«Евангелие от Иуды» как зеркало «важнейшего из искусств»
По странному (никем не замеченному) совпадению наш кинематограф отметился в прошлом году одновременно несколькими нашумевшими фильмами, появившимися след в след за мировой шумихой в связи публикацией так называемого "Евангелия от Иуды" и скандальной экранизацией "Кода да Винчи". Хотя в метафизическом смысле ничего случайного не бывает. Как, впрочем, и в смысле материальном.
1. Почему-то вдруг в начале ХХI века милой сердцу некоторых деятелей от искусства (или от пропаганды?!) оказалась тема реабилитации предательства, тема кощунствования над евангельской историей, а также элементарная спекуляция на обращении к Православию, к церковной стороне жизни. Некто Борис Парамонов (скорее, Цицеронов, по любви к интеллектуальному краснобайству) с американской радиостанции "Свобода", с каким-то плотоядным наслаждением и трепетом набросился на сомнительного содержания древний текст. Словно это лично ему из глубины веков прислали депешу с долгожданной амнистией. "Большим событием стало обнародование и широкое общественное представление так называемого Евангелия от Иуды… — спешит обрадовать нецивилизованную Россию досточтимый просветитель со "Свободы". — Все уже знают, что в этом документе содержится новая интерпретация Иуды, который, согласно тексту, был уполномочен на свое деяние самим Христом".
Удивительно, что только для Парамонова оправдание предательства Иуды явилось неслыханной новостью – "новой интерпретацией". А ведь каким эрудитом, каким энциклопедистом казался, любого Толстого с Достоевским мог за пояс заткнуть, любого Ницше с Бердяевым под орех разделать. Но, видать, и на старуху бывает проруха, так же как и на высокопоставленных чиновников Ватикана, решивших страха толерантного ради навести хрестоматийный глянец на образ Иуды Искариота, предавшего своего Учителя Иисуса Христа за 30 сребреников. Монсиньор Вальтер Брандмюллер, глава папского совета по вопросам истории, и писатель Виттори Масури – (по совместительству друзья нынешнего Папы Римского Бенедикта XVI) – убеждены, что образ Иуды стал жертвой "теологической инсинуации". Ну, в Ватикане, допустим, могли и не знать, а вот Парамонову как-то не пристало не ведать о том, что о "Евангелии от Иуды" было известно ещё писателям Древней Церкви. Перечисляя гностические секты своего времени, священномученик Ириней Лионский (II век) упоминает о секте каинитов, которые учат (видать, и там парамоновская "Свобода" поработала!) что, "так как один Иуда знал истину, то и совершил тайну предательства, и чрез него, говорят они, разрешено всё земное и небесное. Они также выдают вымышленную историю такого рода, называя её Евангелием Иуды". Парамоновского словца "уполномочил" бедный Ириней, видимо, так и не смог выговорить.
Конечно, не нашего ума дело вступать в границы узко специального богословского спора о происхождении и целях измышления авторов обнаруженного литературного памятника (и кто их-то "уполномочил" на исторический подлог?). Но в любом случае, всё-таки, не Леонидом Андреевым и Бердяевым, как это делает Парамонов, и не навязчивыми фантазиями Борхеса приличествует защищать свои "философско-эстетические" "инсинуации" в столь очевидном вопросе. Слишком уж это несерьёзно и отдаёт дикой логикой незабвенного Минея Израилевича Губельмана (Емельяна Ярославского), возглавлявшего "Союз воинствующих безбожников СССР", по "Библии для верующих и неверующих" коего, похоже, и знаком г. Цицеронов со Священным Писанием. Ибо для истинно верующего не Леонид же Андреев (кстати, не скрывавший своей нелюбви к Христу и христианству и писавший перед смертью "Дневник сатаны"), является авторитетом в духовных вопросах. Достаточно открыть Евангелие (может, и в Ватикане отыщут эту священную книгу?), чтобы в простоте сердца услышать голос самого Спасителя, обращающегося к ученикам и не