Смута и гражданство
Утверждающаяся в паранаучной
политической лексике традиция именовать Гражданскую войну Смутой и утверждать тождество
этих явлений – во многом наивно, а во многом просто недобросовестно.
Смута, в самом первом приближении отличается от Гражданской
войны именно тем, что ее делают «смутьяны», а Гражданскую войну «граждане».
Смута – это лишь разрушение существующего
– разрушение как цель.
Гражданская война – это элемент строения нового мира – либо
защиты старого. И в одном, и в другом случае это означает противостояние
разрушению, как таковому – либо посредством защиты существующего, либо
посредством создания нового.
То есть речь идет прежде всего о разных
мотивах, разных ценностях и разном типе политической культуры: те, кто
участвуют в Смуте – либо проявляют свой протест против существующего положении
вещей, не имея при этом того начала и того целеполагания,
которое отстаивали бы они сами – либо в таком целеполагании
несут сам процесс смуты, смуту, как образ жизни, безвластие и возможность
утверждать себя в самом процессе войны, противостояния и хаоса.
Те, кто участвуют в Гражданской войне –
несут в себе образ того мира, который они хотят привести на смену нынешнему.
Участники смуты – представляют собой так называемую «параойхиальную политическую культуру» — они не знают ни
своих интересов ни своих целей – но если в обычном обществе
эта совокупность акторов оказывается «незнающей и
несвободной», то в состоянии Смуты – она формально вырывается из своей
несвободы – и образует совокупность «не знающих, но свободных» — но свободных
лишь в разрушении и противостоянии любому созидательному началу.
Граждане, ведущие Гражданскую войну между
собой есть в той или иной мере представители «культуры участия» —
«знающих и свободных», но «знающих по разному»: они несут в себе свои цели и
идеалы, но противопоставляют их друг другу. То есть в этом случае они ведут
борьбу за так или иначе понимаемое ими мироустройство, за идеалы ценного для
них мира и Мира, ценного настолько, что они готовы платить за него самую
большую цену, утверждая Новый Мир ценой своей жизни. Те, кто утверждают, что
Гражданская война в России 1918-20 гг. была «Смутой», с одной стороны просто не
уважают ее участников – полагая людей, вышедших драться за свои убеждения и
готовых платить за них своей жизнью – простыми «смутьянами» и хулиганами.
С другой – они просто в принципе, скорее всего не понимают,
что у человека могут быть те и такие цели и идеалы,
которые в его глазах важнее его биологического существования. То есть признают,
что они лично, не видящие разницы между Смутой и Гражданской войной – не имеют
таких ценностей и идеалов, что для них жизнь сведена лишь ее
животно-биологическому началу.
Гражданская война может быть подразделена как на свое
социально-экономическое и политическое – так и на свое социокультурное
измерения.
На одном уровне – это, в классическом и хрестоматийном виде,
война между сторонниками социализма и капитализма, между сторонниками
частной – и сторонниками общественной собственности.
На другом уровне – это война между сторонниками
революционной демократической диктатуры неимущих и
сторонниками авторитарной диктатуры имущего меньшинства.
На третьем уровне – это война между разными сторонами в социокультурном расколе между сторонниками создания
Нового мира, сторонниками Утопии (если правильно понимать это выражение) – и
сторонниками Старого мира – сторонниками сохранения его в первую очередь
привычных бытовых, ритуальных и традиционных очертаний.
Вопрос об исторической правоте одних и других в годы
Гражданской войны в России– это отдельный и большой
вопрос. Но и красные, и белые, веря тогда в свою правоту, защищая свое
видение будущего страны, – дрались за свою веру. Дрались, то есть не только
убивали, но и готовы были быть убитыми, заплатить своей жизнью за счастье своей
страны, точнее, конечно, за счастье своего класса.
Вообще, сентиментальное объявление Гражданской войны
«братоубийственной» и худшей из всех возможных войн – само по себе означает
полное непонимание того, чем живут люди и какие интересы и мотивы могут
оказываться для них значимыми.
С этой точки зрения предполагается, что
убивать иноземца, одетого в незнакомую тебе форму и говорящего на неизвестном
языке – более или менее допустимо, тогда как убить энное количество времени
подавлявшего и угнетавшего тебя представителя господствующего класса –
невозможно, просто потому, что когда он материл и унижал тебя – то делал это с
использованием родного языка.
