Новая эра уличной политики

Алексей Чадаев, заведующий отделом политики «Русского журнала»:

Именно монетизационная тема, на мой взгляд, скоро схлынет — уже сейчас наблюдается определенная усталость общественного мнения и раскол по ключевым пунктам. Однако, вне всякого сомнения, эти выступления открыли новую эру уличной политики.

Среди «сил социального протеста» власть брать некому – политический субъект, могущий претендовать на таковое, попросту отсутствует. А значит, для власти это не более чем текущий геморрой, вроде внезапно наступившего в декабре отопительного сезона. Но геморрой, учитывая принципиально популистский тип нынешнего правления, достаточно болезненный.

Структуры, которые занимаются извлечением политического гешефта из социального протеста, никогда таковой протест сами не создают — им это просто не под силу. Все, что они делают — придают посредством различных технологий этому протесту формат. Именно такой формат, в котором протест становится фактором политики. Нынешний протест пока еще выглядит хаотичным и бесформенным, но спрос на форматирование уже обозначен. А, значит, будут и предложения.

В принципе, использование ОМОНа для разрешения ситуации с блокированием дороги в Подмосковье и других регионах является оправданным шагом. Власть ни в коем случае не должна показывать свою слабость, позволяя протестантам нарушать ритм повседневной жизни, диктовать свои правила и условия. Как только она прогибается, начинает играть по навязанным ей правилам, в дело вступает логика революции, и тогда власть начинает сыпаться гораздо быстрей.

Собственно, реальная власть проявляется в способности в случае необходимости применить в силу. Другое дело — что этот «случай необходимости» ни в коем случае не должен наступать по каждому малозначимому поводу — силовой ресурс нельзя разменивать на ловлю блох.

Если бы у нас действительно существовала социальная иерархия, создаваемая государством, можно было бы ставить вопрос о том, что монетизировав льготы, государство в значительной степени утратило лояльность своих граждан, которая «покупалась» за привилегии, которыми, по существу, и являются льготы. Тогда, действительно, «льготники» были бы верхней стратой и опорой режима. Однако в действительности они были чем-то вроде пролетариата, и власть для них скорее чужая — ведь именно среди льготников максимально высокий процент голосовавших за оппозицию. В этом смысле вряд ли власть потеряла какую-то ядерную страту — скорее, она обострила еще недавно вялый политический климат.

Разумеется, по аналогии со льготами, будут попытки ревизии последующих реформ посредством массовых акций. Однако ясно также, что это не будет противостояние «власть-население», ибо у власти достаточно скоро появится союзник в лице молчаливого сословия «нельготников», которые сегодня платят «за себя и за того парня», и которые так или иначе будут мобилизованы на защиту этих реформ. А это, между прочим, половина населения страны.

Собственно, вопрос их мобилизации властью в качестве своего естественного союзника — и есть вопрос успеха реформ как таковых.