное болото, в котором вязнут любые, самые светлые
и прогрессивные начинания. Это страна, народ которой – за редчайшим исключением
— испытывает искреннюю ненависть и отвращение к свободе, причем, вопреки тезису
Маркса, в первую очередь – к своей собственной, а уже только потом и как
следствие – к чужой. Народ, глубоко презирающий чувство собственного
достоинства, интеллект ("ишь, умный выискался!"), вообще личность как
таковую, ненавидящий всякого, кто выбивается из среднестадного уровня …
считающий пороком само желание жить независимо и в достатке – а добродетелями,
соответственно, тупую стадность и покорность ("тебе чего, больше всех
надо?!"), готовность жить в дерьме и грязи … и, не рассуждая, жертвовать
собой во имя малого стада – общины и большого стада – Империи. Народ,
совершенно искренне обожающий тиранов (как собственных, так и чужих)… Народ
даже не просто рабов, ибо рабам все же свойственно хоть иногда мечтать о
свободе, но именно холуев, мечтающих лишь о хорошем хозяине – причем под
"хорошим" понимается вовсе не доброта, а как раз наоборот –
способность внушать страх как соседям, так и своим… Восемь столетий кровавого
скотства и тупой подлости, восемнадцать проваленных попыток модернизации –
мало? Пора уже признать очевидную истину: эта страна и этот народ БЕЗНАДЕЖНЫ».

Все эти качества русского народа иллюстрируются его историей,
в том числе недавней. Здесь добавляется типичное для российского либерального
дискурса прославление девяностых годов как последнего шанса обрести свободу: «В
1990-е же реальная свобода была. Не было много чего другого, но свобода – была.
… И вот – этот самый народ, имея все это, САМ, ДОБРОВОЛЬНО спустил все свои
свободы в путинский сортир… Способность к логическому мышлению у этого народа
отсутствует как класс». К этому добавляются рассуждения о природе России как
Империи зла: «Вообще, главная беда даже не в том, что Россия на протяжении всей
своей истории была и остается – империей зла, а в том, что это империя именно
бессмысленного, иррационального зла (и, собственно, именно поэтому это зло и
достигало таких масштабов; никакие рациональные цели не требуют таких
гигантских жертв)».

Россия сравнивается с раковой опухолью, которая растёт на теле
планеты: «С такой же тупой самоубийственной бессмысленностью разрастается
раковая опухоль. И, разумеется, "ни на кого не нападавшая" Россия на
самом деле расползлась до столь гигантских размеров почти исключительно путем
агрессии, присоединяя территории…». «Удивительно, с какой последовательностью
Россия всегда выступала на стороне зла – тирании, мракобесия, насилия,
косности. Удушливый мрак Московского царства, жуткий даже по средневековым
меркам, … нынешняя злобная Рашка, рьяно защищающая всех мировых ублюдков…».
«Вообще, хоть Толкин и открещивался от параллелей с реальным миром, не раз уже
мелькавшая в оппозиционном интернете аналогия "Россия – Мордор" на
удивление точна: как орки были сделаны силами зла из захваченных эльфов, так и
из некогда гордых и свободных жителей доордынской Руси под бременем сперва
ордынской, а потом "родной" тирании получились жуткие россияне».

К этому добавляются морализаторские рассуждения о том, что
есть добро: «Российскому государству удалось лишь одно несомненное достижение,
над которым веками бились философы и моралисты: оно дало миру простой и четкий
критерий Добра и Зла. А именно, если Россия что-то искренне, не для проформы,
одобряет и поддерживает – значит, это зло. Если же она выступает резко против
чего-либо – значит, это добро». И здесь мы видим типичный для русофобии случай
попадания в моральную зависимость от России и её русофобского образа.  Выбор
России в пользу зла опять же подтверждается её внешней политикой и объясняется
ненавистью русских к свободе: «Главное – быть на стороне зла. За тиранию –
против свободы. … Чем объяснить любовь к противостоявшему христианскому Западу
Саддаму Хусейну, а теперь – к Ахмадинежаду? Только одним: патологической
любовью к тирании и ненавистью к свободе».

Далее следуют рассуждения о том, что мир делится на
цивилизованный и нецивилизованный, а Россия является сознательным врагом
цивилизации, то есть Запада: «Россия столь давно и упорно ставит себя в позицию
врага цивилизованного мира, что пора, наконец, признать: так оно и есть. …
Ненависть России к Западу, к свободным цивилизованным странам носит имманентный,
фундаментальный характер, и любые компромиссы, любые уступки Россия
воспринимает лишь как слабость врага, как плацдарм для дальнейшего
наступления».

