Злой клоун
Станислав Яковлев, обозреватель сайта Каспаров.Ру, лидер молодежного движения "Смена"
Скромность узника есть украшение темницы (с)
Приглашение на казнь.
Любопытный факт, уже отмеченный каким-то весьма неглупым человеком: Борис Николаевич Ельцин, в памятное всем нам время распростерший над Россией роскошные сорокоградусные крыла с незабываемым бутылочным опереньем, на определенном этапе своего специфического царствования неожиданно осознал, что без идеологии ему справляться со страной тяжеловато. Ельцин собрал анклав многомудрых мужей, и, чуть ли не заперев их по авиньонскому примеру в академической курии, повелел несчастным в кратчайший срок состряпать подходящую систему смыслов.
Лично мне с той рисковой аферы особенно запомнилась замечательная карикатура в «МК»: лыбящийся исполин вопрошает у сконфуженных мужичков: «Ну что, овладела вами национальная идея?»
«Как подкралась, да как овладела. Насильно…» — охают потирающие бока мужички…
Инициатива предсказуемо закончилась крахом. После многочасовых бдений растерянные философы выползли из каземата на божий свет и отчаянно развели руками – объяснить, что происходит в России и куда нас происходящее в итоге заведет, добросовестным научным сотрудникам оказалось решительно не под силу. Борис Николаевич плюнул сгоряча, раздал пару оплеух, поморщился немного, как пьяница над чаркою вина, и… продолжил нами править по-прежнему. Без идеи…
Гоббс отдыхает
Кто бы осмелился предположить тогда, что всего-то через пяток помраченных лет духовно отощавшие на идеологической диете россияне внезапно узрят искрометнейший фокус: отполированный до тошнотворной глянцевитости гражданин — по роду занятий изрядно омолодившийся Коппелиус (бывший охранник, бывший пиарщик и бывший чеченец) — наманикюренной рукой изящно начертал на стене грановитых чертогов худощавый ряд сложносочиненных реплик. В соответствии с уложениями нового иллюзиона, реплики отслоились от тверди, обросли грубой кожей и превратились в приводные ремни, вращающие шестеренки в головах как парламентских манекенов, так и вальсирующих вокруг них марионеток более скромного масштаба. Предохраняя механизм от коррозии и заедания, человек, ранее известный как Дудаев, время от времени умасливает его корректирующими директивами на языке столь же синтетическом, сколь и безыскусном. Задает тональность, формирует код, ассистенты охотно подвывают.
Рассматривать публикуемые директивы на предмет внятного содержания – для нормального человека намерение гиблое, все равно, что выискивать сюжет приключенческого романа в охапке обгорелых перфокарт. Лучше чем Быков, впрочем, про это и не напишешь.
Я понятия не имею, какие именно фигуры из гордой пылью опушенного пантеона политических мыслителей минувших столетий вдохновляют современных кремлевских книжников на разработку «Его идеологии» со всеми полагающимися манифестами, семинарами и прочим просветительским трудом по разъяснению недалекой черни, в каком на самом деле замечательном, справедливом, и гармонично обустроенном обществе эта чернь имеет счастье обитать. Александр Дугин трясет, словно мудями, книжицей Николая Устрялова, своими комментариями низводя знаменитого сменовеховца до уровня смехопанорамовца. Выгребаются из библиотечных склепов до консистенции кирпича слежавшиеся от долгого неупотребления фолианты русского национал-социалиста Ивана Ильина. Неистовая огнегривица Юлия Латынина выцеживает одного из главных правительственных идеологов Алексея Чадаева до сухого остатка и безошибочно опознает в этом остатке комок скверно усвоенного чадаевским организмом Гоббса.
Томас Гоббс, и в самом деле, единоприроден нашим охранителям, как никто другой, даже если сами охранители об этом не догадываются. «Левиафан» написанный в критический момент английской истории (на дворе стоял 17 век), обязан был разъяснить всем интересующимся, для чего стране необходима монархия и желательно — абсолютная. Разъяснить не в категориях пошлой и окончательно утратившей любую убедительность метафизики – «помазанник Божий» и прочая, как выражался Александр Зиновьев, «поповщина» скептический британский социум только сильнее бы раздраконили – а в терминологии, по возможности, максимально научной.