оставляющего места никаким сомнениям, подозрениям, "озарениям", "инсинуациям" и интеллигентским выдумкам: "не двенадцать ли вас избрал Я? но один из вас диавол. Это говорил Он об Иуде Симонове Искариоте, ибо сей хотел предать Его, будучи один из двенадцати" (Ин.6:70-71). И там же "имеющим уши" (и совесть) ясно сказано, что диавол вложил в сердце Иуде Симонову Искариоту желание предать Учителя (Ин.13,2). Так что не надо тут быть и высоколобым интеллектуалом, чтобы уразуметь, что на предательство "уполномочил" Иуду враг рода человеческого и все вопросы лично к этому господину, с которым столь свободно находят общий язык современные власть имущие и нынешние "просветители" неразумных народов…
2. О фильме "Код да Винчи" — беспримерной гнусности даже и для обезумевшей западной цивилизации – и упоминать не хотелось бы, если бы за этой провокацией не стояла сознательная и целенаправленная сила, ведущая открытую войну против христианства. Этим кощунственным действом брошен вызов человечеству, поставленному перед последним выбором: либо мы со Христом, либо – против Христа, либо мы с Распинаемым, либо с Иудой и распинающими, либо путь ко спасению со Спасителем, либо – к погибели. Это только кажется, что "распни, распни Его!" кричали две тысячи лет назад, и нас оно не касается, что мы за давностью времени обеспечены презумпцией невиновности, что мы не можем быть соучастниками преступления. Нет, в христианской истории событие это длится ежечасно и ежеминутно, время только увеличивает (к сожалению!) количество присоединяющихся к распинающим. Прав профессор Московской духовной академии, настоятель домового храма МГУ им. М.В.Ломоносова протоиерей Максим Козлов, говоря, что "просмотр этого фильма есть участие в кощунстве против Основателя христианской религии — Господа Иисуса Христа". Автор "Кода…"
Дэн Браун — иудин поцелуй заменил змеиным укусом. Свою нечеловеческую ненависть (это и есть главный код самого Дэна Брауна), он упаковал в дешёвую интеллектуальную обёртку-приманку, соблазняющую одичавшую от цинизма безбожной западной цивилизации и маскультуры толпу. Одуревшим и отупевшим разгадывателям кроссвордов и сканвордов предлагается новая примитивная расшифровка тайны мироздания, по которой Христос, оказывается, "был таким же, как мы, человеком — жившим интимной жизнью и имевшим потомков, а самым глубоким символом человеческого рода, как следует из романа, является символ, зашифровывающий в себе женский половой орган" (о. Максим Козлов).
Никакого эстетического спора вокруг подобного "художества" быть не может. И потому, при всём уважении к обширной эрудиции известного диакона Андрея Кураева, в данной ситуации кажется излишне игривым его эпатажное высказывание о том, что "со стороны Московского патриархата самым корректным ходом было бы… профинансировать скорейший выход… перевода "Кода да Винчи"" (итернет-портал "Интерфакс-Религия"). В телевизионных шоу, в которых диакон Андрей свой человек, такой эпатаж, быть может, и сошёл бы, вызывая смех и аплодисменты у публики, но чем-то жутковатым веет от пожелания церковнослужителя — даже в шутку! — "профинансировать" хулу на Иисуса Христа. Тем более, что диакон Андрей Кураев убеждён, что этот фильм "плохая фантастика, ставящая своей целью оскорбить веру миллиардов людей, живущих на нашей планете. И вот именно в этом заключена ложь этой так называемой фантастики. Если бы человек фантазировал на менее святую для многих людей тему, можно было бы заявлять, что это — его личное дело. Но когда группа людей, стоящая за господином Брауном, навязывает такие фантазии всему человечеству, вся ситуация должна восприниматься уже по-иному". Кого же имеет в виду диакон? "И вот теперь мы видим, — говорит он далее, — какими путями реализуется одна из главных целей масонов, которую они и не скрывают, — маргинализация традиционной христианской Церкви".