Выбор русских в пользу зла неизбежен – здесь Юрий Нестеренко
склоняется к крайне пессимистичной русофобии, что и является для него
основанием для отъезда из страны: «Россия остается и останется злом при всех
режимах и любых правителях. Зло в самой ее сути, и потому бессмысленны любые
попытки ее "исправить", "улучшить", "освободить",
"спасти". Россия – это не то, ЧТО следует спасать, а то, ОТ ЧЕГО
следует спасать. Спасать всех, кого можно спасти, начиная с самих себя.
Уезжайте ради самих себя; у кого есть или планируются дети – тем более, вы
просто обязаны спасти их от этой проклятой страны». При этом сам призыв к
отъезду является не просто способом избавиться от «Мордора», но и оружием в
деле его уничтожения: «Чем скорее разумные люди покинут Россию, тем скорее эта
империя зла сгниет и сгинет окончательно. Кучка осатаневших от безнаказанности
бездарных воров и убийц наверху и спившееся быдло внизу не смогут поддерживать
ее существование».

Под конец автор даёт краткую формулу различения добра и зла с
выводом о необходимости уничтожить Россию: «Россия есть зло, причем – мирового
масштаба. Зло должно быть уничтожено. Следовательно, все, что направлено против
России, есть благо».

Мы видим, что русофобская идеология очень внутренне цельная и
логичная, она почти не изменилась за полтысячелетия, ведь примерно всё то же мы
можем прочесть у Сигизмунда Герберштейна и польских авторов XVI-XVII вв. Это целостное учение о России, которое постепенно
распространяется и по западному миру (а благодаря Голливуду и транснациональным
СМИ и шире), и покоряет сердца и головы некоторого числа жителей России – как,
впрочем, и многие другие западные идеологии.

Идеология русофобии ставит человека в активную позицию – он
должен противостоять, защищаться или наступать. Это порождает различные
практики русофобии – политические, социальные, культурные, экономические. Не
буду здесь подробно на них останавливаться, но нужно учесть, что немало акций,
не имеющих явного идеологического обоснования, на самом деле могут основываться
на русофобской логике. Например, отказ русскому народу в праве на политическое
представительство, отказ ему в самоуправлении, в обучении на родном языке и
т.д. – это не русофобия, но это политика, наверняка имеющая свои основания в
русофобских взглядах её авторов. Сейчас русофобия – это и идеологическая основа
уничтожения российской экономики, и масштабный геополитический проект. Она
экономически и политически выгодна – и тем более, чем Россия слабее.

Интересные проекты по искоренению русскости предлагаются в
области образования и культурной политики. Доказать прямую связь той или иной
«реформы» с русофобией бывает крайне трудно, так как она имеет совершенно
другие официальные обоснования. Однако результаты и источник идей могут
недвусмысленно на это указывать. Можно встретить и открытые проекты по
уничтожению русскости, и они очень ценны своей честностью.

Например, недавно (февраль 2012 г.) появилась статья
профессора РГГУ Игоря Яковенко «Русский вопрос и русская цивилизация»[98]. Она
представляет собой очень яркий пример сознательно русофобской стратегии по
управлению культурой страны. Цель – уничтожение традиционных черт русского
мышления. Для этого предлагается «сознательная стратегия разделения общества на
людей вчерашних и сегодняшних. Вчерашним создают комфортную
социально-культурную среду и условия пристойного доживания. Сегодняшним –
пространство адекватного саморазвития, дистанцированного от исчерпавшего себя
исторического качества». «При всех обстоятельствах стратегия трансформации
должна включать в себя следующее. Первосортность утверждаемого и второсортность
изживаемого – непременное условие качественного преобразования. Речь не о
диффамации или травле. Речь о создании ситуации ценностного различения
утверждаемого и уходящего». При этом изживаемое – это русское, а утверждаемое –
это западное. То есть это программа радикальной самоколонизации под западную
культурную систему.

Вот глава «Разрушение синкрезиса и проблемы образования»:
«Мышление традиционного носителя русской культуры противостоит дроблению и
усложнению картины мира и оперирует синкретическими блоками. Эта установка
находит свое выражение в социальном пространстве и в сфере деятельности.
Российское единство власти-собственности-идеологии живет и в мозгах, и в
социально-политическом пространстве. Школа способна дробить синкретические
сущности на самых ранних этапах обучения и формировать аналитическую доминанту
сознания. Человек с такой доминантой не способен мыслить синкретическими
блоками и не будет жить в мире нераспавшихся конструктов. Итак, меняя механизмы
мышления и переживания мира, мы трансформируем весь универсум». В результате
получаем «на выходе» уже людей не русской, а западной культуры.

