Иван Грозный и XVI век

Российские «либералы» конца
«нулевых» а ля Гонтмахер или Иноземцев, как метко отметил Алексей Черняев,
направляют все наличные интеллектуальные силы на навязывание своего видения
будущего. И в то же время целый «Институт динамического консерватизма» тратит
уйму сил на обсуждение того, как относиться к деятельности Ивана Грозного и к
опричнине — сверхактуальным для нас, надо полагать, событиям XVI века. При этом
выбрана максимально неоднозначная тема, гарантирующая определенный раскол и
консервативных, и православных кругов. И точка зрения «консервативных
раскольников» была опять же совсем недавно изложена на языке художественного
кинематографа в нашумевшей картине «Царь».

Что ж, обсуждение зачем-то
вытащенной из исторической тьмы «опричной темы» способно доставить
определенного рода интеллектуальное удовольствие, так как и крайне враждебный к
Ивану Грозному и опричнине фильм, и апология опричнины от Максима Калашникова
представляют собой занятное изложения ряда историософских штампов. Нет, думаю,
необходимости в сто первый раз указывать на очевиднейшие расхождения между
эпизодами фильма Лунгина, теоретическими построениями Калашникова — и эпизодами
реальной истории. Люди так видят. У режиссера и идеолога есть право на такую особенность
зрения.

Но куда больше неточностей в
деталях расстраивает отсутствие и в фильме Лунгина, и в рассуждениях
Калашникова настоящего конфликта. Два центральных персонажа «Царя» — Царь и
Митрополит — существуют в призрачном пространстве, царстве теней, что полностью
меняет смысл всех событий «грозной» эпохи, превращая фильм в еще одну притчу о
том, как «власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно». Притча
эта, может, вышла и красивой. Но к жизни она, видимо, по всей Земле не имеет
отношения вот уже несколько тысяч лет. Просто потому что нет и не может быть
абсолютной власти у человека над человеком в структуре, хоть немного
превосходящей размерами и сложностью первобытное племя. Не повезло живым людям
«грозной» эпохи и в творениях Калашникова: немного радости в том, чтобы стать,
наряду с «птенцами гнезда Петрова» и «сталинскими наркомами» иллюстрацией к
паре отвлеченных идей. И основным моим побудительным мотивом при написании
данной статьи стало желание попытаться исправить эту несправедливость, если и
не рассказать о людях той эпохи (мне эта задача явно не по силам), то хотя бы
показать краски той жизни в нескольких смачных эпизодах. Ну а если удастся
показать вам, читатели, как глупы попытки приладить к нашей нынешней жизни опыт
трагических ошибок из иного, невероятно чужого нам мира — то и совсем хорошо.
(Здесь несогласные с этим тезисом, равно как и уставшие от букв, могут перейти
к 14 выводам данной статьи.)

Часть первая. Отважные
«злодеи».

В истории гибели средневековой
Москвы невероятно интересны и «злодеи», и «жертвы». Эти фигуры второго плана
даже интересней талантливого «главного героя», что так долго исполнял роль
«государя по Божию изволению, а не многомятежному человеческому хотению».
Возьмем для примера «архизлодея», Алексея Даниловича Басманова-Плещеева. Да,
того самого, из-за которого в 1565 году

«… попущением Божием за грехи наши
возъярился царь и великий князь Иван Васильевич всеа Руси на все православное
християнство по злых людей совету Василия Михайлова Юрьева да Олексея Басманова
и иных таких же, учиниша опришнину разделение земли и градом» [Пискаревский
летописец, ПСРЛ, т. 34].

И увидим следующие примечательные
факты биографии представителя элиты XVI века. 1552 год. Сентябрь месяц. Ворота
царствующей Казани. И лютая сеча, жуткая свалка вокруг подтащенных к самым
воротам русских тур. В обеденное время, когда многие русские ушли с переднего
края, чтобы перекусить в относительно спокойной обстановке, крупный отряд
казанцев, воспользовавшись секретными выходами из города, неожиданной атакой
почти сумел захватить столь важные для осаждающих укрепления. Воевода большого
полка князь Михаил Иванович Воротынский в этом безумии ранен в лицо и выжил
лишь благодаря отменным доспехам. Тяжело ранены окольничий Петр Морозов и князь
Юрий Кашин. Но русские выстояли в этом аду. И ключевым моментом этого
важнейшего эпизода всего Казанского взятия стал своевременный контрудар резерва
из государева полка под командованием молодого окольничего Алексея
Басманова-Плещеева.

1558 год. С небольшим отрядом
свежеиспеченный боярин приходит в пограничный Ивангород… и получает
удивительный подарок судьбы. В расположенной за рекой ливонской Нарве
начинается крупный пожар, и русский отряд под командованием Басманова,
воспользовавшись подручными средствами для переправы, обеспечивает третье по
значимости (после Казани и Полоцка) взятие «грозного» царства.

1564 год. Матерый политик и
администратор на отдыхе под Рязанью.