Гоббс прилежно справился с задачей, однако характер его работы определил конечного адресата «Левиафана» не как обитателя площадей и рынков, переулков и трущоб, а представителя той самой «государственной элиты», который в своей незаменимости и суверенности не сомневался и безо всякого Гоббса. Аристократу, разумеется, приятно было узнать, что он не просто так — дармоед, а "актор" процесса великого государственного делания, что мнением толпы на этот счет можно и нужно пренебречь, ибо смерд — существо бессмысленное, прах есть и в прах отыдет.
Гоббс прямо так и писал – необходимо различать народ и толпу. Народ хороший и всегда «за». А толпа — да, тьфу на нее! Правь, дорогой суверен, опираясь на страх — другого языка толпа не понимает… По Гоббсу, кстати, суверен может быть понятием и коллективным — чем-то вроде нынешней АП.
Однако Уроборос кусанул себя за хвост: Гоббс оказался в итоге ярчайшим представителем «экспертократии», льющей елей в уши представителям правящего класса (естественно, для классов эксплуатируемых этот елей оборачивается кипящей серой, и под таким дождем цветы не расцветают). Закрытый симбиоз «власти» и «политической философии», берущий свое начало от института, пардон, скальдов за пиршественным столом конунга, исполнявших баллады по заявленному владыкой принципу «расскажи мне обо мне», безусловно, имеет право на существование. Но вряд ли может заместить собою полноценную национальную стратегию и служит слабым утешением для тех, кому не достается с этого стола даже самых обмусоленных объедков.
Вместо программы сокращения социального разрыва, примирения «элит» и «быдла», и их дальнейшего взаимодействия к вящему общегосударственному благу, экспертократ возносит «элиты» на недостижимую — карикатурную по отношению к их реальному качеству — высоту, декларируя тем самым обязательность разрыва и бессмысленность любого примирения. Мол, "негоже лилиям прясть". Быдло, по расчету экспертократа, должно этими зияющими высотами устрашиться до немой оторопи и покорно вернуться к сохе, лохмотьям и баракам, иной доли себе не разыскивая. И какое-то время быдло действительно впечатляется, давая возможность гипнотизеру-экспертократу отчитаться перед начальством о зримом и великолепном результате своего интеллектуального труда. Экспертократ же молится Богу, чтобы эффект от гипноза продержался ну вот хотя бы еще пару годочков, а дальше – хоть потоп (к тому времени давно уж в Ницце греться будем или еще чего-нибудь изобретем, грузин к примеру люстрируем: голь на выдумки хитра, но Де Голль хитрее).
Собственно, в этом и состоит разница между экспертократом и идеологом: идеолог объясняет действительность, экспертократ — только лакирует, гримирует ее. Работа идеолога состоит в правдивой оценке происходящего с точки зрения национальных интересов, задача экспертократа – в подгоне любого события под готовую оценку: «ничего серьезного не произошло, стабильность ущерба не претерпела». Схожими формулами мыслят пиарщики, брэнд-менеджеры, копирайтеры. Имеющие дело с готовым, не поддающимся модификациям продуктом, они обязаны создать для него максимально привлекательный имидж в глазах конечного потребителя. В процессе работы они вынуждены учитывать, что потребителем является не только покупатель, но и производитель (в политике – производитель власти), причем производитель, как заказчик – в первую очередь. Отсюда получается причудливый парадокс: недоучившийся театральный режиссер смог решить задачу, над которой порасшибали лбы политические профессионалы ельцинского времени. Они действительно и всерьез пытались обозначить позитивный итог, к которому сможет прийти Россия при сохранении своего текущего курса. Режиссер поступил проще: изобразил приемлемый итог, после чего объявил, что именно к нему мы и идем, а кто сомневается – тот дурак и вредитель.
Недаром вызвала такую бурную реакцию статья Александра Храмчихина «Верните Дедушку». Храмчихин, не будучи убежденным ельцинистом, весьма остроумно доказал, что события эпохи Бориса Николаевича понятиям «суверенитет», «борьба с НАТО», «национализация будущего», «геополитическая экспансия» и пр. соответствуют ы гораздо большей степени, чем нынешняя унылая действительность. А значит, вся «Его идеология» либо откровенно фиктивна, либо не совсем «Его» и не имеет права позиционироваться как «программа возрождения России» против «былого тошнотворного хаоса».