3. Но "плохая фантастика" "Евангелия от Иуды" и "Кода да Винчи", как птичий грипп, не знает границ, она перелетает из страны в страну, грозя смертельной духовной пандемией. Вот и в России один за одним появились "фантастические" фильмы, объявленные едва ли не "новой интерпретацией" духовной жизни тысячелетней святой Руси и чуть ли не новым словом в отечественном киноискусстве. Во всяком случае, на фильм Павла Лунгина "Остров" в иных епархиях батюшек загоняли как в недоброй памяти времена комсомольцев на комсомольские собрания. Как будто автор лизоблюдного и подлого "Олигарха", фальшивого и злобного "Луна-парка", перепачканной грязью и скотством "Свадьбы", фильмов, по сути своей антихристианских, — может открыть православным священникам какую-то неведомую им истину и правду. Слава Богу, что ещё не устраивали общих епархиальных просмотров "Мастера и Маргариты" Владимира Бортко. Хотя тот же диакон в дни премьеры фильма не уступал шоумену Андрею Малахову, буквально днюя и ночуя на всех теле и радиоканалах, горячо и страстно пропагандируя весьма и весьма посредственную киноработу, высосанную из пальца "фантастику". Надуманные "мучения" и "страдания" Мастера, его безумная, подобно Толстому, гордыня переписать если не Евангелие, то Легенду о Великом инквизиторе Достоевского, при этом смесь Зощенко с Гоголем и "Клопом" Маяковского, литературная кутерьма, вакханалия нечистой силы, летающая голышом на шабаш Маргарита… И это, простите, в стране, где по ночам бесследно исчезают люди, где запущена страшная машина по перемалыванию человеческих судеб и жизней, где, вопреки всему, создают свои гениальные произведения Андрей Платонов, Анна Ахматова, Шостакович, Свиридов, Вера Мухина, сам Михаил Афанасьевич Булгаков, автор иных, лучших своих творений… Кому интересна литературная кухня, на которой рефлектирует Мастер (да русский ли он писатель, в конце концов?!) посреди миллионов человеческих трагедий, на развалинах бывшей, уничтоженной большевиками страны? Прибавьте ко всему прочему — в киноварианте — выпученные глаза скучающих актёров, натужный юмор, утомительные крупные планы главного героя и главной героини с пустыми, ничего не выражающими (а что выражать-то?) глазами, мотающиеся, не первой свежести, груди Маргариты, сборище изображающих из себя уродов и ублюдков… И вы поймёте, в какой ужас пришёл бы Булгаков, поняв, каким ничтожным предметом соблазнил он тысячи своих доверчивых поклонников!
Ещё одна "фантазия" — фильм "Живой" Александра Велединского. Причём фантазия "второй свежести", поскольку сюжетный ход с "живыми" покойниками, невидимо для окружающих присутствующими в реальной жизни, буквально слямзена из итальянской комедии "Туз". Там погибший герой, которого играет Адреано Челентано, также до поры до времени действует среди живых и даже влияет на происходящие события. Видимым он остаётся только для собственной жены, теперь уже вдовы. В "Живом" главный герой общается с погибшими на войне сослуживцами, которых, кроме него, никто не видит. Но если итальянцы делают картину остроумно, динамично, изобретательно, то в нашей тягомотной претензии на многозначительную философию, психологизм, собрана такая мешанина лоскутных эпизодов, необязательных, немотивированных ситуаций, поступков, что зрителя не покидает ощущение, будто авторы сами не знают, как выбраться из той нелепицы, которую они нагородили. Ну, а поскольку в этой мешанине не мог не появиться и молодой батюшка, то картину не замедлили определить по ведомству новой духовности. Это ничего, что в фильме с первых кадров (титров) дело не по делу гуляют крепкие выражения, что натурализм в изображении паскудства превышает этическую и эстетическую меру, что линию священника, которому в картине нечего делать, кроме как пить водку с героем, авторы сочинили от художественной безысходности, оттого, что изначально не знали, для чего, ради какой идеи, высокой (или не высокой) мысли – изводят рулоны киноплёнки. Но зато режиссёр налево и направо раздаёт интервью, и с особым придыханием почему-то его вопрошают в православных изданиях. Либо уж у нас действительно такой дефицит на духовных водителей, что любое появление на экране человека в рясе (осмысленное или бессмысленное появление) мы воспринимаем как режиссёрский подвиг. И уже даже как-то подозрительно, что в новой чернушной картине Дмитрия Месхиева "Семь кабинок" (приехали, и до уборной добрались!), рассказывающей про то, как в женском туалете встречаются наркоман, бандит, повар, стриптизёрша, стареющая дива и киллер, — поему-то среди унитазов, вёдер, сортирного юмора, пистолетов не нашлось места для батюшки. То-то славно бы смотрелся Дюжев, соединив в себе героя "Острова" и отморозка из балабановских "Жмурок". Глядишь, кто-нибудь и предложил бы "профинансировать" этот проект на церковный счёт, а Месхиева объявили бы Лунгиным №2, как ни как ещё одной "фантазией" стало больше.
