О России часто говорили (да и
сейчас иногда говорят), как о стране, которая имеет некую вселенскую миссию.
Предрекали, что ей суждено быть мировой державой, вершащей судьбы всей планеты.
Сейчас у многих это вызывает печальную или язвительную усмешку — дескать, чего
уж об этом рассуждать, решить бы свои насущные проблемы. Да, и вообще, зачем
нам думать обо всем мире, думать надо о своей нации.

Неподвижный двигатель

Между тем, для того, чтобы стать
мировой державой вовсе не надо думать обо всем мире. И уж тем более не надо
растекаться по этому самому миру, распространяя там свои военные базы, капиталы
или политические идеи. Страны, именуемые великими империями, сверхдержавами и
пр., обычно так и поступают, но всегда почему-то проигрывают в борьбе за мировое
лидерство. И чем более силен претендент на роль мирового гегемона, тем с
большим треском он обычно проваливается.

Все дело в том, что держава,
ведущая широкомасштабную экспансию, не может стать мировым центром. Не может,
потому, что слишком большое внимание уделяет мировой периферии, которую ей
обязательно «нужно» подчинить. Периферия эта настолько огромна, что центр в ней
просто-напросто теряется, или, иначе говоря, «размазывается» по ней. Как
следствие, распадается и сама держава.

А центр ведь должен быть
неподвижным. Не он должен тянуться к периферии, а она должна идти к нему. То
есть, понятно, что центр может снисходить к периферийным областям, однако это
нисхождением должно быть чем-то особенным — достойным особенности самого
центра. На первом плане для центра стоит его величественная неподвижность, а на
втором — его снисходительное движение.

В различных религиозных и
философских учениях Абсолют часто представляли себе чем-то непостижимым и
стоящим выше всех определений. Так, в индуизме существует представление о
безкачественном Абсолюте, превышающем и бытие, и небытие. Наряду с ним
существовал и качественный Абсолют — Чистое Бытие. Согласно православной
метафизике, сущность Бога непознаваема, тогда как его нетварные энергии вполне
познаваемы, и с ними можно соединиться. А великий Аристотель говорил о
перводвигателе, который, будучи абсолютно неподвижным, вращает все вокруг себя.

В принципе, любой центр
символизирует Абсолют, Бога. Это великолепно выражается в символизме креста.
Здесь небесная вертикаль пересекается с земной горизонталью в некоей
центральной точке, которая присутствует всюду — и на земле, и на небе. А еще
более показателен крест в виде свастики. Он символизирует неподвижность этого
вездесущего центра при всяком движении — по солнцу или против него.

Гитлер считал свастику символом
движения, и свою собственную НСДАП любил называть именно так — «Движением». В
этом была его грандиозная мировоззренческая ошибка, которая обрекла на
поражение весь мировой проект «великого фюрера». Гитлер предельно
сосредоточился именно на движении во все стороны света. Он стремился подчинить
себе всю мировую периферию и с этой целью вступил в вооруженный конфликт со
всеми ведущими странами мира. Итог известен — движение обратилось против самого
Гитлера, чья империя оказалась сжата со всех сторон.

Но Гитлер — это самый яркий пример.
Просто он со своей самоубийственной суперагрессией перешел за какую-то очень
важную для человечества черту. Но, по большему счету, вся борьба за мировое
лидерство есть размазывание центра по периферии. Страны, претендующие на
первенство, становятся этакими сплошными перифериями, которые соперничают друг
с другом, одерживают временные победы, но неизбежно потом проигрывают. А
мировое лидерство так и остается чем-то недостижимым, эфемерным.

На этом месте (или даже раньше)
многие недоуменно пожмут плечами и спросят — а нужно ли оно вообще, это самое
мировое лидерство? Как представляется, оно, безусловно, нужно. Не случайно же
почти все страны стремились (или стремятся) стать мировыми лидерами. Значит,
это стремление представляет собой некую необходимость — доминанту, которую
никак нельзя проигнорировать. Можно и нужно оптимизировать процесс ее реализации
— вот это уже другое дело.

Самобытие и безопасность

И здесь, конечно, недостаточно
одной только политики — внутренней и внешней. Нужна сверхполитика,
предполагающая выход на более высокий уровень. Политика, как таковая, основана
на борьбе за власть, которая происходит между равнозначными субъектами, ведь для
того, чтобы субъекты могли противостоять, т. е. стоять друг напротив друга они
должны быть до известной степени равными.

Победа в ней дает власть, но вовсе
не гарантирует подлинного могущества, которое может власти и не принадлежать. И
в данном плане было бы вполне уместным процитировать Ю. Эволу:

«Могущество — это не насильственная
власть, так как последняя выражает собой «положение напротив чего-либо» (и,
следовательно, на том же уровне), а не «над чем-либо».

Подлинное могущество отодвигает
борьбу на второй план. Его субъект сосредотачивается на себе, он укрепляет свое
собственное бытие, ему достаточно себя самого. Это — на горизонтальном уровне,
а в плане вертикальном субъект подлинного могущества устремляется строго верх,
открывая себя для влияния со стороны намного более могущественного Субъекта.