Спорить с Храмчихиным затруднительно. Главная, вызвавшая наибольшее народное отторжение черта ельцинского режима получила название «либерастия» и заключалась в возвеличивании «эффективного собственника» над «различными иждивенцами» — честными тружениками, способными, как неожиданно оказалось, только «клянчить и жрать». Исчезновение «либерастической доминанты» из государственной идеологии действительно позволяло бы предположить кардинальный перелом во взаимоотношениях власти и общества.
Однако либерастия как стопроцентно западный, и при этом не такой уж и популярный на Западе культ индивидуального, безостановочного и безответственного потребления не только никуда не исчезла, но, кажется, значительно усилила свое влияние, слегка подкорректировав имидж. Либерастия теперь негласно называется «гламуром». Его убежденные поборники сегодня с легкостью необыкновенной устраиваются на работу в ФЭП и окрестные структуры.
При этом, американское словечко «лузер» превратилось во вполне официальный штамп, которым власть клеймит любого своего противника. Экспертократы, оправдывая абсолютно шоковые, «гайдарочубайсовские» реформы, монетизации и нацпроекты на полном серьезе предлагают пускать «на пепельницы черепа» неэффективных пенсионеров, голодных работяг, бесполезных для «рынка» студентов и прочих врачей-учителей, которым хорошо бы переквалифицироваться в водителей мусоровозов. Чем эти предложения отличаются от риторики Ирины Хакамады, предлагавшей шахтерам собирать грибы, лично я не совсем понимаю. Но Хакамада хотя бы раскаялась. Эти – не раскаются никогда. Они Россию "возрождают": «мы и отца обольем керосином и в улицы пустим – для иллюминаций». Это похлестче Гоббса будет — тот, как известно, утверждал, что суверен имеет право на все, за исключением лишения своих подданных средств к существованию и воспроизводству.
Программа же повсеместного насаждения русофобии и поощрения нелегальной иммиграции и вовсе не сменила вывески — как называлась «борьбой с фашизмом», так и называется. Более того, теперь борьба с фашизмом — неотъемлемая часть официального патриотического воспитания. Раньше эту программу можно было хотя бы разоблачать, теперь же любое разоблачение является антигосударственным актом и проходит по статье «экстремизм».
«Решение чеченской проблемы», катастрофическое и позорное, оказалось несопоставимо ни с каким Хасавюртом. Награждение Рамзана Кадырова орденом Героя России с последующим измывательством над Ульманом, Аракчеевым, Худяковым пахнуло предательством, по сравнению с которым детскими играми кажутся все «стратегические уступки» российских генералов во время обоих чеченских войн.
Слова «Кремль» и «бабло» превратились в синонимы. К баблу принято рваться. Услышав слово «гламур» — истекать слюной. Никто не хочет быть лузером (а кто хочет – тот фрик). Похвали Кремль и возможно, он даст тебе немножко бабла, приобщит к гламуру и покажется тогда небесное светило золоченой гаечкой от Лексуса. Под этот гамельнский мотивчик власть пополняет ряды своих сторонников молодыми цепными крысами умопомрачительной прожорливости (разумеется, иждивенцами в куда меньшей степени, чем какие-то социально немобильные инженеришки).
Однако между временем Ельцина и временем Путина есть одна весьма существеннафя разница. Называется она — «порядок». Об этой разнице я скажу площадной лексикой…
"Кто так на хуй ходит?!!"
Время Ельцина – каждый сам за себя. Элиты грызутся друг с другом, наплевав на народ: «идите на хуй и отъебитесь». Растерянные граждане, предоставленные сами себе, честно ходили на хуй — каждый в меру своих способностей. Считалось, что таким образом Россия получила свободу.
Время Путина – консолидация элит, вычистка инородных элементов и обращение ебла демиурга на народные массы: «Кто так на хуй ходит? Разброд, шатание, непорядок! На хуй следует ходить строем, чеканя шаг, под согласованную музыку, с бодрым выражением лица!»