Необходимость этого объясняется теми же утверждениями о
неспособности человека русской культуры разделять ценности свободы,
собственности и т.д.: «Традиционная российская культура веками подавляла
автономную личность, потребителя, собственника, человека, ориентированного на
демократические ценности. Изживание этой ментальности возможно путем правовой
легализации и культурного поощрения репрессированных альтернатив
преодолеваемого паттерна. Параллельно должна вестись работа по репрессированию
отторгнутых установок и их активной профанации. Только в этом случае работа по
преображению культуры приобретет энергию масс. … Российская традиция есть
традиция социоцентричного общества. Необходимо трансформировать этот комплекс и
сформировать персоноцентристскую целостность. Это можно сделать единственным
способом: разрушая ядро отторгаемой системы. … В такой ситуации новые ценности
будут закрепляться намертво, поскольку за ними встают задавленные изживаемой
культурой инстинкты и устремления, органичные человеку. Самая жесткая борьба
приверженцев старого и нового в данном случае – самый короткий и наиболее
надежный путь инверсии, закрепляющей новую установку. Следование изживаемым
ценностям должно быть связано со смертельной опасностью». Так культура
колонизируемого народа может уйти в небытие и «Империя зла» исчезнет.

Здесь важнее всего подчеркнуть, что это пишет человек русской
культуры, пусть и полагающий, наверное, что сумел её в себе преодолеть. Но
важно обратить внимание на сам психотип человека, отторгающего свою культуру и
борющегося с нею вовне.

Русофобская информация стала частью самосознания и
информационной среды современных русских. Она нам привычна, мы даже знаем её
логику и аргументы гораздо лучше, чем обратные. Более того, мы знаем о крайне
негативном восприятии нас на Западе, пусть и обыкновенно «за глаза». В
результате можно констатировать, что современному русскому самосознанию
свойственно сильное чувство затравленности. Нет, русские не так уж часто
сталкиваются с открытыми проявлениями русофобии. Однако она постоянно
присутствует как ощущение. Очень точно охарактеризовал этот взгляд русофоба
Юрий Кублановский: «Средний гуманитарный либерал испытывает к России
настороженную брезгливую антипатию»[99]. Вот это и создаёт очень агрессивную и
в целом удручающую психологическую обстановку.

У русских сейчас нет господствующего позитивного самообраза,
что делает их очень зависимыми от внешних оценок. Соответственно возникает и
болезненная зависимость от русофобских отзывов со стороны[100]. Известный
историк А.И. Фурсов называет русофобию «психоисторическим оружием». То есть
русофобия оборачивается на практике травлей. Простой, будничной и довольно
спокойной, но создающей социально-культурную атмосферу и очень сильно влияющую на
самосознание носителей русской культуры – даже если они находят способы
отказаться от русской идентичности. Русских убеждают в том, что Запад – это
норма, а они отклонение от нормы, поэтому должны учиться и подражать Западу,
преодолевать свою природу, свою материнскую культуру. А это заранее проигрышное
положение.

Неслучайно от иностранцев можно теперь слышать удивлённые
комментарии, что русские – народ, лишённый национальной гордости. Это имеет и
прямые политические последствия. Интересные в этом плане рассуждения о политике
российских зарубежных представительств даёт русский житель Словакии, известный
журналист Сергей Хелемендик: «Я много лет искал ответ на вопрос, почему
представители российской власти так настороженны и даже холодны к
многочисленным в Словакии и других странах Европы русофилам, людям,
испытывающим симпатии или даже любовь к России и русским. Мой ответ таков:
европейское русофильство в принципе не понятно русским и особенно
высокопоставленным представителям государства российского за его границами по
простой причине – им самим незнакомо это чувство. То есть русские чиновники за
границей, призванные принять в дружеские объятия растроганных "чужих"
русофилов, сами русофилами не являются. … Если же говорить совсем просто, то
большинство русских искренне не понимают, за что их кто-то может любить, и к
русофилам относятся настороженно, подозревают подвох, а поверив в искренность,
могут принять возвышенных русофилов за восторженных дурачков»[101].

Это очень ценное наблюдение, характеризующее психическое
состояние тех, кто является «представителями России». А это состояние, кстати,
в иных – менее формализованных – формах иногда присуще почти всем. Мы все
хорошо усвоили, что «в западном обществе Россия отнюдь не воспринимается как
„нормальная страна”»[102]. Прежняя ситуация, когда русские ужасались
проявлениям русофобии на Западе, сменилась новой, когда русские заранее уверены
в том, что весь Запад (а может и не только Запад) настроен русофобски. Да и
сами нередко с ним солидаризируются. Вообще, для России это уже стало системой,
причём не только во внешней, но и во внутренней политике: она привыкла не
платить русофилам (в том числе поддерживать русских патриотов), а подкупать
русофобов (а то и просто откупаться от них). Тактика, вряд ли обещающая
успешные результаты.