Конечно, полностью избежать борьбы
и выхода вовне себя — по горизонтали — нельзя, но этот выход, как уже было
сказано, находится на втором плане. На первом осуществляется самобытие
субъекта, которое и привлекает внешние силы. Они, эти силы, тянутся к субъекту,
к центру, осуществляя восходящее движение. И он ценен для них тем, что он есть,
причем это «есть» означает полноту бытия. Сам же субъект и центр нисходит на
периферию в особых случаях, которых, впрочем, может быть достаточно большое
количество. Главное, что это нисхождение не есть что-то постоянное,
осуществляемое в режиме непрерывности. Постоянно и непрерывно нисходит не сам
субъект, но его энергии, проявления, которые имеют одну с ним сущность, но
которые все-таки отличаются от него. Это уже — уровень политики.

Теперь попытаемся перенести эти
абстрактные построения в область интересующей нас державной конкретики.
Держава, понимаемая как мировой центр и субъект мирового могущества, не должна
вести какую-то политико-экономическую борьбу за власть над периферией. Ей не
нужны ни страны-сателлиты, ни военно-политические блоки, ни экономическое
присутствие, ни идеологическое воздействие. Все, что надо для жизни
государства, имеется внутри этого самого государства, остальное рассматривается
как нечто внешнее и принципиально ненужное. Воздействие вовне, конечно,
осуществляется, но оно ставит своей целью не расширение влияния, а сохранение
статус-кво. В основном, это касается обеспечения безопасности мировой державы.

Причем сильная держава может
позволить себе ограниченные расходы на поддержание этой безопасности. Так,
ядерного арсенала (причем, не обязательно гигантского) вполне хватит для того,
чтобы навсегда устранить хоть какую-то угрозу внешнего нападения.

Режим автаркии надежно охраняет
страну от любой экономической интервенции, делая ее невозможной.

Что же до «агентуры влияния»,
«организационного оружия» и прочих элементов пресловутой «невидимой войны», то
здесь так же все вполне решаемо. Достаточно иметь волю (материальные
возможности есть и так) для того, чтобы нанести ассиметричный удар по тем внешним
элитам, которые пытаются влезть во внутренние дела. (Детали таких ударов успешно
разработают спецслужбы.)

А уж идеологическое проникновение,
при отсутствии вышеперечисленных трех внешних факторов, становится полностью
безопасным. Для его нейтрализации достаточно пропаганды при однозначном отказе
на запрет идей. Вообще, идеи становится страшной силой только тогда, когда их
запрещают. А когда их свободно, умело и открыто исследуют, то они уподобляются
препарированному организму.

Говорят, что сторона, находящаяся в
постоянной обороне, обречена на проигрыш. Это верно, как верно и то, что на
проигрыш обречена и сторона, забывающая о том, что надо обороняться. Но в нашем
случае принципиально невозможным становится само нападение, а это отменяет и
нужду в обороне. Стоит только начать проводить сверхполитику, как у России
появится такое количество доброжелателей, какое не смогла бы дать и самая
неистовая экспансия. Придется даже отбиваться от большинства желающих перейти
под наш протекторат.

Россия может сделать это. У нее
есть все условия для создания самобытной (во всех отношениях) внутрьдержавы,
по-настоящему суверенной, независимой от внешнего мира. Мы обладаем ядерным
оружием, которое делает бессмысленным любое нападение на нас. В нашем
распоряжении обширнейшая и разнообразнейшая территория, прямо-таки насыщенная
всевозможными ресурсами. К нашим услугам множество специалистов по политической
безопасности. Чуть хуже обстоят дела со специалистами по безопасности
идеологической, но это дело вполне наживное.

Московитский образец

Но вот, что действительно плохо,
так это наличие периферийного мышления, которое присуще всем группам —
элитарным и претендующим на элитарность. Почти все они, так или иначе, но
выступают за экспансию в разные страны. Только одни мыслят ее как бесконечное
разветвление нефтегазовой Трубы, а другие — как столь же бесконечное размещение
военных баз.

В то же время противники экспансии
впадают в другую крайность, вообще предлагая отказаться от универсального и
вселенского мышления. Они утверждают, что мировая империя — это обязательно
какие-то лишения, которые выпадают на долю русских. Так вот — никаких военных
баз, да и труб нам не нужно, как не нужно и никаких «мессианских» лишений.
Нужно лишь перестать ощущать себя периферией — как активной, так и пассивной.
При этом необходимо считать себя мировой империей и действовать как мировая
империя — но исключительно в пределах Русского государства (размеры которого, в
любом случае, не должны превышать размеры бывшего СССР) и, если сложится
благоприятная обстановка, в ареале близких нам стран (Болгария, Сербия,
Черногория, Греция). Вся остальная активность должна быть, по большей части,
геокультурной, без особого привкуса политики. То есть, если мы захотим
реализовать панславянский проект, то его можно и реализовать — но без
каких-либо федераций и конфедераций, а в плане культурного сотрудничества и
совместных исторических реконструкций.

