Колонизаторы и маргиналы
Одной из самых сложноопределимых категорий, одним из самых
сложноопределимых понятий является понятие «народ». Понятие, к которому мы
апеллируем в политических, социологических и даже бытовых дискурсах постоянно,
понятие, к которому мы обращаемся во всех сферах наших размышлений, от бытовых
до политических, социологических, философских и мировоззренческих.
Однако дать определение слову «народ» исчерпывающим образом до
сих пор не удается и вряд ли удастся. Потому что народ остается категорией
полумифической, мерцающей, то появляющейся, то исчезающей. И увидеть этот
«народ» там, где он пребывает в своих истинных качествах, невероятно трудно.
В этих условиях мы понимаем, что люди, которые живут вокруг
нас, и мы сами как часть этого мира — это некое «население», лишенное тех
свойств, которые превращают нас в народ. Потому что одно из обязательных
свойств народа, одно из обязательных условий того, чтобы мы могли узреть,
увидеть «народ» — это, конечно, внутреннее единство. Единство, благодаря
которому мы становимся частью чего-то общего и единого. И главное — что став
частью этого общего, мы осознаем собственную правоту, мы осознаем себя
пришедшими к некоей фундаментальной, основополагающей правде, опираясь на
которую мы твердо стоим на земле.
В этой связи очень хочется понять, как часто население может
превращаться в народ. Есть ли нации, в которых пребывание населения в форме
народа может продолжаться очень длительный период или даже быть естественным и
постоянным.
Наблюдая за тем, что происходит у нас в стране, мы видим, что
у нас нет того, что можно назвать повседневным, бытовым гражданским
самосознанием. У каждой культуры, у каждой цивилизации, европейской или
американской, есть свой порог терпимости, свой уровень способности воспринимать
какие-то нарушения правопорядка, нарушения естественного хода жизни.
И я могу утверждать, что, оказавшись, к примеру, в Западной
Европе, мы попадаем в мир, который нам иногда кажется в каком-то смысле наивным
и даже детским. Потому что люди, которые живут в Западной Европе, особенно — в
Германии или в Скандинавии, реагируют, как нам кажется, чрезмерно болезненно,
резко на вещи, которые мы привыкли игнорировать. Например, стоит вам поставить
автомобиль поперек велосипедной дорожки, лишь заехав на тротуар на пять минут,
как каждый проходящий мимо немец не преминет хлопнуть вашу машину по капоту,
чтобы показать, что подобная парковка категорически невозможна.
Нечто подобное происходит и в Швеции, и в Норвегии. Любое
действие, которое нарушает привычный уклад жизни и потенциально может быть
неудобным для другого человека, вызывает очень бурную, по сути — детскую
реакцию, потому что так быть не может. И со всей непосредственностью каждый
гражданин будет проявлять свое недовольство каким-либо нарушением.
«Сами мы не местные»
Наша страна, наша культура, наш менталитет на данный момент
его существования совершенно иной. Мы удивительно терпимы к любым нарушениям
даже законов. Достаточно вспомнить хотя бы закон о курении, недавно принятый с
большой помпой и абсолютно не работающий. И на этом фоне, на фоне отсутствия
поведения, активно восприимчивого к нарушениям общепринятых норм, мы видим, что
мы превращаемся в некую активную массу — я не использую сейчас слово «народ» —
только в моменты, когда мы сталкиваемся с проблемами национального характера.
При том опять же с некоторой грустью я хочу отметить, что у
нас не происходит объединения людей в народ, когда нужно защитить невинного
человека, когда нужно уберечь человека от явной несправедливости, пока
несправедливость не приобрела такие крайние формы, как убийство в кафе или
поножовщина около подъезда. Мы не готовы активно вступаться в защиту ближних от
любой формы несправедливости — несправедливого ареста, несправедливого
обвинения, несправедливого замораживания социальных выплат, несправедливого
изъятия пенсий. Здесь мы пассивны.
Единственное, пожалуй, событие, которое способно нас
объединить, — это уголовное преступление, совершенное на национальной почве.