Так вот, возвращаясь к "Острову". Том Хэнкс, сыгравший в фильме "Код да Винчи", в интервью "Sun Entertainment" сказал: "Это не документальный фильм. Люди, принимающие его за правду, возможно, более опасны, чем те, кто просто рассуждает над возможностью такого развития событий". Пётр Мамонов, исполнитель главной роли в "Острове", принимая своего "Золотого орла", не удержался от реплики: подумаешь, дескать, сняли "какое-то кинцо – вся страна рыдает". И ведь, как говорится, правы – оба! А всё же разница есть. Дэн Браун втягивает в предательство, в соучастие в кощунстве, Лунгин же как бы обещает прощение за предательство. И феномен успеха фильма "Остров" отнюдь не в художественных достоинствах (эстетический вкус давно уже стал рудиментом, признаком умственной отсталости!).
Виссарион Белинский говорил когда-то, что "часто за поэзию мы принимаем любимые мысли". Но есть ещё и мысли, о которых мы не помним, не хотим помнить, то, что загнано, сдано, как в камеру хранения, в подсознание, спрятано от совести, от стыда, от страха Божия, наконец. И вдруг, словно под массовым гипнозом, общество испытало шок, приподняв черепную коробку, заглянув и увидев под ней потаённые, клубящиеся нелюбимые тёмные мысли свои, которые и приняло за "поэзию", за "кино". Оно и понятно, почему рыдает народ: дело вовсе не в фильме, а в нас. Ибо все разом вспомнили, что кого-то предавали в своей жизни, убивали (не обязательно физически), брали тридцать сребреников, целовали целованием Иуды, бывали "уполномочены" на свои мерзости "группой людей", "вождями", "стратегическими институтами", мамоной, диаволом (что во всех случаях одно и то же). И напрасно те (конечно же, всегда безгрешные, во всём безупречные сегодняшние Ярославские!), кто пишет слово Бог с маленькой буквы и глумливо называет религию "опиумом для народа", посмеялись именно над этим потрясением, к фильму отношения не имеющим. Массовость этого чувства обнадёживает. Несмотря на всё одичание, на весь советский атеизм, на оболванивание и промывку мозгов либеральным шабашем, всё-таки на дне души у большинства нашего народа сохранилась готовность к покаянию, к очной ставке с собственной совестью, без чего никогда не будет понимания исторического пути России и в какую бездну толкают её сегодня.
Прекрасный русский прозаик и поэт Захар Прилепин в своих экспрессивных (как всегда) рассуждениях о фильме замечает: "В финале "Острова" Тихон возвращается. Он чудом выжил. И старец Анатолий, которого гениально играет Мамонов, умирает спокойно. Тем самым Лунгин говорит одно: если будешь тридцать три года таскать бессмысленную тачку с щебнем и отмаливать грех – тебе простится. И умрешь с тихим светом в душе. Будет тебе чудо. Но что-то говорит мне, что это не христианская позиция. Быть может, протестантская; впрочем, здесь не буду настаивать. Александр Блок написал вечное: “…причастный Тайнам, — плакал ребенок о том, что никто не придёт назад”". (Суть сюжета: "В 42-ом году баржу, перевозящую уголь, захватывает немецкий эсминец. Пытаясь спасти себе жизнь, матрос Анатолий совершает жуткий грех – расстреливает своего товарища, шкипера Тихона". Старец Анатолий и есть бывший матрос…).