Примерный аналог неподвижного
полюса можно найти в Московской Руси. Она считала себя Третьим Римом, но все же
не спешила присоединять к себе земли отпавшего «еретического» Запада и даже
православного Юга, попавшего под власть турок. Экспансия велась на Восток — в
малозаселенную Сибирь, представлявшую собой некую социокультурную «пустыню».
Кроме того, Русь активно сражалась с угрожающими ей ханствами, что было ответом
на их военно-грабительские походы.

Любопытно, что русское
правительство допускало самую широкую инициативу с мест в плане миграции. Так,
освоение Сибири происходило, в основном, снизу — усилиями вольных колонистов.
Еще более показательно миграционное движение на Дон. Здесь не центр шел на
периферию, а сама периферия как бы расширяла свою территорию.

На Западе, напротив, центр всячески
стремился на периферию, часто проецируя себя через огромные расстояния,
разделенные морями и океанами. Это заложило основы западной экспансии, которая
носит сугубо периферийный характер и отличается, в силу этого, нестабильностью.
Ярчайший пример подобной нестабильности — империи Карла Великого, Наполеона и Гитлера,
чье существование было весьма недолговечным.

Более того, и в плане внутренней
политики многое происходило при существенной автономии социальной периферии от
властного центра. Так, на Руси существовало широчайшее местное самоуправление.
Местные общины-волости имели огромные полномочия — так, администрация (воеводы
и волостели) не могли судить кого-либо или предпринимать решения без воли
выборных лиц, которыми являлись деревенский староста и земский пристав.
Выборные от общинников составляли особый орган — земскую избу, которая
функционировала при земском старосте — выборном руководителе уезда. А выбирался
он крестьянами и населением городских общин.

Земский староста и земская изба
заведовали городским хозяйством, разверсткой земли. Они могли обсуждать дела
крестьян и посадских людей, доводя свое мнение до воеводы или же до самой
Москвы. Воевода не имел права вмешиваться в компетенцию органов земского
(общинного) самоуправления. (В то же самое время сама община выполняла многие
тягловые обязанности перед государством — совершенно без какого-либо диктата с
его стороны.)

Выборные от посадской общины
принимали участие в деятельности Земских соборов, являвшихся съездами
представителей от русских сословий и регионов. Так, Земской собор 1649 года, по
требованию представителей от посадских общин, включил в принятое им Уложение
особую главу «О посадских людях».

Бюрократия в «отсталой» Московии
была минимальной — особенно в сравнении с такими монстрами, как чиновничий
аппарат абсолютистской Франции. Весь центральный штат в конце XVIII в.
насчитывал 2 тысячи служилых людей, причем половина из них служила в главных
четырех приказах.

В то же время русская власть впала
в иную, нежели Европа, крайность. Она стала слишком уж неподвижной, что мешало
проводить промышленную модернизацию. Дело попытался поправить Петр Алексеевич,
которому удалось добиться серьезных политико-экономических успехов — за счет
жесткой мобилизации ресурсов. Но в плане сверхполитики произошел серьезный
проигрыш — Россия стала слишком уж завязана на Европу, от которой переняла
страсть к периферийной экспансии.

Элита в Московской Руси находилось
в теснейшем социокультурном единстве с народом, хотя, конечно же, здесь и было
очень много коллизий (Они, вообще неизбежны в вашем несовершенном мире.) Не
случайно хорват Ю. Крижанич писал в XVII веке о том, что русские простолюдины
носят богатую одежду и роскошные украшения, как и знать. А вот свидетельство о
положении с продовольствием: «Изобилие в хлебе и мясе так здесь велико, что
говядину продают не на вес, а по глазомеру». (Иосафат Барбаро, венецианский торговец
и дипломат, 1480 год).

Московская Русь была образцовым
национальным государством русского народа, которое, в социальном плане, было на
порядок выше всех современных ему европейских государств. И этот уровень был,
во многом, достигнут за счет того, что народ Московии считал себя Третий Римом,
не претендуя в то же время на земли Рима Второго (Византии, захваченной
турками) и Рима Первого (отошедшие к Западной Европе). Русские осознавали свое
мировое лидерство, но относили его именно к внутреннему положению своей державы
— хранительницы, но отнюдь не распространительницы благочестия. И, что
характерно, этот сверхполитический и внутрьдержавный порядок дал трещину именно
тогда, когда при царе Алексее Михайловиче русское римлянство и византийство
стали понимать буквально и сугубо политически — как необходимость возрождения
Византии и отвоевания Царьграда. Более того, византизм попытались сделать
образцом для проведения церковной реформы. В результате, русская церковь и
русское общество оказались расколоты — по отношению к византийству. В
дальнейшем византийско-римская идея практически была сведена к положению о
необходимости захвата Константинополя, что привело к ее окончательной
политизации.

Сегодня нам пора вернуться к идее
подлинного мирового могущества, которая есть идея национальная и
сверхполитическая.

Оригинал этого материала
опубликован на ленте АПН.