Машина времени
Летнее затишье — время подготовки к бурям грядущего сезона. Отдых, как правило, совмещен с наращиванием арсеналов и полевыми учениями. В лесах средней полосы и вдоль берегов наших морей — различные летние лагеря, где ангажированная молодежь осваивает азы политграмоты и приучается к коллективным действиям. В городе — свои лагеря: устроены они чуть по-другому, но их обитатели, как ни странно, занимаются практически тем же — готовят силы к будущим сраженьям.
В Русском Журнале — тоже что-то вроде летних командно-штабных учений, с марш-бросками, перегруппировкой сил, учебным планированием и долгосрочными прожектами. Мы все уже живем надвигающимся сентябрем, как будто и не стоит на дворе непредсказуемый и коварный русский август. И в преддверии сентября ведем неспешные и чуточку ленивые споры — о вещах, казалось бы, достаточно абстрактных и отвлеченных.
То есть — о той самой "политике", в том смысле, в каком ее понимает новоназначенный премьер-министр "оранжевой" Украины Виктор Янукович. "Я, считайте, полтора года был в этом отпуске, занимался политикой, теперь хочу посвятить себя конкретным делам" (выделение мое — А.Ч.). Даже и пожалеешь человека: сколько, оказывается, времени ему пришлось убить на откровенную ерунду. Ну ничего, теперь уже все позади: "После того как мы с Ющенко подали друг другу руки, мы стали партнерами".
Не в пример Януковичу высшие чины российского правительства в этом сезоне все же находят мотивации для занятий политикой. Программное интервью Дмитрия Медведева "Эксперту" — пожалуй, наиболее резонансное идеолого-политическое событие лета. Публичный спор с Владиславом Сурковым, постановка под сомнение понятия "суверенная демократия", ставшего за последние полгода ключевым для всего пропутинского агитпропа, — все это наделало шума. Причем немалую часть этого шума составило шуршание пиджаков, чьи обладатели забегали и задергались в поисках изменений в субординации. И этот пиджачный флешмоб, кстати, косвенно усиливает аргументы Дмитрия Медведева.
Медведев, по сути, повторил те претензии к термину "суверенная демократия", которые до этого высказывали самые разные люди в диапазоне от Бориса Немцова до Джорджа Буша-мл. Смысл их в том, что на слух добавление некоего специального атрибута к слову "демократия" воспринимается как претензия на обладание какой-то особой, непохожей на другие, формой демократии. Иными словами, как нелепая попытка изобрести велосипед.
Плюс к тому у него, как у профессионального юриста, привыкшего к четким формулировкам, вызывает естественное раздражение та вольность, с которой в нем смешиваются два понятия, имеющие довольно строгие границы использования в правовом языке.
Но сегодня есть и третье, не менее значимое основание для претензий к понятию "суверенная демократия".
Известно, с чьей легкой руки это понятие в последнее время стало широко применяться в международной политике. "Sovereign democracies" — это термин, который Госдеп США использовал применительно к странам Центральной и Восточной Европы, в особенности к бывшим республикам СССР. В американском агитпропе у него была конкретная политическая функциональность, "нагружавшая" понятия. Под "democracy" понималась, главным образом, ориентация на США и Запад. А под "sovereign" — независимость, причем исключительно как независимость от России, т.к. никакой другой угрозы зависимости для постсоветских стран американцы по простоте душевной никогда не предполагали. В американском политическом языке термин функционирует и поныне — именно в этом значении его использовал Дик Чейни в своей известной речи в Вильнюсе.
В русском же политическом языке оно появилось сегодня в результате инверсии — причем не вербальной, а политической. Фокусировка на суверенитете как на базовой и неотъемлемой национальной ценности — это реакция на серию "цветных революций", которые русское политическое сознание однозначно считало как акты десуверенизации. То есть прекращение самостоятельного политического бытия народов, встраивание их в чужие системы и чужие проекты на полуколониальных правах.
Для восточноевропейских народов периодическая утрата и возобновление национальных суверенитетов — с точки зрения их истории — дело, в общем-то, обычное. Становление и распад крупных наднациональных систем, куда вначале включаются, а затем выпадают эти народы — один из главных европейских процессов со времен если не Рима, то Карла Великого. Поэтому в их культуре всегда существовал опыт жизни в условиях полного или частичного отсутствия национальной государственности, в том числе и достаточно успешный с точки зрения экономического и социального развития. А потому собственная государственность — это всегда повод задать вопрос: "а не слишком ли дорого для нашего небольшого народа содержать всю эту толпу зажравшихся бездельников?"