Пожалуй, погорячился Захар Прилепин. Как бы там ни было, а тачку свою и покаяние своё всю жизнь таскать надо, и нет в этом протестантизма никакого, и чудо, чудеса на земле бывают… Старец Анатолий ждал прощения и не надеялся на него. Протестант тридцать лет не будет тачку гонять туда-сюда и жить в грязи (в прахе земном), ему нужен результат, и скорый… Но это всё не относится к художественным качествам фильма. Если и есть у Лунгина талант, то это обстоятельство лишь усугубляет те мерзости, которые вытаскивает он из своей души на экран. Человек делится гадостью, делится смачно, с удовольствием… Рядом с подобными ему русский и грешный человек Варлам Шаламов, который (в отличие от нынешних "художников"), действительно навидался и нахлебался за свою жизнь гадости и мерзости — выглядит святым, потому что говорит о чистом, душу над грязью поднимает, держит высоко её над собой, даже идя ко дну…
Беда этого "кинца" — расчётливость, лавочный нюх на то, что можно сегодня продать, что можно первому полапать, залапать (тема-то нетронутая!). Без любви, без глубокого (родового, христианского) чувства, а так, как иной ювелир смотрит на свет: хороший камешек ему предлагают или "с водой" стёклышко… Так работают дантисты: отливочка короночки по размерчику, с проверкой на прикус, с подгонкой на больной корень… А больной русский корень – Мамонов, его хорошо "подогнали", где надо сточили, обточили и — натянули, набили, насадили коронку… И золотой зуб ("кинцо") на больном корне засветился, всем понравился, почти всем… Даже и Патриарха убедили, что сие хорошо есть, что вот мы Западу нос утёрли — тоже могём в храме и песню затянуть, и конкурс по-нижегородски "А ну-ка, матушки!" состряпать (а там и "А ну-ка, батюшки!.." подоспеют), и святых изображать… Одним словом, если нужно, не зазорно в храм и торговцев запустить (которых Христос бичом безжалостно гнал из церкви!)…
Очевидная пародия на монахов — Дюжев, Сухоруков… Уж лучше голый Голливуд – "Страсти Христовы" Гибсона. Там никаких тебе претензий на достоевщину, на богословие в движущихся картонных фигурках на экране, а просто жёсткая, живописная иллюстрация Евангелия, с хорошим подбором типажей, чего у нас делать не умеют: посадят Кирилла Лаврова с умным видом и говорят: это будет Пилат, а Безруков — это будет Иешуа…
Последний сюжет как будто ничего общего не имеет с предыдущими, но, как уже сказано выше, ничего случайного не бывает. Итак, "Тихий Дон" Бондарчука, появившийся в то же время. Разумеется, Сергей Фёдорович (не Фёдор Сергеевич!) — великий режиссёр, актёр. И всё, что он снял – талантливо, масштабно, крупно. Отчего же тогда такой шум вокруг его посмертной работы, и шум, прямо скажем, противоположный превозношениям "Острова"? Отчего такой знаток Шолохова как Пётр Палиевский называет последний фильм Бондарчука "глумлением" над гениальным романом? Видимо, есть суровая и горькая правда в том, что "глас народа — глас Божий". Никогда мы не примем всех этих Эвереттов и Форест в наших национальных мифах, эпопеях (а "Тихий Дон" действительно единственная по-настоящему национальная наша эпопея!). И есть что-то унизительное в том недоверии к своему, родному, домашнему, чтобы в собственный дом, согретый теплом многих поколений близких по крови и духу людей, приводить "чужого дядю" и отдавать ему свою… семью, свою тайну, свою мистику, метафизику… Как говорил нижегородский старец Григорий Долбунов – "Чужими блинами своих родственников поминать".