Раньше мы знали, что власть – merde. Теперь мы обязаны это merde еще и вылизывать.
Пресловутое «усиление роли государства» выродилось исключительно в то, что государство стало считать своим долгом доебаться до гражданина по любому поводу и навязать ему свою точку зрения даже в моменты, государственного вмешательства традиционно не предполагающие. «Порядок» пришел к нам с ехидной харей российского мента и железобетонным «не положено», звучащим прежде, чем успевает сформулироваться любая робкая просьба. При Ельцине мы хотя бы имели право на недовольство, что подтверждается навсегда прославившим девяностые годы расцветом самых удивительных политических движений. При Путине это право безнадежно утрачено – на каждый вопль немедленно следует ответный удар.
Если Ельцин – это кислородная подушка, от которой кружилась голова и тем сильнее кружилась, что никакого иного питания кроме этого самого кислорода не предполагалось, то Путин – медленное, издевательское удушение. Возникающие от нехватки воздуха макабрические картины предлагается с наслаждением и радостью считать образом нашего светлого будущего и других радостей себе не требовать.
Государственники торжествуют и пьют шампанское, но для меня их ликование загадочно.
Возьмем, в качестве примера, Третий Рейх. Это, разумеется, неполиткорректно, но уж если охранители цитируют Ильина, то будем считать, что и нам можно.
Роберт Лэй, имперский министр труда, в одной из своих речей произнес следующую фразу: «Я всего лишь незначительная деталь в механизме великого государства, призванного обеспечить вам счастливую жизнь». Лэй не соврал, мы можем относиться к этому как угодно, однако при Гитлере немцы действительно были счастливы (за чей счет – разговор отдельный), и счастье это имело под собой, в том числе, и самую что ни на есть бытовую основу.
Если бы эту фразу произносил Сталин, еще одна фигура, на которую так любят ссылаться прикормленные кремлядью комментаторы, то звучала бы она вероятнее всего так: “Мы с вами всего лишь незначительные детали в механизме великого государства, призванного обеспечить счастливую жизнь для будущих поколений”. Здесь спорить тоже не с чем, несмотря на все трудности и ужасы сталинской эпохи, частная собственность была ликвидирована, индустриализация проведена, доступ к образованию и культуре обеспечен для всех слоев общества. И так далее, и так далее. Да и сам Сталин — аскет и трудоголик — не поражал публику брильянтовыми перстнями, персональными яхтами и пиджаками от европейских кутюрье.
А теперь представьте на трибуне любого «опричника» со Старой Площади, хоть Модеста Колерова, хоть Егора Холмогорова. Как бы он не тужился, как бы не пучил очи, как бы не «комбинировал смыслы», все равно летит из пасти ослиный рев: “Вы все лишь незначительные детали в механизме великого государства, призванного обеспечить счастливую жизнь для правящих элит. То есть для нас. Большое человеческое спасибо, а теперь по стойлам бодрой рысью – марш!”
Вся эта прелесть легко объяснима: при Дедушке каждый кусок был на счету и за эти куски увлеченно боролись, не отвлекаясь на посторонние явления. Теперь кусков стало так много, а конкурентов так мало, что первостепеннейшей задачей оказалось охранительство битком набитого амбара от всякого окрест шатающегося сброда. Раньше было – «денег нет». Теперь – «есть, да не про вашу честь, а почему не про вашу, а потому – государственные интересы. Чтобы вы про государственные интересы разный экстремизм не думали, мы вам устроим сладкую жизнь под ментовской дубинкой и чиновничьей жопой – вот и думайте о жизни».
Искусственная бедность и гражданское бесправие есть, по сути, меры вполне полицейские. Власть ни перед кем не отчитывается, потому что никто давно уже не требует с нее отчета – не хватает либо гордости, либо смелости, либо влияния. Редкие сорвиголовы проходят по разряду лузеров и постояльцев СИЗО, их голос признается величиной, которой можно с легкостью пренебречь.
