Матч века по ВВП
Авторы: Евгения Письменная, Александра Петрачкова
В клубе самых развитых стран мира, куда нас «за былые заслуги» взяли в 90-е годы, Россия всегда чувствовала себя как бедная родственница. Владимир Путин, конечно, выглядит королем, когда речь на саммитах G8 заходит о борьбе с терроризмом и прочих «общечеловеческих» проблемах. А вот глава Минфина Алексей Кудрин по-прежнему сидит на приставном стуле, пока его коллеги из G7 обсуждают важнейшие вопросы мировой экономики. Кудрин, правда, оптимист, а потому надеется, что в 2006 г. Россия станет полноправным членом финансовой G8 и даже будет председательствовать на всех заседаниях министерской «восьмерки». Зря надеется. На прошлой неделе министры финансов G7 намекнули, что мы не заслуживаем места среди избранных. И дело не в том, что у Запада есть претензии по части уважения прав собственности или свободы СМИ. Все дело в нашей скромной, почти ничтожной доле в мировой экономике. Если в клуб не входит Китай, который занимает почетное второе место в мире по объему производства, то что уж говорить о России.
Стране так и не объяснили смысл удвоения ВВП. Сама идея с легкой (или, точнее, тяжелой) руки Владимира Путина стало фетишем для российских чиновников и бизнесменов, но граждане так и не поняли, что это даст лично им. Вполне вероятно, это и вовсе не поможет побороть бедность или сформировать средний класс. Пока что, несмотря на экономический рост, пропасть между богатыми и бедными только увеличивается.
Зато удвоение — это мечта патриота, тоскующего по былому величию страны. Если путинский проект все же осуществится, то Россия вернется в число великих мира сего. Тогда — конец издевательствам и советам «вернуться на путь демократии». Тогда найдутся деньги на перевооружение армии и на прочие прелести настоящего сильного государства. Ведь все так просто — нужно просто расти намного быстрее конкурентов. Вот только правительство пока не может решить, как этой цели достичь.
Кажется, до нее рукой подать — ведь еще недавно, каких-то 25 лет назад, РСФСР в одиночку, без прочих республик Союза, производила больше, чем Великобритания или Германия. Потом, правда, случилась катастрофа: если в 1990 г. доля России составляла 5,5% мирового выпуска продукции, то к 2003 г. она сократилась более чем в 2 раза — до 2,6%. К 1998 г. производство упало на 42%. А Запад тем временем переживал бурный рост — ВВП стран Организации экономического сотрудничества и развития, включающей 30 развитых государств, увеличился за тот же период на 22%.
После кризиса 1998 г. Россия показывала темпы роста, которые до сих пор были под силу разве что «азиатским тиграм», на которых мы смотрим с завистью уже добрый десяток лет. Немногие советские предприятия, пережившие смутные времена и сохранившие хотя бы немного современного оборудования, восстановили старые объемы производства. Но дальше наш запал, кажется, иссяк. Банально, но факт: «Случись что с ценами на нефть, все рухнет», заключает эксперт Центра развития Валерий Миронов. По словам директора департамента макроэкономического прогнозирования МЭРТ Андрея Клепача, уже в 2006 г. рост может замедлиться до 3–4% в год.
Министры финансов G7 явно хотели сделать России побольнее, заявив, что она занимает 16-е место в мире по объему ВВП. Все зависит от того, как считать. Если брать наш долларовый ВВП по обменному курсу, то Россия действительно будет 16-й, пропустив вперед Мексику, Южную Корею и даже Испанию. Но если считать «правильно», то есть по так называемому паритету покупательной способности, то мы замыкаем первую десятку, опережая Канаду, которая входит в G7. Паритет покупательной способности рассчитывают по разным методикам — как правило, считают товары и услуги, производимые в стране, а не деньги, за которые они продаются на внутреннем рынке. Причем у каждой страны при расчетах свои «корзины», составленные в зависимости от структуры потребления, экспорта и накоплений. Россия по-прежнему входит и в десятку самых дешевых стран, поэтому наш ВВП по паритету покупательной способности так сильно отличается от номинального.