Всё это накладывается на ситуацию величайшего геополитического
поражения, когда русский народ живёт в разделённом границами состоянии, и в
значительном своём числе – в статусе дискриминируемых меньшинств. Само по себе
это положение русских провоцирует взлёт антирусских настроений и перенятие
идеологем русофобии со стороны соседних народов. В начале статьи я сравнивал
идеологию русофобии с антисемитизмом. Так вот русские сейчас оказались в той же
Прибалтике как раз на положении евреев в старой Европе: им ограничены
гражданские права, закрыта государственная служба и работа в общественном
секторе, зато открыт бизнес. И за русскими тоже нет своего национального
государства, которое могло бы их защищать.

Кстати, справедливости ради надо сказать, что русофобское
восприятие России нередко бывает свойственно и её патриотам, которые её видят
примерно такой же, как и русофобы, только заставляют себя сделать другой выбор.
Уже нередко можно встретить людей, которые будут со всей страстью доказывать,
что русский народ не может жить без сильной абсолютной власти, что свобода ему
противопоказана, что «дай русским волю – они всех резать начнут» и т.д. Однако
при этом они делают сознательный выбор в пользу именно такой системы и именно
такого образа своей страны: «Да, мы такие».

Трудно не усмотреть в этом проявление чисто колониального
мышления, когда формы самосознания и идентичности берутся со стороны, а на их
негативное содержание закрываются глаза. Но последствия такого признания весьма
опасные. Ведь Россия не «просто такая». Это статус «вечно опасной страны»,
международного изгоя, не имеющего стабильных политических систем обеспечения
своей безопасности и суверенитета. В результате общая форма взаимоотношений,
которая навязывается такой стране, сводится к формуле «платить и каяться». Тем
более опасно такое положение тем, что оно не имеет ответных заслонов со стороны
русских. Современному русскому народу вообще очень в малой степени свойственны
какие-либо этнические фобии, но ещё в меньшей степени ему свойственна
приписываемая ему по логике русофобии ненависть к Западу – скорее положение
прямо обратное. В результате мы имеем крайне неравное положение, провоцирующее
не только психологический дискомфорт, но и опасные политические последствия.

Интересное преломление даёт русская русофобия на
позиционировании российских либералов. С одной стороны, либерализм
подразумевает утверждение демократических систем и ценностей, но с другой
стороны, русофобские констатации не позволяют действительно желать предоставление
власти «такому народу»[103]. Если русский народ органически плох – значит
демократия здесь и невозможна, более того – она для него вредна. Русофоб в
России не может быть демократом просто по определению. В результате появляется
что-то вроде двоемыслия: на словах человек отстаивает одни идеи, но в уме
держит совсем другие. Следствием этого оказывается положение, при котором
демократия сводится к «власти демократов», то есть к авторитарному правлению
тех, кто позиционирует себя как демократов. В целом это не ново – это и есть
старая колониальная модель. И именно к утверждению колониальной системы мы и
пришли. Причём она не столько навязана извне, сколько вызвана внутренними
причинами, и в том числе большим влиянием на умы высших слоёв общества идеологии
русофобии.

*  *  *

Русофобская идеология – это явление, которое требует
тщательного осмысления и активной борьбы. Необходимо проводить глубокое
изучение его источников, характера, проявлений и последствий. Сейчас, кстати,
уже на широком народном уровне идёт очень плодотворное осмысление её штампов,
то есть так называемой «клюквы». Вообще, «клюква» – чрезвычайно интересное с
культурологической точки зрения явление. Народ осваивает внешние стереотипы о
себе и научается с ними играть, преодолевая их в форме стёба, а заодно и более
глубокого самопознания. Однако то, что существует на народном уровне, должно
иметь соответствие и в серьёзной государственной политике, в деятельности
крупных общественных организаций.

Россия должна продумать стратегию своего присутствия в
западном информационном пространстве, создать систему своих каналов влияния,
тактику работы с русофобией. Давно назрела идея создания русской
Антидиффамационной лиги (подобной той, какая существует у евреев). Кроме того,
нужны специальные научные организации, занимающиеся мониторингом и изучением
русофобии (опять же можно привести в пример еврейские Институт Стефана Рота или
Центр Симона Визенталя). Уже не раз совершались попытки организации чего-то
подобного, но их опыт ясно свидетельствует, что без серьёзных денежных вложений
такие инициативы не могут быть долговечными. Об этом свидетельствует, например,
история создания в Москве в 2008 г. Антирусофобской лиги.