Ах да, еще нас Америка боится! Америка боится нас исключительно как нормальный человек боится татуированного беспредельщика. Америка давно поняла, что единственные отношения, которые стоит иметь с Россией – это отношения сугубо деловые. Но как можно находиться в деловых отношениях с персонажем, изначально плевать хотевшим на любые представления об этике и законности? Страх Америки – не более и не менее чем страх опрятного бизнесмена, заключившего выгодный, но сомнительный договор с блатным уголовником-шантажистом. Если шантажист на следующий день после подписи под контрактом покупает себе охотничье ружье, кастет, утюг и паяльник – кто угодно занервничает. Однако нам радоваться за объем мышц кремлевского урки как-то не с руки – его кулак врезается в оторопелое лицо российского гражданина куда чаще и охотнее, чем в печень Кондолизы Райс. Мы для него – тот же источник прибыли, что и иностранные государства. Только значительно более терпеливый и безответный. Все, что экспроприируется правительственной гопотой у «геополитических противников России» — в любом случае проходит мимо народа: складывается в тот самый амбар–общак и запирается на тяжелый висячий замок.
Чтобы всерьез восхвалять такое, необходимо быть человеком с болезненным и искаженным эстетическим мировосприятием. На ум приходит только Константин Леонтьев – но и он, я уверен, разрыдался бы…
Вот и все пресловутое государственничество. Считайте меня анархистом, пожалуйста. И верните Дедушку, наконец – за неимением лучших вариантов!
Рыжий Плеве
Ильин, Гоббс, Устрялов и прочие – всего лишь литавры в оркестре, басы в саундтреке, эффектная лепнина по фасаду, но, разумеется, вовсе не интеллектуалы, чьи труды в действительности определяют и объясняют намерения клептократической кремлевской группировки. Куда более интересны реальные бюрократические функционеры, ошибки которых власть пытается сделать основой своей победоносной стратегии, тем самым заведомо лишая себя любого шанса на победу. Таковых функционеров, разумеется, представляется великое множество, но яснее прочих, на мой неискушенный взгляд, вырисовывается один довольно безрадостный исторический силуэт.
Силуэт этот принадлежит Вячеславу Константиновичу Плеве, статс-секретарю, сенатору, матерому человечищу. Вот что пишет о нем публицист и историк Юрий Давыдов:
Идеалом Плеве была вечная мерзлота политического грунта. Ему говорили, что со дня на день возможна студенческая демонстрация, он отвечал «Высеку». Ему говорили, что в демонстрации примут участие курсистки, он отвечал: «С них и начну». Надо бы уточнить. Начинал Вячеслав Константинович – и продолжал – не розгами, а кандалами и эшафотами.
Символ всего сущего он видел в параграфах инструкций. Он был столь же фанатичным бюрократом, как и свирепым шовинистом. Именно Плеве разгромил украинских мужиков–повстанцев. Именно Плеве подверг военной экзекуции грузинских крестьян. Именно Плеве науськивал погромщиков на еврейскую голытьбу. Именно Плеве гнул долу финляндцев. И желая воздать должное коренным подданным, утопил русских матросов в пучинах Цусимы, русских солдат загубил на сопках Маньчжурии: именно Плеве подвизался в дворцовом круге рьяных застрельщиков Русско-японской войны.
— Я сторонник крепкой власти во что бы то ни стало, – бесстрастно диктовал он корреспонденту «Матэн». – Меня ославят врагом народа, но пусть будет, что будет. Охрана моя совершенна. Только по счастливой случайности может быть произведено удачное покушение на меня…
Какой узнаваемый типаж! Здравствуйте, Вячеслав Константинович, сколько лет прошло – а Вы ничуть не изменились. Даже после того, как бомба эсера Егора Созонова разметала Ваши потроха по всему Английскому проспекту. Век назад случился сей прискорбный инцидент, а Вы все как новенький.