И здесь возникает, может быть, не очень приятная для нас
аналогия. Если посмотреть на подобный тип реакций в Америке или в Европе, то
можно увидеть, что подобным образом реагируют, как правило, меньшинства,
мигранты или бывшие мигранты (население, которое считает себя неправедно
угнетенным), когда с ними происходит нечто подобное. Когда полицейские избивают
до смерти темнокожего подростка в Чикаго, когда полиция случайно, а может быть,
неслучайно, застрелит араба в каких-нибудь предместьях Парижа. Именно тогда и
происходят волнения, подобные тем, которые случились у нас в Арзамасе.
То есть наше поведение — это поведение людей, которые не
чувствуют себя центром и основой этого мира. Это поведение по способам
выражения своего недовольства очень напоминает поведение людей, живущих
маргинальной жизнью.
И, может быть, все, что происходит в этой связи, обнаруживает
нашу тотальную маргинальность по отношению к миру, в котором мы живем. Потому
что мы здесь — приезжие. Мы здесь не хозяева. Мы здесь — не те, кто творит
культуру, правила жизни. И наше агрессивное поведение — это скорее поведение
человека, пришедшего извне и чувствующего возможность объединиться с себе
подобными только перед лицом агрессии в его адрес. И других причин для единения
у нас нет.
Поэтому события, происшедшие в Арзамасе, конечно, показывают
какое-то внутреннее нездоровье нашей страны. С другой стороны, обнаруживается и
колонизаторская природа власти. Потому что подобные явления возможны только
тогда, когда власть относится к людям, живущим рядом с ней — а может быть — под
ней, — как к некоей колонии, обращаться к которой можно только лишь по
определенным законам, законам колонизаторов.
Явления этого порядка мы наблюдаем сейчас в Арзамасе.
«Ах, как хочется ворваться в городок…»
Какой возможен исход для арзамасских событий? Возможны ли
изменения в обществе к лучшему в результате таких кризисов? Можно ли извлечь
какие-то уроки из подобных событий?
Я думаю, что для нас для всех урок может быть только один: что
подобное станет невозможным при нашей каждодневной чуть большей гражданской
активности, которой, как мне кажется, власть очень боится.
Мы знаем, что в магазине, который был разгромлен в Арзамасе,
носящем красивое и романтичное название «Цветы», торговали наркотиками — и это
всем было известно на протяжении долгого периода времени. Если бы какое-то время
назад вышли бы к этому магазину с плакатами «Здесь не место наркотикам» — может
быть, реакция власти была бы другой.
К сожалению, мы не чувствуем в себе сил для борьбы со злом,
которое проникает в наше общество.
С другой стороны, совершенно очевидно, что власть особенно
спокойно чувствует себя именно в маленьких городах. Законы маленького мира и
принципы социальных отношений в маленьких городах иные, чем в городах больших.
И мне приходилось слышать, в том числе — от офицеров, занятых борьбой с
организованной преступность, что именно в маленьких городах срастание криминала
и власти идет катастрофически быстро и становится единственно возможной формой
социальных отношений.
И в таком случае, конечно, народ превращается в маргинальную
область, отношение к которой со стороны власти и криминала —
высокомерно-колонизаторское. Поэтому, конечно, нужно в первую очередь менять
отношение в обществе к тому, что там происходит. Но как это сделать? Сделать
это невероятно трудно.
Я думаю, что власть если и учится чему-то на подобных
кризисах, то это пока практически незаметно. Дело в том, что есть разные формы
глобального отношения к миру, и одна из таких форм — воспринимать жизнь как
урок, на котором ты постоянно присутствуешь и в результате которого ты
постоянно меняешься. Очевидно, что власть слишком высокомерна, изначально
высокомерна для того, чтобы чему-то учиться, — хотя, наверное, и не правильно
говорить так о всех представителях власти, о всех чиновниках: что-то происходит
в их сознании, что-то меняется или, по крайней мере, пытается измениться.
Но если рассматривать глобальные механизмы, которые,
собственно, и обеспечивают этой власти власть, то, конечно, здесь изменений
нет. Высокомерие по отношению к своему собственному народу и презрение к своему
собственному народу остается доминантой отношений.
