Синдром национального унижения
Михаил Леонтьев, ведущий программы «Однако» (Первый канал):
Кондопога как Кондопога. Совершенно нормальная, абсолютно стандартная ситуация. Она не первая, не последняя, и немного удивительно, что у этой ситуации такой мощный PR произошел. Потому что то же самое произошло в Сальске Ростовской области, просто там выборов не было, или, очевидно, кому-то удалось это достаточно эффективно это замять. Здесь эффективно замять не удалось, поскольку здесь еще конкретная чеченская тема возникла.
На самом деле у этой проблемы существуют два пласта. Первый поверхностный, совершенно очевидный пласт, я бы сказал практический — то, что существуют коррумпированные правоохранительные органы, местные власти, и существует этническая преступность, которая, кстати, выдавливается в провинции.
Если раньше она фигурировала, в основном, в крупных и столичных городах, то теперь она выдавливается в провинции, где ситуацию легче замять — вдали от средств массовой информации, вдали от политики, «вдали от света», грубо говоря.
С другой стороны, гораздо легче тем же самым местным силовым структурам и властям брать деньги бандитов, покрывать их, а когда возникают эксцессы, кричать, что это поднимает голову русский шовинизм.
Это недовольство, безусловно, накапливается, и этим недовольством пользуются все, кому угодно. Та же самая преступность не этническая, конкурирующая, те же политические игроки, всякие асоциальные, маргинальные элементы. И все это приводит к взрыву. Абсолютно понятная конструкция.
Вторая сторона этой конструкции — это общее состояние российского общества. Несколько факторов, самое основное: колоссальная социально-психологическая катастрофа, которая произошла, то, что можно назвать синдромом национального унижения. Грубо говоря, сама катастрофа уже отодвинута, мы от нее несколько отошли, «отлезли от края». Но такие психологические вещи догоняют, они флагом развеваются по времени. И вот этот синдром национального унижения проявляется не тогда, когда собственно происходит сам крах, а тогда, когда «доходит» — сегодня стукнули вас чем-то тяжелым, сначала шок, а боль начинается уже потом. И осознание.
Поэтому самое страшное, что у нас есть сейчас в политической ситуации — вот этот догоняющий синдром национального унижения, который особенно ярко проявляется в таких промышленных провинциальных городах, где на него накладываются еще и социальные и национальные проблемы. (Поскольку на все это наложилось колоссальное нашествие инокультурного элемента, а это усиливает культурный шок.)
Отсюда прямой вывод, что делать. Первое — по полицейской части проблемы. Политика здесь может быть только одна. Другое дело, что проводить такую политику некем, некому и негде — да, это сложно — но, в принципе, никаких других вариантов нет. Вариант такой — жесточайшее подавление этнической преступности, которая должна быть предметом не криминального расследования, а предметом интереса и ответственности ФСБ, потому, что это угроза национальной безопасности.
Не потому, что этнические бандиты хуже, чем бандиты русские, они, может быть, и не виноваты, но объективно они являются страшной угрозой. То есть, жесточайшее подавление не взирая на остальные процедуры, потому, что мы понимаем, что это есть политический динамит.
И второе. Жесточайшее подавление беспорядков на этнической почве, если таковые возникнут — а они все равно будут возникать, в меньшей или большей степени, какая бы ни была эффективная политика. И в тот момент, когда происходит взрыв, не надо рассказывать людям, что мы, мол, с пониманием относимся к вашим эмоциям, а вы, пожалуйста, успокойтесь. Надо бить по башке — со всей силы. Чтоб неповадно было. До того надо разбираться, и после того можно разбираться. Но в момент беспорядков — они должны пресекаться с неимоверной жесткостью. Чтоб ни у кого не возникло даже мысли, что можно пойти, и что-нибудь погромить. Если мы хотим выжить.
Если будет осуществляться такая политика, жесточайшее подавление этнической преступности, и жесточайшее подавление ксенофобских выступлений, если таковые есть, то тогда власть не просто имеет право, но и обязана говорить, что никаких межнациональных конфликтов нет, а это только бытовая почва. И я обеими руками, четырьмя руками поддержу такого рода трактовку. Но только в условиях, когда все это существует на фоне чрезвычайно жесткой политики. Вот если нет никакой политики, если есть продажность, коррупция, попустительство, то тогда никто не имеет права, то есть просто невозможно, бессмысленно говорить о том, что это, мол, бытовое выступление.
Вот в этом смысле советская национальная политика в некоторых своих, будем говорить, идеальных проявлениях, является моделью. Другой модели не предложено. Подавление любых источников межнационального конфликта, и отрицание — на этом фоне — факта самого конфликта.
Потому, что никто никогда не гармонизировал национальные отношения, афишируя факт их наличия. И называя их, как у нас некоторые свободолюбивые товарищи, своими именами. Не надо называть вещи своими именами. Надо эти вещи ликвидировать. Пресекать. А называть их надо чужими именами. Чтоб не создавать прецедента. Чтоб не создавать героев и жертв.
И третье, уже выходя на общий план. Все это абсолютно бессмысленно и неэффективно, никакого результата в среднесрочной и долгосрочной перспективе не даст, если за этим не будет стоять принципиальное изменение в политике. В первую очередь — экономической.
То есть, мы должны строить великую страну, а не шарашкину контору. И если мы будем строить великую страну, тогда этот синдром национального унижения снимется. Он компенсируется — не сразу и не полностью, но компенсируется. Во всяком случае, или это будет — даже со всеми издержками, со всеми безусловно возникающими межнациональными трениями — или мы друг друга перережем.
С этой точки зрения, первая задача — изменение экономической и финансовой политики. То, что сейчас делают экономические ведомства, вот это создание фондов будущих поколений — это преступление. Потому, что фонд будущих поколений станет кладбищем для поколений нынешних. И у нас не будет людей, которые будут иметь возможность ухаживать за этим кладбищем, потому, что новое поколение не вырастет.
А то, что этой и подобными ей ситуациями пользоваться будут все — это обязательно. Единственная структура, которая заинтересована в подавлении, в недопущении межнациональных конфликтов — это российская федеральная власть. Всё. Все остальные могут по разным причинам быть заинтересованы в раздувании конфликта.
Бандиты заинтересованы — будут кричать, что это русский фашизм. Политическая оппозиция — заинтересована. Местные конкуренты на выборах, или в борьбе за власть — заинтересованы. Конкурирующие преступные группировки — заинтересованы, это инструмент, в том числе, и передела преступных рынков. Все заинтересованы. Люди, озверевшие совершенно, в силу разных причин, заинтересованы, потому, что им нужно свое состояние озверения на чем-то выместить.
Все заинтересованы. Единственным априорно лояльным, априорно добросовестным игроком в этой ситуации является федеральная власть. Которую все эти названные мной другие элементы будут гнобить и обвинять во всем.