Однако в русской истории государственное существование нации всегда воспринималось как предельная и абсолютная ценность. Более значимая, чем, к примеру, форма политического устройства — много ли идейных сталинистов было среди героев Великой Отечественной? Именно поэтому сигнал тревоги, прозвучавший в начале нового века, мобилизовал очень старый политический инстинкт, пробуждение которого маркировано прошлогодней актуализацией слова "суверенитет".
При этом, разумеется, процент зажравшихся бездельников в русской власти никак не отличался в лучшую сторону от восточноевропейского — что, как правило, и вынуждало нашу власть становиться жестокой. Тот же Медведев, пришедший в сферу нацпроектов эдаким виннипухом, через полгода все больше начал осваивать прокурорские обертоны. И его можно понять.
Но инстинкты — вещь опасная. Оборонительная консолидация идет по старым ментальным шаблонам. Люди ищут начальства, к которому можно было бы встроиться и от которого получать приказы. И под угрозой оказывается вся та политическая работа, которую наш народ проделал за последние двадцать лет — это работа по построению демократических институтов. Сегодня они нуждаются в защите — и не столько от власти, сколько от всеобщей привычки, неостановимо прорастающей сквозь новую политическую систему по мере оседания революционно-перестроечной пыли. Именно поэтому так важно, отстаивая суверенитет, защищать одновременно и демократию.
Но сегодня мы, к сожалению, видим и другое. Заметно, как российские политические элиты с пугающей легкостью ухватились за концепт "суверенная демократия", нередко откровенно извращая его смысл. Прилагательное "суверенная" в самом деле становится основанием для дурного "политического творчества" в части норм и правил организации демократических процедур. Это понимается в том смысле, что раз мы "суверенные" — значит, делаем что хотим и как хотим. Примерно так, как выразился на своей лекции В.Т.Третьяков: "вообще-то демократией является любой суверенный политический режим, даже диктатура". Коли так, тогда вполне резонны вопросы Дмитрия Медведева: "что это за такая особая демократия?"
Но на самом деле проблема гораздо шире, чем внутрироссийский спор о понятиях. Дело в том, что и т.н. "международно признанные демократические нормы" в современном мире все более утрачивают статус базовых стандартов, поскольку превратились в инструмент манипуляции и политического давления, а подчас и прямой агрессии. "Мы не хотим такой демократии, как в Ираке" — в устах Путина больше чем просто шутка.
Когда у тебя тащат что-нибудь из-под носа, ты бежишь вслед за вором и кричишь: "мое!" Но это не повод быть плохим хозяином (в том числе — не повод оставлять свои вещи без присмотра там, где их могут украсть). Именно поэтому тезис о "суверенной демократии" является политически оправданным, когда мы отвечаем на внешние обвинения в несоответствии "международным демократическим стандартам". Но для нас самих повестка дня — это строительство системы, которая сама стремится быть эталоном мировых стандартов демократии. И в этом смысле никакими ссылками на "российскую специфику" и "особый путь" нельзя оправдать вольностей в отношении к основным демократическим принципам.
Конечно, можно сказать, что "это все слова". Примерно так, видимо, рассуждал премьер Янукович, когда загнанный, казалось бы, в угол президент Ющенко обусловил его премьерство подписанием т.н. "универсала национального единства". Привыкшие решать вопросы, а не заниматься политикой, люди из партии Януковича немного поторговались — больше для виду, — а потом благополучно сдали практически все пункты своей предвыборной программы, позаботившись лишь о том, чтобы оформить эту сдачу гладкими и непонятными для людей формулами. И язык, и НАТО, и федерализация, и церковный вопрос — все это ключевые элементы нынешнего украинского политического курса. В итоге сегодня уже абсолютно неважна фамилия премьер-министра — будь то "Янукович" или "Ехануров".
Идеология — сильное политическое оружие, более сильное, чем деньги или личная харизма. Этого в упор не видят те, кто сегодня гадают, будто на ромашке, раскладывая пасьянсы с "преемниками". Реальным предметом транзита-2008 станет борьба за преемственность курса Путина, а не за то, какой будет фамилия следующего президента. И эта кампания, в сущности, уже началась.
Оригинал этого материала опубликован в Русском журнале.