Необходимо проводить и открытую международную борьбу с
русофобией. После Второй Мировой войны был осуждён антисемитизм, а русофобия
нет, хотя русских тогда пострадало никак не меньше, да и идеологические основы
для уничтожения русского населения в Третьем рейхе были весьма основательными,
а конкретные действия в рамках геноцида русского народа были проведены очень
масштабные. Но проблема была не только политической – у нас не было самого
концепта русофобии как идеологии. В 2005 г. ООН приняла очередную резолюцию
против антисемитизма. Было бы очень важным добиться и принятия подобных
документов по русофобии. Практика борьбы с антисемитизмом, зарекомендовавшая
себя как очень успешная, показывает и образцы работы с русофобией. По сей день
русских за рубежом почти никто не защищает. В Европе и США нет русского лобби,
и потому ни у кого нет и потребности проводить самоцензуру своих русофобских
высказываний.

Требуется добиться осуждения русофобии на международном
уровне, отслеживать информационную активность русофобов, разоблачать их
заявления. Нужна правовая оценка любых актов русофобии, что возможно лишь при
достаточном уровне изученности темы и формализации критериев. Необходимо также
ввести определение русофобии в законодательство России, обеспечить защиту населения
от её проявлений. Противостояние русофобии может стать частью национальной
идеологии.

Русофобия – явление, возникшее одновременно с возрождением
русской государственности в XV-XVI
вв. и по сей день не имеющее серьёзных преград к развитию и распространению.
Наоборот, существует обратная политкорректность, способствующая русофобскому
дискурсу. Это положение дел надо менять.

 Опубликовано в: Вопросы национализма, 2013, №1(13),
с.26-65.

[1] «Можно было бы дать анализ современного явления, приобретающего
все более патологический характер. Это русофобия некоторых русских людей —
кстати, весьма почитаемых. Раньше они говорили нам, и они, действительно, так
считали, что в России им ненавистно бесправие, отсутствие свободы печати и т.
д., и т. п., что потому именно они так нежно любят Европу, что она, бесспорно,
обладает всем тем, чего нет в России. А что мы видим ныне? По мере того, как
Россия, добиваясь большей свободы, всё более самоутверждается, нелюбовь к ней
этих господ только усиливается. И напротив, мы видим, что никакие нарушения в
области правосудия, нравственности и даже цивилизации, которые допускаются в
Европе, нисколько не уменьшили пристрастия к ней. Словом, в явлении, которое я
имею ввиду, о принципах как таковых не может быть и речи, здесь действуют
только инстинкты, и именно в природе этих инстинктов и следовало бы
разобраться» // Письмо к дочери Анне от 20 сентября 1867 г. (Литературное
наследство. Т. 97. Ф.И. Тютчев. Кн. 1. М., 1988. С. 306).

[2] Ильин И.А. Против России // Его же. Собр. соч. в 10-и т.
Т. 2. Кн.1. М., 1993. С. 66.

[3] Савельев А.Н. Русофобия в России. 2006-2007 гг.
Аналитический доклад. М., 2008.

[4] Кара-Мурза С.Г. Кто такие русские? М., 2011.  Глава
«Русофобия».

[5] Прекрасное перечисление того, что похоже, но всё же не
является русофобией, дано в статье: Сергеев С.М. Что такое русофобия? // http://rusplatforma.org/publikacii/node483/

[6] См.: Langmuir G.I. Toward a Definition of
Antisemitism. Berkeley, 1990.

[7] См. обзор современных научных исследований в этой области
в статье: Дмитриев М.В. Антииудаизм и антисемитизм в православных культурах
Средних веков и раннего Нового времени (обзор исследований) // Евреи и
христиане в православных обществах Восточной Европы. Сб. ст. под ред.
М.В.Дмитриева. М., 2011. С.10-46.

[8] Аверко М. Украина и “русофобия” без купюр ("The American Chronicle", США) // http://www.inosmi.ru/translation/240734.html 

[9] Подробнее об этом см.: Чернышов Ю.Г. Социально-утопические
идеи и миф о "золотом веке" в Древнем Риме. Ч.1. Новосибирск, 1994.
С.125-133; Межерицкий Я.Ю. "Республиканская монархия": метаморфозы
идеологии и политики императора Августа. М.-Калуга, 1994. С.113-168.

[10] Гро Д. Россия глазами Запада. (Dieter Groh. Russland und
das Selbstverständnis Europas. Neuwied, 1961). Цитата по реферату
Б.Горохова, см.: Отечественные записки, 2007, № 5(38).

[11] Хорошкевич А.Л. Сигизмунд Герберштейн и его «Записки о
Московии» // Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С.45.

[12] Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С.138.

[13] Там же. С.112.

[14] Филюшкин А.И. Как Россия стала для Европы Азией? //
Изобретение империи: языки и практики. М., 2011. С.36.

[15]Рекомендую на эту тему недавно вышедшие монографии:
Карнаухов Д.В. История русских земель в польской хронографии конца XV – начала XVII в. Новосибирск,
2009; Его же. Концепции истории средневековой Руси в польской хронографии эпохи
Возрождения. Новосибирск, 2010.