«На Рязани были во государевом
жалованье в поместье боярин Олексей Данилович Басманов Плещеев да сын его
Федор, и слыша многие крымские люди приход на Рязанскую Украину, они же со
своими людьми… крымских людей побили и языки поимали… Те языки сказали, что
пришел крымский царь Девлет-Гирей, а с ним дети его: то первая весть про царя,
безвестно убо бяше пришел… сам Олексей и сын его Федор сели в городе на Рязани
со владыкой Филофеем и ту сущих во граде людей обнадежили, не сущу бо тогда
служилым людей никому… Татары же…многажду прихождаху и хотяху взятии град, …
ничто успеша и от града отступиша в свои страны» [Продолжение
Александро-Невской летописи, ПСРЛ, т. 29, с. 339].

Такой вот злодей, с немногими
своими людьми сорвавший форменный ужас под названием «безвестный выход основных
крымских сил в центр России». Стивен Сигал отдыхает. И обратим внимание на то,
что взятие Нарвы и оборона Рязани представляют старшего Басманова-Плещеева
человеком не только лично отважным (этим тогда никого особо было не удивить),
но и решительным полководцем, умеющим принимать и проводить в жизнь
нестандартные решения в экстремальных обстоятельствах. Этот исторический
деятель никак не похож на жалкую, рабскую душонку, что носит в фильме Лунгина
его фамилию. Скорее уж А. Д. Басманов-Плещеев напоминает не отвратительного в своей
мелкой мерзости исполнителя, а организатора и вдохновителя террора уровня как
минимум робеспьеровского. Ну а Максим Калашников может хоть прямо сейчас
приступать к поискам кандидатов на заглавную роль в «новой опричнине».

Часть вторая. Властные
«жертвы».

Не менее яркие и колоритные
персонажи встречались среди жертв «грозной» трагедии 60-70-ых годов XVI века. И
таких людей представляют в виде безгласных «чучел», способных лишь с кряхтением
принимать несправедливые / «исторически обоснованные» кары! А ведь многие из
этих людей пришли во власть благодаря вооруженному мятежу 1547 года. Да кое-кто
из них (например, потомственный глава Конюшенного приказа И. П.
Федоров-Челяднин) этот переворот, убравший с политической арены семью Глинских,
и организовал. Как раз в 1547-1549 годах произошло масштабное расширение
Боярской Думы, основными выгодополучателями которого оказалось семейство Романовых
Захарьиных-Юрьевых. В 1549 году Д. Р. Юрьев и В. М. Юрьев получили боярство
вместе со своими родичами З. П. Яковлевым и М. В. Яковлевым, братья Юрьевы
получили под свой контроль Большой, Тверской и Казанский дворцы; контроль над
реальным управлением государством этот клан захватил благодаря союзу с такими
яркими администраторам как Н. А. Фуников и И. М. Висковатый. Эти люди управляли
государством и сражались за влияние друг с другом. Так, довольно скоро после
1549 года основная власть начала переходить от Захарьиных в руки двух
неродовитых и ярких политиков: Алексея Федоровича Адашева, обязанного началом
своей карьеры дальнему родству все с теми же Романовыми, и священника из
Благовещенского храма Сильвестра. Да, вот она, пресловутая «Избранная Рада»,
предмет острых и непонятных для непосвященных нас споров. И ведь о чем спорить,
если источники, казалось бы, вполне ясны и непротиворечивы. Вот что говорит сам
царь:

«вина и главизна всем делом вашего
злобесного умышления, понеже с попом положесте совет, дабы аз словом был
государь, а вы б с попом делом (владели)» [Первое письмо Грозного Курбскому].

А вот Иван Васильевич уточняет свою
позицию:

Поп Сильвестр и Алексей Адашев
«сдружились и начаша советовати отаи нас… и честию вас мало не с нами
равняющее… всю власть во всей своей воле имый, ничто же от нас пытая, аки несть
нас, все строения и утверждения по своей воле и своих советников хотения
творяще» [Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским]

И Курбский, что характерно, даже не
пытается ловить оппонента на слове, он практически соглашается с ключевыми для
нас утверждениями Грозного, лишь меняя знак всех эмоциональных пропагандистских
оценок. Естественно, вполне согласны с эпистолами Ивана Грозного и приписки к
Царственной книге:

«Бысть же сей священник Селиверст у
государя в великом жаловании и в совете духовном и в думном, и бысть яко
всемогий, все его послушаху и нкито же смеяше ни в чем противися ему… » [ПСРЛ,
т. 13, продолжение]

А вот свидетельство более позднего
летописца, не зависящего лично ни от воли Ивана, ни от воли Курбского и его
«литовских» покровителей:

«А когда он [Алексей Адашев] был во
времяни, и в те поры Руская земля была в великой тишине и во благоденствии и в
управе… Да в ту же пору был поп Селивестр и правил Рускую землю с ним заодин, и
сидели вместе в ызбе у Благовещенья…»[Пискаревский летописец, ПСРЛ, т. 34].