Я же, простите за бестактность, напомню: после того, как Вас ухлопали, вся Россия ликовала. Включая князя Голицына, уж вовсе, казалось бы, не народовольца…
Власть, заблудившаяся в зеркалах своих загородных резиденций. Власть, считающая себя тем более крепкой, чем беспощаднее она расправляется с мирными манифестантами. Власть, обеспечивающая себе ложную уверенность в безоблачности завтрашнего дня, днем сегодняшним подавляя любое инакомыслие, общественную инициативу и живой уличный голос (звучащий на улицах только потому, что доступ в официальные государственные структуры ему предусмотрительно перекрыт навсегда). Наконец власть, заражающая общество искусственными конфликтами для того, чтобы вывести себя, подлинную виновницу всех раздоров, из-под вероятного удара. Такая власть у нас уже, как видим, была. Итог ее известен и мог бы послужить хорошим уроком, однако у отечественных бюрократов короткая память.
Уважение к такой власти снижается в геометрической прогрессии. Лучше всех этот феномен объяснил Петр Филимонов в своей замечательной пьесе «Шапито-Юрт»…
Краткое описание сюжета: был в городе Грозном цирк. А в цирке два клоуна выступали. Белый и рыжий. Русский и чеченец. Но это до войны, а как началась война, встретились на руинах два бывших клоуна непримиримыми противниками, солдатами враждующих армий. Неожиданно встретились. И разговор повели (эта сцена — одна из моих любимых в современной драматургии, вообще):
Маджадов: Я с тобой не воюю. С армией твоей – да. Со страной твоей дурацкой – да. С тобой – нет.
Селиванов: Чем же это у меня страна дурацкая?
Маджадов: Да в колпаке дурацком. И с бубенчиками. Все смеются над ней. А вы еще кровожадность свою пытаетесь показать. Вот я тебя когда палкой бью – я страшный?
Селиванов: Ты глупый. А меня жалко.
Маджадов: Вот, Николай. Браво! Вот я – это Россия. А ты – это Чечня. В данном случае. Но твое дурацкое государство не училось в цирковом училище, оно не понимает, что смешно на него…
Но это война в Чечне. И отношение к этой войне в российском эклектичном обществе самое разнообразное. А вот когда государство по отношению к собственным гражданам ведет себя как рыжий клоун с палкой и надеется таким образом "упрочить стабильность" и "поднять авторитет"… И ведь на полном серьезе, с рыданием в три глицериновых ручья обижается, что Марш Несогласных привлек куда больше внимания западной прессы чем семьдесят тысяч "дедов морозов им. Василия Якеменко"! Но так уж получилось, что западного зрителя не интересуют постановочные карнавалы нанятых школяров в колпаках с бубенчиками, западный зритель считает политическим событием только реальное народное волеизъявление.
Напрасно Асланбек Юрьевич пошел на театральное — в цирковом он бы получил значительно больше знаний и полезного опыта. Всерьез ли он думает, что если рослый омоновец избивает дубинкой субтильного очкарика – омоновец страшный? Или если среди белого дня на улицах Москвы происходят убийства оппозиционных журналистов – Кремль обретает черты неприступной и грозной цитадели? А потом, когда на тех же самых улицах беснуются молодые «медведи» со своей «инквизицией», Джордж Буш трепещет и писается в штаны?
Неприятно любое насилие, но нелепое насилие, насилие "из принципа" — отвратительно вдвойне. Уместно вспомнить Ницше — не грехи ваши, но чванство ваше вопиет к небесам: ничтожество грехов ваших вопиет к небесам. Насилие наглое и бессмысленное рискует в итоге напороться на ответное насилие, героическое и благородное уже потому только, что ответное.
Что будет, когда власть в предвыборной горячке максимально взвинтит (уже взвинчивает) сроки, положенные за «экстремизм», и между «уголовной ответственностью» за бросок торта в предвыборный плакат и той же ответственностью за бросок гранаты под машину изображенного на плакате «государственника» разница окажется всего в каких-то три-четыре годика? Не знаете? Вот и я не знаю.
— …И кто победит?
— Никто не победит, — назидательно сказал отец Николай.
— Я думал — Христос, — усмехнулся Громов.
— Ну вот еще, тоже мне… Христос давно победил. Военные триумфы — это не по нашей части. Я же не говорю, что настанет царство истины. Просто кончится очередное царство лжи, это да. А что будет — никто не знает, только поэтому и интересно.
Уместно в качестве постскриптума. Ну вот пусть им и будет…
Оригинал этого материала опубликован на сайте «NaZlobu.Ru»