[16] Лаский Я. О племенах рутенов и их заблуждениях // Акты
исторические, относящиеся до России, извлечённые из иностранных архивов и
библиотек А.И.Тургеневым. СПб., 1841. (= Historica Russiae Monumenta. Nr CXXIII). T.I.
С.126-127).

[17] Филюшкин А.И. Как Россия стала для Европы Азией? C.32.

[18] Neuhusius E. Theatrum ingenii humani,
sive De cognoscenda hominum indole et secretis animi moribus. Liber I. Amstelodami,
1633. P.242-243.

[19] Саид Е.В. Ориентализм: Западные концепции Востока. СПб.,
2006. С.9.

[20] Там же. С. 66.

[21] Janion M. Niesamowita
Słowiańszczyzna. Fantazmaty literatury. Kraków, 2007. S.223-224.

[22] Подробнее о польской ориентализации России и мессианской
идеологии см.: Неменский О.Б. Асимметрия польско-русских отношений:
исторические причины и современные проявления // Звенья, 2011, № 1(14): Россия
– Польша: перезагрузка? М., 2011. С.11-38.

[23] (Podhorecki J.D.) Nemezis kraju północnego. Zamość, 1614. (См. последнее переиздание: Warszawa, 2010).

[24] Pasja żołnierów obojga
narodów w stolicy moskiewskiej. B.m., 1913. С.B-об.

[25] Palczowski P. Kolęda moskiewska
(1609). Warszawa, 2010. S.108.

[26] Например, её же можно найти у Яна Щасного Хербута в «Zdaniu o narodzie Ruskim» (1611, изд.: Документы, объясняющие историю
Западно-Русского края и его отношение к России и к Польше. СПб., 1865).

[27] Niemojewski St. Diariusz drogi spisanej i różnych przypadków pociesznych i
żałosnych prowadząc córkę
Jerzego Mniszka,
Marynę, Dymitrowi Iwanowiczowi w roku 1606. Wyd. R.Krzywy. Warszawa, 2006. См. недавнее
российское издание перевода: Записки Станислава Немоевского (1606-1608).
Рукопись Жолкевского. Рязань, 2007.

[28] Во многом сходные определения русофобии даны Игорем
Шафаревичем и Сергеем Сергеевым. Шафаревич: «В нашей публицистике и литературе
существует очень влиятельное течение, внушающее концепцию неполноценности и
ущербности русской истории, культуры, народной психики: "Россия —
рассадник тоталитаризма, у русских не было истории, русские всегда пресмыкаются
перед сильной властью". Для обозначения этого течения и используется
термин "русофобия"». При этом Шафаревич рассматривает русофобию
только через умонастроения в самой России: «Русофобия — идеология определенного
общественного слоя, составляющего меньшинство и противопоставляющего себя
остальному народу. Его идеология включает уверенность этого слоя в своем праве
творить судьбу всего народа, которому отводится роль материала в руках мастера»
(Шафаревич И.Р. Русский вопрос. М., 2004. Глава «Русофобия десять лет спустя».
С. 118). См. также определение С. Сергеева: «Русофобией является: признание за
русскими некой онтологической и/или генетической ущербности, экзистенциальная
ненависть или страх по отношению к ним, систематическое и сознательное желание
им вреда, а не блага, а также (мягкий вариант) игнорирование базовых интересов
и проблем русского народа, затрагивающих его подавляющее большинство» (Сергеев
С.М. Что такое русофобия?).

[29] Aндре Глюксман: И все таки на
этот раз Европа смогла противостоять Путину ("Corriere Della Sera", Италия), сентябрь 2008 // http://www.inosmi.ru/world/20080916/244044.html

[30] Росса Гж. (Grzegorz Rossa) Ахиллесова пята Московии
("Eioba", Польша), 31 декабря 2008 // http://www.inosmi.ru/world/20081231/246419.html

[31] The Sunday Times, 05.08.2007.

[32] Лаговский Б. Выводы // Przeglad, май
2005 г. http://www.inosmi.ru/world/20050523/219827.html

[33] Безансон А. Россия – европейская страна? Спор с Мартином
Малиа // Отечественные записки. № 5(20), 2004.

[34] См. комментарий Гленна Донована к статье «Turmoil Over America’s Radio Voice in Russia»  в The Wall Street Journal
от  30 декабря 2012 г.: http://online.wsj.com/article/SB10001424127887323320404578211454109934528.html.
Цит. по статье «Я ненавижу русский народ за то, что он отбросил свободу», см.: http://ehorussia.com/new/node/6990 

[35] «Der Russe muß sterben, damit wir
leben». Фотография датирована 2 октября 1941 г., Брянская область.

