Власть уничтожает поле для выработки взаимоприемлемых решений
Насколько реальным был шанс «Справедливой России» занять второе место на выборах в Госдуму? Все зависит о времени замера – год назад шанс был весьма реальным, полгода назад – менее реальным, сейчас он стал призрачным.
Сегодня «Справедливую Россию» ожидает, по крайней мере, не второе место. Сейчас у ней есть ненулевые шансы занять третье место, но при этом ей придется конкурировать с ЛДПР и СПС. Сама же позиция третьего места под вопросом, потому что в интересах тех, кто организует избирательную кампанию – набрать максимальное количество голосов за «Единую Россию». Что останется – придется делить между коммунистами и прочими.
Коммунисты проходят по определению – у них поддержка растет несмотря на усиление использования административного ресурса. Если «Единая Россия» получит в сумме 65 процентов, коммунисты – 15, то уже получается 80. Оставшиеся 20 очень трудно поделить – вырвать из них целую треть достаточно трудно для каждой из оставшихся партий.
Поэтому, хотя есть весьма серьезная вероятность, что в парламенте будет три партии, может даже и четыре, но бороться за третье и четвертое место будет очень трудно. Три партии здесь имеют примерно равные шансы, причем у каждой есть свои преимущества. ЛДПР — свои, у «Справедливой России» — свои, у СПС – свои.
Само присутствие Шаргунова не могло бы усилить существенно позиции «Справедливой России», потому что мало кто знает, что он существует. Но его отсутствие несколько ухудшает шансы «Справедливой России» на прохождение в Думу, потому что скандальная процедура с устранением его из списка портит имидж партии.
Мало кто из избирателей знает, кто такой Шаргунов. Но то, что его со скандалом выкидывали, у многих на периферии сознания запечатлелось. Запечатлелось следующим образом: «Миронов не может отстоять своих». Не важно, кто такой Шаргунов – он был, а потом почему-то исчез, и это было сделано некрасиво, отдавало какими-то странными запахами.
Присутствие Шаргунова на так уж много давало, но его отсутствие достаточно много забирает. Даже если б его фамилия была Семечкин или Орешкин, или Иванов, Петров или Сидоров, все равно его не смогли удержать и убрали по требованию вышестоящего начальства из тройки. Это подрывает имидж партии.
Шаргунов поступал совершенно правильно. Он проводил, с моей точки зрения, верную и мудрую политику, как ответственный русский интеллигент – при всей моей негативной базовой позиции в отношении Шаргунова, который мне не кажется таким уж выдающимся писателем, – но как политик он действовал абсолютно ответственно.
С властью надо вести легальный диалог. Надо не держать кукиш, и не бросать в царя-батюшку бомбу, как положено русскому интеллигенту, — а идти и отстаивать свои интересы в легальной борьбе. И власть, если бы она была вменяемой, должна была этот вариант приветствовать. Гораздо лучше взаимодействовать с легальной оппозицией, чем запихивать ее на кухню, во внутреннюю или внешнюю эмиграцию, чем выпихивать ее на улицу.
Но власть, хотя в ней есть ряд очень умных людей, она все-таки — как система – тупая. И Шаргунова, вместо того, чтобы принять в лоно системной политики, опять выпихнули в несистемную, откуда он и пришел. Он вынул из кармана кукиш, развернул ладонь, и честно и достойно сказал власти: у меня к вам такие, такие и такие претензии, я хочу о них говорить в честной публичной политике, хочу обсудить их с избирателем. А ему сказали: нет, ты не предлагай избирателям – вдруг они за тебя проголосуют, а нам это не нравится.
Парня опять запихнули в несистемную политику, опровергнув его абсолютно добросовестный и доброкачественный, и, в общем-то, европейский тезис. Европейская политика отличается тем, что ты можешь быть несогласным с позицией своего политического противника, но ты не можешь лишить его права высказывать свою позицию.
А азиатская, монистическая политика подразумевает, что есть одна правильная идея, а все остальные неправильные и, соответственно, должны быть истреблены или вытеснены за поле политики. И власть инстинктивно действует таким образом, теряя Шаргунова как системного оппонента и превращая его в оппонента несистемного. Он же не станет сторонником Путина – он останется оппонентом, только более агрессивным, более обиженным, оскорбленным и разочаровавшимся в легальных действиях. Значит, будет действовать нелегально.