Понятно, что иноземный солдат может сам быть захватчиком
твоей земли и поработителем твоей свободы – но может им и не быть. Как, скажем,
в ту же Первую Мировую войну германские солдаты вряд
ли могли бы рассматриваться как поработители и захватчики и столь же мало, как
и русские солдаты, понимали, за что собственно они должны убивать друг друга.
Тут просто опять же встает вопрос и целях и смыслах
войны.
И с другой стороны, когда командующие тобой
офицеры – это представители той касты и того сословия, которое не только не
дает тебе нормально существовать и просто честно работать, но и несколько
столетий унижало и обращало тебя в рабство – то ответ на вопрос зачем убивать
такого, и зачем с таким вести войну – выглядит значительно более внятно.
И считать твоего помещика, поровшего тебя на своей конюшне и
домогавшегося твоей жены – равно как и его собрата по сословию или классу,
ставшего на войне твоим офицером – считать их своими братьями – можно только при
чрезвычайно большой доле сентиментальности.
В этом отношении, Смута и Гражданская война вообще могут
рассматриваться как разные уровни согласия в обществе.
В Смуте согласие содержится на чрезвычайно невысоком уровне –
это согласие в небольших группах по поводу своих ближайших действий. Здесь нет
согласия в сущностных целях. Даже то, что целями борьбы провозглашается –
является в общественном масштабе относительной частностью – в лучшем случае это
вопрос о правящей династии либо о господствующей при этой династии клике.
В Смуте вообще даже нет четкой смысловой поляризации, нет
устойчивого оформления противостоящих лагерей – которых может быть не сколько и участки которых относительно свободно
перемещаются между ними – хотя согласие и консолидация в этом случае все же
выше, нежели в условиях сугубо феодальной усобицы.
Гражданская война, напротив, есть чрезвычайно высокая
конфигурация согласия. Здесь есть как правило два
основные лагеря, значительная степень согласия внутри каждого из них – по
поводу целей и идеалов борьбы, и, более того – своеобразное согласие между
этими лагерями по поводу методов решения своих разногласий.
Если революция может рассматриваться как форма ротации
господствующей элиты, Гражданская война, кроме всего прочего является способом
производства эффективной элиты.
Революция, как вид динамики политического процесса, сама по
себе эффективна тогда, когда в обществе существует дееспособная контрэлита, которую элита до власти не допускает, и которая
свергает элиту и сама берет власть. Если же такой эффективной
контрэлиты нет, единственный способ создать нового
дееспособного носителя власти, способного который сможет не только купаться в
привилегиях власти, но будет готов развитие страны, проект будущего поставить
выше собственного комфорта и самой своей жизни – это создать такие социальные
энергии, когда неспособные к эффективности будут сгорать, а остальным перед
страхом гибели придется обретать новые качества. Придется обретать
способность, ради сохранения самой своей жизни – уметь ставить ее на кон, уметь
отказываться от удобств, уметь совершать сверхусилие.
Говорить о минусах такого пути ротации старой и
воспроизводства новой элиты – излишне. Они очевидны. Однако таким способом
такая война является – и в отсутствии иного только она обеспечивает
формирование дееспособного политического класса страны.
Только исторические процессы крайне мало интересуются тем,
насколько они нравятся отдельным людям.
И самое интересное, что обычно Гражданские войны организуют
не недовольные своей жизнью. На них решаются те, кто этими войнами
предварительно пугает общество, то есть имеется некоторое лукавство в
утверждении, что Гражданскую войну начинают те, кто желает изменений. Ее, как
правило, начинают и ведут с особым ожесточением те, кто был доволен старым устройством
мира – и отказывался его менять несмотря на
нарастающие требования такого изменения. А когда носители этих требований
начинают отбирать у них власть и привилегии, сторонники прежнего образа жизни и
отказываются отдавать их и организуют вооруженное сопротивление попыткам
создать новый мир – то есть начинают Гражданскую войну, не оставляя сторонникам
нового иного выбора, кроме принятия этого вызова.
Оригинал материала опубликован на сайте АПН.