[36] Сквециньский П. (Piotr Skwiecinski). Комплекс России // Rzeczpospolita, Польша, 15 сентября 2008 г.

[37] Из директивы А. Гитлера А. Розенбергу о введении в
действие Генерального плана «Ост» 23 июля 1942 г.

[38] Интервью В.Познера журналу журнал «Cher Ami», 22 июля 2010 г.

[39] Например, см.: Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: Карта
цивилизации в сознании эпохи просвещения. М., 2003.

[40] Гро Д. Россия глазами Запада.

[41] Пастуро Мишель. Символическая история европейского
средневековья. СПб., 2012. С.63-64.

[42] Marx K. The Eastern Question. London,
1897.

[43] Из письма Ф. Энгельса К. Каутскому, 1882
г.

[44] Из письма Маркса Энгельсу в Манчестер от 24 июня 1865 г.
// Маркс К. Полное собрание сочинений. Том 31, с.106-107.

[45] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., М., т. 6., с.328848.

[46] Хорев В.А. Восприятие России и русской литературы
польскими писателями. М., 2012. С.23.

[47] Цитаты из «Отрывка» из «Дзязов» А.Мицкевича.

[48] Mickiewicz A. Les Slaves. Paris, 1849. T.IV. P.97-98.
Цитата по: Ларионова Е.О. Курс лекций Адама Мицкевича в Collège de France: «Русская идея» в зеркале
польского мессианизма // К истории идей на Западе: «Русская идея». Сб. ст. под
ред. В.Е.Багно и М.Э.Маликовой. СПб., 2010. С.189.

[49] Там же. С.190.

[50] Бахуж Ю. Образы русских в произведениях Болеслава Пруса
на фоне польской межповстанческой традиции (1831-1863) // Творчество Болеслава
Пруса и его связи с русской культурой. М., 2008. С.15.

[51] Словацкий Ю. Гимн // Словацкий Ю. Избранные сочинения. Т.I. М., 1960. С.63.

[52] Бахуж Ю. Образы русских в произведениях Болеслава Пруса
на фоне польской межповстанческой традиции. С.23.

[53] Kucharzewski J. Od białego do
czerwonego zaratu. Gdańsk, 1990. S.36.

[54] Цитата по: Czapski J. Czytajac.
Kr., 1990. S.181. Или: Хорев
В.А. Восприятие России и русской литературы польскими писателями. М., 2012.
С.11.

[55] Zdziechowski M. Wybór pism. Kr.,
1993. S.502.

[56] Вайда А. Кино и всё остальное. М., Вагриус, 2005. С.233.

[57] Милош Ч. Россия // Старое литературное обозрение, 2001,
№1(277).

[58] Куняев С. Шляхта и мы. М., 2012. С.13.

[59] Шанявский Ю. Сосед, плохой сосед или враг? Польша между
историей и геополитикой ("Nasz Dziennik", Польша, апрель 2011) // http://www.inosmi.ru/poland/20110406/168143968.html

[60] Grzybowska K. Im gorzej u was, tym lepiej dla nas // Gazeta Polska,
2012, nr 33 (15 августа 20 августа 2012 г.). http://www.gazetapolska.pl/21713-im-gorzej-u-was-tym-lepiej-dla-nas

[61] Łysiak T. Krzyż uderzony
batem. 17.08.2012 //
http://niezalezna.pl/31967-tomasz-lysiak-krzyz-uderzony-batem

[62] См. 25-ю лекцию третьего семестра, от 27 июня 1843 г.: Mickiewicz A.
Les Slaves.
Paris, 1849. T.IV. P.487-495.

[63] Ciolek R. O zbrodności moskiewskiej cywilizacji,
czyli dlaczego Rosja nigdy nie będzie stabilnym elementem wspólnoty międzynarodowej i wolnego rynku? http://ciolek.sinoturpolonizm.salon24.pl/451815,o-zbrodniczosci-moskiewskiej-cywilizacji (Рафал
Чёлек. О преступности московской цивилизации. Или почему Россия никогда не
будет стабильным элементом международного сообщества и свободного рынка?)

[64] Śmiech A. Klęska polityki
rusofobicznej // http://www.jednodniowka.pl/news.php?readmore=149 
(31.03.2009).

[65] Kat. Pojednanie z czerwonym szatanem. http://naszeblogi.pl/31352-pojednanie-z-czerwonym-szatanem
(Кат. Примирение с красным дьяволом).

[66] Jan Engelgard. Wirus rusofobii.
Warszawa, 2010. S.3.

[67] Лескинен М.В. Рец.: Два лика России. Образ России как
фундамент финской идентичности. Под ред. Тимо Вихавайнена. СПб., 2007 //
Русский сборник. Том VI. М., 2009. С.376.