Не знаю, как не почувствовал этого мудрый Бондарчук. Дело не в гордыне, не в спеси казаков (как приписывают им порой), а в нормальной (естественной!) ревности… ("Не уважаю не ревнивых…", — писал русский поэт Владимир Соколов). Никогда ОНИ не примут этой "чужой" для них правды. Аксинья, жена Степана, может изменить с Григорием, за что будет бита или даже убита, но это, как говорится, свой "спор славян между собою". Если бы чужой снимал полностью чужой фильм по Шолохову (как снимались западные варианты "Войны и мира", "Анны Карениной"!) — там другой спрос, другие критерии. А здесь критерий не художественный, не культурологический, здесь иное, необъяснимое, о чём Тютчев говорил: "не поймёт и не заметит гордый взор иноплеменный".
Думается, Михаил Шолохов никогда бы не принял этот "винегрет" из таких и сяких актёров… Потому что видел он гениального Шукшина, Буркова, Никулина, Тихонова, Бондарчука в фильме "Они сражались за Родину"… И не изменил бы им даже и ради высокой цели мирового искусства. К тому же, на узком, каком-то раздавленном лице Руперта Эверетта — видны неприятные черты вырождения, чего в здоровой, буйной казачьей среде не было (хотя бы в те времена; кровь другая, крепкая…). Дельфин Форест прекрасна, но чужеродна. Она несёт на себе печать ИНОЙ цивилизации, УСПЕХА (что так и написано на её многобюджетном лице!), и это делает и "наших" (Гостюхина, Щербакова) на их фоне — чужеродными самим себе, какими-то суетящимися бедными космополитами безродными, скромно потягивающими "Приму" возле курящих "Малльборо"…
Но и при всех вопросах к фильму, всё равно "Тихий Дон" Бондарчука высится гигантской глыбой на фоне фальшивых карликов и раздуваемых до размеров слона однодневок вроде "Острова", "Мастера и Маргариты", "Московской саги", "Живого" и подобных им "нетленок"… А Бондарчук, что ж Бондарчук? Ведь не по своей воле втянулся человек в эту историю, не так, как когда-то счастливо и свободно снимал он "Ватерлоо". Просто преданный подлым кинематографическим сообществом на известном перестроченном Y съезде кинематографистов, затравленный, оклеветанный, оплёванный, он, как загнанный и раненный зверь, рванулся через флажки, расставленные мстительными охотниками. Истекая кровью, с незаживающей раной, с горящим от несправедливой обиды сердцем, не мог он отлёживаться в глухом логове, но искал дела себе, отдушины для тоскующей души. Кто его осудит за невольные метания, за горькие и отчаянные шаги, при которых неизбежны и ошибки? Уходя, он освободил место тем, кто когда-то клялся ему в дружбе, кто улыбался ему, целовал до поры до времени скрытым иудиным целованием, а потом предал его. И что они, несгибаемые либералы и демократы, добивавшиеся его ухода, предавшие его и дело всей его жизни, сотворили с русским кинематографом? Черно, паскудно, душно, тесно, грязно, непотребно и бездарно сегодня в отечественном кино и в душах. Он и в ошибках, и в падениях своих велик, а они и в рассчитанных и просчитанных победах своих жалки и ничтожны, как все предающие…
Вместо постскриптума.
Подвести итог можно словами Епископа Венского и Австрийского Илариона, сказанными по поводу несостоявшейся сенсации с оправданием Иуды: "В Великий Четверг Православная Церковь напоминает верующим не только о Тайной вечери – первой Евхаристии, совершенной Самим Господом Иисусом Христом. Она напоминает и о той нравственной ответственности, которая лежит на каждом, кого Иисус призывает к спасению и вечной жизни. И не случайно перед евхаристической чашей православные христиане произносят: "ни лобзание Ти дам, яко Иуда". Образ Иуды сохраняется в памяти Церкви как пример человека, переступившего последнюю черту – ту, которую человек ни при каких обстоятельствах и ни за какие деньги не должен переступать. За этой чертой – погибель и вечная смерть".
Оригинал этого материала опубликован на сайте «Назлобу.ру».
