Недодуманные истины
глобальные изменения. Художественное слово утратило общественную
значимость — оно стало красивым и невесомым. Сегодня власть книг не читает, и
поэтому, возможно, больше книг в обществе не боятся. Сама возможность
быть услышанным и сказать нечто общественно значимое у писателя
сегодня практически отсутствует. Много
ли читателей, например, у полной социальной ярости и боли «Серой
слизи» Гарроса и Евдокимова?
Попытки современных художников
слова обрести социальную почву под ногами выглядят очень
неубедительно, слишком театрально.
Очевидно
и печально, но уход из жизни Бориса Натановича Стругацкого –
это еще один знак завершения большой литературной эпохи. Она
заканчивается, конечно, не в один день и, наверное, нет одной
личности, которая бы в себе эту эпоху воплотила целиком – в
отличие, например, от пушкинской. Но действительно уходит эпоха, и
событие это бесконечно печальное и грандиозное одновременно.
Сейчас,
оглядываясь назад и пытаясь оценить роль и место творчества
Стругацких, как и вообще роль и место русской литературы второй
половины ХХ века в общественной жизни, приходишь порой к выводам
достаточно неоднозначным, а может быть, даже и
парадоксальным.
Сравнивая
эпоху 1960-х, 1970-х и 1980-х годов и современность, со всей
очевидностью видишь, что определение места и роли художника, ставшее
почти банальностью благодаря Евгению Евтушенко – «поэт
в России больше чем поэт» —
перестает быть истиной.
Вопрос: а была ли она когда-нибудь верна?
Эта
формула никогда не казалась верной лично мне, потому что всегда
трактовалась предвзято. Вырванная из контекста, она притягивала своей
недоговоренностью, в этой недосказанности и была ее сила. Но вспомним
происхождение данной
формулы. Это вступление к
поэме «Братская ГЭС», где после знакомых слов дается
вполне конкретный ответ, каким должен быть поэт.
В
трактовке молодого Евтушенко истинный поэт должен взять от всех
русских лириков что-то хорошее. В итоге получается очень эклектичный
портрет, некий вариант поэтического Франкенштейна, почти поэтический
уродец, лишенный даже самой малой надежды то, что он оживет.
Следуя
логике Евтушенко, получается, что сочетать и Пушкина, и Некрасова, и
Есенина в одном образе очень легко. Получается поэтический ГМО
(генно-модифицированный продукт).
Выходит,
что формула и аксиома «поэт
в России больше, чем поэт» превратилась в одну из недодуманных
истин, провозглашенных современной культурой, которой легче всего
повторять многократно сказанное. Евтушенко в поэме пытается эту
формулу конкретизировать:
«Поэт
в России – больше, чем поэт.
В
ней суждено поэтами рождаться
лишь
тем, в ком бродит гордый дух гражданства,
кому
уюта нет»
…
и
так далее.
На
самом деле — это вариант шестидесятнический, шестидесятническое
понимание того, какой может быть поэзия. Причем понимание, которое не
соответствует тому, какой она была в те же 1960-е годы.
И
если вернутся к главному вопросу – что же было в русской
литературе ранее и что же исчезло из русской литературы сегодня — мне
кажется, что в наши дни поэт в системе социальных ценностей и в
системе социальных коммуникаций значит очень немного. А может быть,
практически ничего.
Власть,
которая не читает книг, перестает их бояться. Сегодня книгу и
печатное слово не боится никто. Можно написать что угодно и это не
будет иметь никакого отклика, никакого отзыва ни наверху, ни в
обществе. Коммуникативный коллапс.
То
есть сегодня сама возможность быть услышанным и сказать нечто
общественно значимое у писателя практически отсутствует. Ее нет, этой
возможности (причины этого разнообразны и сложны, и, конечно, не
сводятся к культурному уровню власть предержащих), просто нет –
и это факт.
Если
же говорить о русской литературе как о служении, то здесь, наверное,
нужно различать два явления.
Первое
– это когда писатель свою жизнь сознательно превращает в некий
духовный подвиг. Когда писатель не разрывает свое творчество и свою
жизнь. Первой попыткой такого рода в русской культуре была жизнь и
творчество Николая Гоголя – трагическая попытка соединить жизнь
и творчество. Для Пушкина, например, это было не свойственно –
Пушкин четко разделял бытовую жизнь и жизнь писателя. Гоголь первым
попытался спаять воедино слово и жизнь, и финал был трагичен.
Но
затем эта традиция в русской культуре окрепла, отчасти питаемая и
другой традицией, идущей от протопопа Аввакума. И в 1960-е годы,
когда начало складываться творчество братьев Аркадия и Бориса
Стругацких
в зрелом его виде, мы видим ярчайшие проявления этой традиции.
Например,
в жизни и творчестве Юлия Даниэля, где действительно и творчество, и
жизнь стали единым целым. Это, бесспорно,
выстраданная, в 90-е
годы уже осмеянная, позиция Александра Солженицына.
А
вот творчество Стругацких – это пример некоего иного
существования, когда сочиняя, не совершая каких-то программных,
общественно значимых поступков, они нашли форму, позволяющую видеть
настоящее и будущее, при этом никого не пугая власть, но давая очень
точную картину настоящего и будущего.
При
этом речь не идет о каком-то обмане цензуры или сервилизме. Просто
в их таланте, в отношении к миру изначально присутствовало нечто
светлое и оптимистичное, что в принципе власти нравилось. И это
светлое и оптимистическое, бесспорно, идет от веры в коммунистическую
идею.
Практически
во всех текстах этот изначальный оптимизм – кроме самых
последних произведений 1990-х годов, когда и проблема цензуры,
кстати, уже перестала существовать, — это светлое начало доминировало
у них везде и всегда.
Поэтому
Стругацкие и были так эмоционально глубоко воспринимаемы, что они не
просто демонстрировали несовершенство настоящего или прогнозировали
будущее. Они, рисуя картину настоящего, порой очень остро
сатирическую и точную, оставляли для читателей ощущение присутствия
за всем этим очень мощного светлого тона, связанного с изначальной
верой в построение справедливого, коммунистического по своей сути
общества.
Обыгрывая,
анализируя в своих лучших повестях и романах ситуации, в которых
может оказаться общество и человек, до последних лет своего
совместного творчества, Стругацкие не теряли веру в созидательные
способности человека, понедельник которого всегда начинается в
субботу.
Мне
кажется, что великая заслуга Стругацких именно в этом. Они создали
мир, способный объединить тысячи читателей. Реализованный в романах и
повестях пафос единения тысяч читателей – вот одно из важнейших
общественных деяний братьев Стругацких.