[68] См. статью Тимо Вихавайнена в сб. «Два лика России»
(СПб., 2007).

[69] Подробнее о нём см.: Неменский О.Б. «Чтобы на Руси не
было Руси»: Исторические особенности идеологии украинства // Вопросы
национализма. № 5. 2011. С.77-123.

[70] Історія українського права: Посібн. / І.А.Безклубий, І.С.
Гриценко, О.О.Шевченко та ін.; К.: Грамота, 2010. С.183. Цитаты по: Звягинцев
Н. Приступ русофобии в Киевском университете // http://www.regnum.ru/news/1340438.html

[71] Там же. С.33.

[72] Там же. С.36.

[73] Там же. С.32.

[74] Там же. С.157.

[75] Там же. С.183.

[76] Там же. С.3.

[77] Керби Т. Религия самоненависти // http://www.rosbalt.ru/blogs/2012/07/18/1012601.html

[78] Гройс Б. Россия как подсознание Запада // Гройс Б. Утопия
и обмен. М., 1993. С.251-252.

[79] Там же, с.247.

[80] См.: Соломон Г.А. Среди красных вождей. М., 1995.

[81] См.: Веселовский С.Б. Из старых тетрадей. М., 2004.

[82] Ерофеев В. Энциклопедия русской души. М., 2002.
С.167-168.

[83] Там же. С.46.

[84] Там же. С.71-72.

[85] На Востоке без изменений. Беседа с режиссером Андреем
Кончаловским. Доминика Рафальска-Кусь. ("Gazeta Studencka", 29 октября 2004.
Польша) // http://www.inosmi.ru/panorama/20041029/214206.html

[86] Новодворская В. Не отдадим наше право налево! // Газета
"Новый взгляд" №46 от 28 августа 1993 г.

[87] Кюстин А. де. Россия в 1839 году. Письмо семнадцатое.

[88] Дневник писателя, 1877 г.

[89] Розанов В.В. Забытые и ныне оправданные. (Поминки по
славянофилам) (1914) // Его же. Собр. соч. Последние листья. М., 2000. С. 271.

[90] http://lj.rossia.org/users/stomahin/74064.html  

[91] http://lj.rossia.org/users/stomahin/77803.html

[92] http://lj.rossia.org/users/stomahin/

[93] Стомахин Б. Мысли вслух // http://stomahin.info/articl/mysli_vsluh.htm

[94] Стомахин Б. Мразь Россия // http://stomahin.info/articl/mraz_russia.htm

[95] Московский комсомолец. 07 ноября 2012 г. С. 3.

[96] Пивоваров Ю.С. Основные идеологемы
русской истории // State and Nation in Russia and Central-East-Europe. Budapest,
2009. С.19-20.

[97] Нестеренко Ю. Исход // http://yun.complife.ru/miscell/exodus.htm
(ноябрь-декабрь 2010 г.).

[98] Яковенко И.Г. Русский вопрос и русская цивилизация. Часть
I: http://vestnikcivitas.ru/pbls/2025 Часть II:
http://vestnikcivitas.ru/pbls/2035

[99] Кублановский Ю. Русофобия // Сибирские огни, 2012, № 10.

[100] Благодарю за ценные рассуждения на эту тему Наталью
Холмогорову.

[101] Хелемендик С. Русофилы и русофобы Словакии // http://www.chelemendik.ru/ShowDoc.php?d=244

[102] Скиннер Дж. Россия и её восприятие Западом в ХХ веке //
Русский сборник. Том IX. М., 2010. С.21.

[103] Очень хорошо этот ход мысли продемонстрирован в уже
цитировавшейся статье Бориса Стомахина «Мысли вслух»: «Так что с
прекраснодушным народничеством, с надеждами как-то все-таки противопоставить
народ власти и использовать для её свержения, для чего-то освободительного, для
торжества на этой территории прав человека, – надо завязывать. Если даже
"народ" вдруг и вправду скинет ЭТУ власть – он взамен тут организует
такую, что мы все едва ли выживем, с нашими идеалами свободы и пр. Это
государство должно быть уничтожено, сожжено адским пламенем – вместе со всеми
своими путиными, коллаборационистами из “оппозиции” и тупым пьяным быдлом,
населяющим 1/7 часть суши. В историю революционной мысли конкретно в России уже
вписана последняя, новейшая страница, где говорится, что попытки тут что-то
построить и создать даже самым революционным путем на благо населения –
бесполезны, обречены на провал и на возврат назад, к исходной точке (что за
последние 20 лет мы и наблюдали) по причине органических качеств и свойств
населения. … Увы – пока Россия существует, свободной и демократической ей не
бывать». http://stomahin.info/articl/mysli_vsluh.htm  Оригинал этого материала
опубликован на ленте АПН.