ВТО — вещь, которая карман не тянет
Дмитрий Орешкин, руководитель группы «Меркатор»:
Хорошо, что мы вступаем в ВТО, плохо, что поздно, и, похоже, дорого за это заплатили. Но в целом то, что вступили, хорошо. Для людей это означает в обозримой перспективе, к примеру, снижение цен на иномарки. Не уверен, что это хорошо для Горьковского автозавода, и даже что произойдет реальное снижение цен, потому что экономия на таможне может быть отыграна повышением дилерских долей. То есть, если рынок готов платить за эти иномарки, то их будут продавать все равно по этим же ценам, только деньги пойдут не в таможенные платежи, а в какие-то другие карманы.
Но, в любом случае, торговля интенсифицируется, а главное — у России появляется возможность влиять на выработку экономической, таможенной политики, политики государственного протекционизма, и так далее. ВТО — это та вещь, которая в кармане лежит, и карман не тянет. Поскольку там все страны действуют в собственных интересах, то никаких сверхъестественных обязательств членство в ВТО на Россию не налагает. В отличие от того, что думают многие критики этого решения.
Китай — в ВТО, да практически все крупные страны уже в ВТО, кроме России. А значит, это решение абсолютно рациональное со стороны федеральной власти. Хотя лучше б его сделать раньше, но очень трудно было преодолеть собственное лоббистское сопротивление со стороны сельского хозяйства в лице Гордеева и в значительной степени — со стороны производителей отечественных товаров, которые боялись зарубежной конкуренции.
Коротко подводя итог, можно сказать так — для производителей наших ситуация становится более конкурентная, следовательно, придется предпринимать новые усилия, чтобы сделать свою продукцию более качественной, более дешевой, более эффективной, что, в конечном счете, полезно и для страны, и для населения.
А для населения вступление России в ВТО однозначно позитивно, потому что появляется больше продуктов хороших и разных, больше конкуренции на рынке, и, соответственно, медленней растут цены. Нельзя сказать, что снижаются, но растут медленней.
Поэтому, как потребитель работник Горьковского автозавода выигрывает, а как работник — проигрывает. Потому что придется повышать эффективность, интенсивность труда, сокращать число занятых, чтобы поддерживать конкурентную борьбу. Кого-то могут уволить, кого-то могут заставить больше работать. В общем, по большому счету, это двусторонняя проблема. Но если мы хотим конкурировать с развитым миром — надо конкурировать, ничего не поделаешь.
Автомобильная промышленность наша при вступлении в ВТО вряд ли обрушится, просто могут цены обрушиться, а если точней, сократиться. На те же самые «Жигули», на «Волги». Но это все равно происходило бы неизбежно. У нас в Москве уже новые «Жигули» довольно редко увидишь. Если у людей есть 7-8 тысяч долларов, чтобы купить эту машину, они предпочтут занять еще 2-4 тысячи, и купить какую-нибудь иномарку. И надежней, и симпатичней, и, в общем, приятней.
С другой стороны, рынок просто сместится. В Москве сейчас достаточно высокий уровень стандартов потребления, а вся провинция все равно ездит на «Жигулях», потому что туда иномарки не доходят, они расхватываются еще в центральных районах, а, во-вторых, очень трудно набрать даже пять-шесть, семь тысяч долларов. Так что, в целом рынок сохранится, но менеджмент будет поставлен в более жесткие условия.
То же самое касается сельского хозяйства. Потому что у нас сельское хозяйство — вопреки многочисленным воплям по поводу его гибели — существует, и во многих местах эффективно развивается. Другое дело, что оно несет на себе неэффективный аппарат, который обладает уникальными лоббистскими возможностями.
В частности, все эти разговоры по поводу сельскохозяйственной безопасности, которые были страшно модными лет пять-десять назад, сейчас смысла просто не имеют. Когда человек в магазинах покупает колбасу, его не интересует, калужская это колбаса, финская, венгерская или датская.
Нас пугали тем, что в любой момент датчане возьмут и перекроют нам поставки колбасы, и у нас своей не будет, потому что у нас нет собственной продовольственной безопасности. И под этот шум из бюджета сельского хозяйства забирали огромное количество дотаций, которые благополучно делились между колхозами, колхозы их благополучно разворовывали.
На самом деле, это все было формой социальной поддержки села. Потому что село не производило рыночной продукции, а было потребителем денег из федерального бюджета. Людям платили зарплату — убогую, какую ни есть, сто рублей в месяц, двести рублей — но которая поддерживала более-менее человеческую форму существования.
На самом деле проблема в том, что надо повышать эффективность сельского хозяйства. Это трудно — в особенности в условиях высоких цен на горюче-смазочные материалы. И, что еще труднее, в отсутствие технологии — потому что молоко нужно привезти, нужно запаковать, доставить в центр потребления и продать. Все это сложно. Для всего этого нужна инфраструктура. И один фермер может треснуть, но ничего не сделает. Может молоко собрать, но если его везти за 30 километров до приемного пункта, а там — монопольная цена, скажем, 15 копеек за литр, то ему это на фиг не нужно.
Но это, на самом деле, никакой связи с ВТО не имеет. Это проблема внутренняя, и связана она с недоразвитой структурой экономики и с отвратительной социальной инфраструктурой.