Чего боится власть? – она боится потерять, утратить себя. Она не думает о судьбах страны, она делает так, как ей проще. Ей проще всех пораспихать, повыгонять за пределы горницы, условно говоря, и считать голоса так, как она хочет считать. Тогда она обеспечит себе победу, но качество этой победы будет сомнительным и таким образом она убивает тот капитал, который называется «социальное доверие», он не измеряется рублями или долларами, но он чрезвычайно важен.
У людей сегодня к выборам вырабатывается негативное отношение, потому что они видят, что эта игра не совсем честная, а раз так, то значит, что власть сохраняется не совсем честными методами. А раз так, то легитимность этой власти в глазах общества сомнительна, и в любой момент другой решительный человек, который захочет перехватить эту власть, не встретит никакого сопротивления, потому что в обществе утвердилось безразличие – «что этот, что тот, какая разница – это не наша власть, она сама по себе, а мы сами по себе». Растет разрыв между властью и населением, и это путь к азиатской политической системе, то есть, деспотии, когда есть великий человек, деспот, и есть народ, которому не позволено ничего, или позволено только то, что решил позволить этот деспот.
Европейский вариант – другой: есть постоянная коммуникация между властью и населением, и если население не удовлетворено действиями власти, оно имеет механизм (помимо бунта, естественно), легальный механизм, чтобы довести свое недовольство до сведения власти и, возможно, поменять эту самую власть на другую. Может быть, лучшую, может быть, худшую – но другую. А через четыре года дать оценку этой власти и тоже поменять. При этом есть базовое доверие – ты выбираешь эту новую власть и думаешь: может быть, она будет хуже, но я смогу свою ошибку избирательскую через четыре года исправить.
А если у тебя нет доверия системе, то что вообще ходить голосовать, если все равно назначат кого надо, а если я выберу его, то он через четыре года сам себе продлит пребывание во власти. Соответственно, у меня нет чувства солидарности с этой властью — они там варят свои проблемы, а я варюсь в своих проблемах, и мне безразлично, что там происходит.
Примерно такую гамму чувств испытывало все советское общество, когда рушился Советский союз. Никакой лояльности, никакой симпатии к коммунистической власти у граждан в ту пору не было, потому что власть целиком проела ресурс доверия, ресурс уважения. Были старые дураки, которые сидели в палатах на Старой площади, и, по существу, не могли командовать, хотя были обязаны это делать. Примерно то же самое происходит и здесь – мы тихо-мирно проедаем, пускаем по ветру капитал доверия населения к власти.
Люди эмоционально доверяют одному Путину, но не власти как системе. Уничтожая Шаргунова, власти уничтожают поле для выработки взаимоприемлемых решений, легальное поле. Что остается делать Шаргунову? Или заткнуться – это и подразумевается, что он должен заткнуться, — или уходить в какую-то несистемную оппозицию, бросать в стекла кирпичи, писать прокламации, и так далее, так далее.
Второй вариант заведомо неконструктивен, но зато мы опять возвращаемся к царским традициям, когда общество разговаривало с властью языком бунта. То есть, ты терпишь, терпишь, терпишь до конца, потом происходит истерический выплеск, когда режут всех подряд из-за того, что три года назад эту проблему не удалось решить с помощью выработки компромисса и взаимоприемлемых решений на демократической основе.
Поскольку проблема не была решена, она перекипела, и крышку парового котла сорвало. После этого выкипает огромное количество лишних ресурсов – жертвы, кровь, так далее. И опять устанавливается аналогичная ситуация с властью в другом качестве, но столь же тоталитарной. И эта ситуация обладает склонностью к самоповтору, пока не устанавливается нормальный режим взаимодействия, чтобы не выкипало лишнее, чтобы начавшееся раздражение снималось с помощью диалога, который реализуется через механику выборов.
А тут не получается диалога – потому что – с кем, с Мироновым, что ли диалог? Ему что сказали в Кремле, он то и делает. Диалог можно вести с тем, у кого есть своя позиция, с тем же Шаргуновым, например, или с тем же Немцовым, который нравится или не нравится, но у него есть какой-то свой взгляд. Гораздо проще вытеснить их всех за рамки и сделать вид, что их нет – ни Каспарова, ни всех прочих. Так удобней, хотя и гораздо опасней в долгосрочной перспективе. Но власть слишком слаба воображением, чтобы думать о долгосрочной перспективе – у них примитивная логика: нужно продержаться год-два-три, а потом разберемся.
Продолжение следует