Впрочем, и наше 10-е место в мире — далеко не подвиг. С 8-го места начинается «высшая лига» — самые развитые страны плюс Китай и Индия, которые скоро обгонят всех, кроме США. Рядом с нами — второй эшелон. Чуть впереди Бразилия, чуть позади — Мексика. Бразилия нам ближе и по структуре и потенциалу экономики. Ее модель — шаг вперед и два назад — и бурный рост в промежутках между катастрофическими кризисами.
Чтобы понять, как нам вернуться в высшую лигу, в которую мы входили не только благодаря количеству ядерных боеголовок на вооружении, нужно вспомнить, как мы дошли до жизни такой.
В провале России виновата не только шоковая терапия 1990-х годов — это была не более чем неудачная попытка спасти страну от катастрофы. Егор Гайдар не врет, когда описывает чудовищный развал, в котором пребывала вверенная ему в конце 1991 г. экономика. «Когда я возглавил правительство в 1991 году — это уже был не кризис, а полномасштабный крах», — вспоминает директор Института экономики переходного периода Гайдар. Золотовалютные резервы считаются достаточными, если они позволяют стране оплатить импорт за 2–3 месяца (сейчас, кстати, у нас запасов на целых 10 месяцев). «Тогда российских резервов хватило бы на 1 час 45 минут», — уверяет бывший премьер.
Кризис подкрался незаметно задолго до этого. Советская экономика росла быстрыми темпами в 60-е годы — тогда лозунг «догнать и перегнать Америку» вовсе не казался утопией, мы развивались быстрее. До конца 1970-х рост был удовлетворительным, но уже в середине 1980-х резко замедлился. Главная причина «остановки в пути», по мнению экономиста РАН Александра Дейкина, — советский Госплан был не в состоянии правильно и эффективно распределять ресурсы. В тот момент, когда в мире стремительно свершилась технологическая революция, создавшая новые отрасли экономики, которые быстро стали ведущими, СССР продолжал вкладывать средства в тяжелую индустрию. Инвестиции росли намного быстрее производства — т. е. страна просто проедала ресурсы. Отсюда и все перекосы конца 80-х, оттуда же все прелести товарного дефицита — «выбросили румынские стенки», «что дают?», «кто последний в очереди?» и «больше одной пары в одни руки не давать».
Тем временем на Западе произошел большой скачок. Индустриальная экономика, в которой у СССР были большие шансы на сохранение паритета, сменилась новой моделью — теперь ускоренное развитие обеспечивают новые технологии и сектор услуг. Именно за их счет на Западе быстро растет производительность труда — грубо говоря, компьютеры позволяют работнику делать столько, сколько раньше делал десяток его коллег, а производители услуг освобождают его от повседневной рутины — для той же работы и образования.
У России остался один козырь, да и тот неубедительный — нефть. В ТЭКе, где заняты едва 2% населения, производительность труда на уровне. Больше нам похвастаться нечем — кроме сырья, экспортировать нам практически нечего, да и внутренний рынок отдан иностранцам. Импорт растет почти так же быстро, как экспорт энергоносителей — в прошлом году мы поставили очередной рекорд по ввозу товаров. Импортное предпочитают как домохозяйки и автолюбители, так и компании, закупающие оборудование.
У России не так уж много ресурсов для того, чтобы совершить прорыв. Тот же Китай благополучно «пропустил» индустриальную эпоху и теперь поднимает свою экономику за счет концентрации в нескольких мегаполисах финансовых ресурсов, помноженных на неограниченный резерв почти бесплатной рабочей силы, прибывающей из сельских районов. У нас такого резерва нет. Со следующего года начнет уменьшаться трудоспособное население России — примерно на 0,2–0,6% в год. Восполнить это будет нечем: приток эмигрантов практически сравнялся с оттоком людей из России. Нам, с нашей репутацией не слишком гостеприимной страны, придется очень постараться, чтобы привлечь новых приезжих — нужно предложить им повышенные зарплаты, быстро и без лишних вопросов предоставлять гражданство и т. д.
Другое дело финансовые ресурсы — за время нефтяного благополучия стране удалось кое-чего скопить. Иной вопрос — как эти средства потратить и нужно ли их тратить вообще. Чиновники разделились на два почти равных лагеря (правда, не обходится без перебежчиков).
Одни, во главе с премьером Михаилом Фрадковым, считают, что государство должно выбирать и финансировать высокотехнологичные проекты — как в Китае. Плюс следует срочно строить дороги, аэропорты и прочую инфраструктуру.
Сам премьер уверяет, что если правильно выбрать «точки роста», то мы постепенно станем высокотехнологичной державой. А уж на дороги тратиться сам бог велел — больше-то некому. «Во всем мире крупные инфраструктурные проекты поддерживаются государством, иначе они вообще не могут быть созданы из-за размера требуемых инвестиций и долгого срока окупаемости», — говорит Владимир Сальников, эксперт Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования (ЦМАКП консультирует Фрадкова по экономическим вопросам).
У Фрадкова, конечно, нашлось много благодарных слушателей — кто же не хочет освоить миллионы или даже миллиарды долларов. Некоторые министерства уже написали предложения, куда вкладывать деньги, но, по словам Сальникова, качество даже таких предварительных заявок никуда не годилось. «Писалось все для отмазки, чтобы только получить финансирование», — жалуется эксперт.
Противники идеи госинвестиций уверены, что направление развития определит рынок. Впрочем, «чистых либералов» почти не осталось. Герман Греф, изначально сопротивлявшийся напору сторонников госинвестиций, пошел на компромисс — он согласен, что часть стабилизационного фонда можно потратить на поддержку экспорта высокотехнологичных товаров и на избранные проекты.
Однако есть и те, кто вообще сомневается в способности правительства отбирать «правильные» проекты. «Если сто лет назад можно было предугадать, что будет востребовано на десятилетия вперед, то сейчас нельзя рассчитать и на несколько лет», — объясняет ректор Академии народного хозяйства Владимир Мау. Пока мы будем стремиться занять 1-е место по производству, например, микропроцессоров, технологии уйдут так далеко вперед, что наши достижения будут никому не нужны. Стоит только вспомнить печальный опыт Госплана, который не смог отреагировать на технологическую революцию.
Вкладывать деньги, по мнению Мау, нужно в человеческий капитал — образование и здравоохранение — и в развитие рынка, который все и устроит. Таким образом, будут созданы условия, когда подготовленные люди сами найдут ниши, нужные потребителю.
В ближайшие две недели две армии чиновников снова сойдутся на заседании правительства, посвященном среднесрочной программе развития на ближайшие три года. Последний вариант программы, разработанной ведомством Грефа, не понравился Фрадкову, поскольку ни один из сценариев не предполагал удвоение ВВП за 10 лет. Греф на прошлой неделе дважды ездил к президенту, чтобы объяснить, что он не враг, а тоже патриот.
Но многие ярые адепты религии «удвоения» уже разочаровались в способностях России совершить быстрый прорыв. «Шансы подняться у нас есть, но только после пропасти», — пришел к выводу советник президента России Андрей Илларионов, который и предложил идею удвоения ВВП.
Такие примеры в истории уже есть. Китай в XVIII–XIX вв. обладал самой большой в мире экономикой: она была едва ли не больше, чем у всех остальных вместе взятых — куда там нынешним США. «Тогда главным было то, сколько в совокупности производили натуральные хозяйства, а их у Китая было больше всех», — поясняет профессор Института стран Азии и Африки Виля Гельбрас. Но за войнами и интервенциями страна пропустила момент, когда все остальные вступили в индустриальную эпоху. Экономическое значение страны, равно как и ее политический вес, в начале XX в. стремились к нулю. Чтобы сократить отставание, Китаю понадобились сто лет революций и экспериментов.
Оригинал этого материала опубликован в журнале «Русский Newsweek».