Наконец, состоявшийся спустя
четверть века после смерти Адашева разговор между московским послом к цесарю
Лукой Новосильцевым и гнезненским архиепископом Станиславом Карнковским
демонстрируют представления «заинтересованных» соседей о роли Алексея Адашева в
управлении страной:

«Сказывали нам вязни наши: есть на
Москве шурин государской Борис Федорович Годунов, правитель земли… а прежь сего
был у прежнего государя Алексей Адашев, и он государство Московское тако же
правил…»

Существование влиятельной
группировки Адашева-Сильвестра в отечественном политикуме 50-ых годов XVI
очевидно, равно как и очевидна безнадежность попыток найти отчеты, отправленные
на имя «Избранной Рады». Филюшкин эту очевидность, как положено настоящему
ученому, продемонстрировал, что не дает оснований для радикальных утверждений о
том, что «реформы 1550-х годов были делом того же самого русского
правительства, что было и до и после» [Е. Холмогоров, Большой секрет для
маленькой компании].

Часть третья. Реформаторы без
опричнины.

Кстати, «безмолвные жертвы» из
фильма Лунгина (они же — помехи на пути модернизации у Калашникова) не только
умело и жестоко сражались за власть. Между делом и Захарьины, и Адашевы, и
набравший во второй половине 50-ых политический вес Д. И. Курлятев успели
провести масштабную модернизацию политических институтов страны, продолжая
реформаторские усилия боярских правительств времен Елены Глинской и «Шуйского
царства». Денежная реформа, появление выборных губных старост — «окружных
судей», формирование приказной системы управления, наведение порядка в системе
«кормлений» и «кормленных поборов», борьба за разумное использование земельного
фонда, предназначенного для наделения землей служилого дворянства… и
практически нет следов пресловутой борьбы прогрессивного дворянства и
реакционного боярства и княжья, все меры направлены на защиту интересов
вооруженных землевладельцев в целом. Все реформы вызваны насущными
потребностями государства, важной особенностью всех новшеств «были сугубый
практицизм правительственных мер, слабость их идейного обоснования» [Р. Г. Скрынников,
«Царство террора»]. Думаю, эти особенности и обеспечили реформам несомненный
успех. Ну и, понятно, в этих реформах, проведенных, как мы видим даже из
заявлений царя, руками боярских правительств, нет ничего направленного на
разрушение централизованного государства, восстановление «пережитков удельного
прошлого». Активно выступали боярские правительства и на международной арене, в
том числе и после помазания Ивана Васильевича на царство. Так, в 1549 году во
время важнейших переговоров с литовским посольством Кишки-Камаевского о
продлении перемирия даже и официальные источники зафиксировали очень сложные
переговоры между государем и ведущими боярскими группировками по
фундаментальным вопросам внешней политики: «Царь и великий князь о том говорил
много с бояры, пригоже ли имя его не сполна писати». Причем замысловатые
эволюции боярской мысли определялись, как следует из источников, вполне
«государственническими» соображениями о политическом положении России:

«против трех недругов (Казани,
Крыма, Литвы) стояти истомно» [Сборник русского исторического общества, т. 59;
Хорошкевич А., Грааля И.].

Но еще интересней куда более
поздние примеры, относящиеся к периоду, когда практически все исследователи
считают власть Ивана Грозного уже ничем не ограниченной. 15 сентября 1562 года
в разгар первого этапа Ливонской войны русский наместник в Ливонии Иван
Петрович Федоров-Челяднин получил от надворного гетмана Г. А. Ходкевича
предложение о перемирии. И вот уже знакомый нам могущественный боярин своей
властью, без санкции царя, отдал приказ о временном прекращении в Ливонии
боевых действий:

«И мы ныне для доброго дела…
государя своего воеводам по городом Ливонския земли… заказали, чтоб вашего
государя людем войны никоторыя не чинили до государева указа…» [Сборник русского
исторического общества, т. 71; Фроянов И.].

Попытался представить такой шаг
государственного деятеля в рамках настоящего тоталитарного государства, но
представить аналогичный приказ по Ленинградскому фронту в исполнении, например,
Жданова так и не смог… А Челяднина-Федорова никто расстреливать на месте и
сажать на кол не стал, несмотря на очевидное недовольство Ивана Грозного
принятым решением. Более того, царю пришлось искать способ отменить перемирие
без урона для авторитета боярина. И не очень понятно для меня на этом фоне
выглядит вывод А. Л. Хорошкевич: «И на протяжении двух месяцев… 1562 года…
Федоров должен был твердо усвоить…: вся власть в международных отношениях…
принадлежит царю». Особенно странно звучит этот вывод, если учесть, что практически
тут же, в феврале 1563 года, сразу после взятия русскими Полоцка, очень похожие
переговоры литовской «паны-рада» с главой Боярской Думы И. Д. Бельским
заканчиваются очень похожим перемирием на условиях статус-кво. И Иван вынужден
был принять это решение «за боярским челобитьем», что зафиксировано в
посольских книгах. Перемирие 1563 года, кстати, также стало основанием для
непонятного мне вывода А. Л. Хорошкевич о грубейших стратегических ошибках
«боярской» дипломатии. А И. Я. Фроянов развил и переосмыслил этот вывод в
рамках своей концепции «бояр-предателей». Видно, нужно быть действительно
великим историком, чтобы понять, куда нужно было «стратегически верно»
наступать по весенней распутице 1563 года с уставшей армией и маячащим за
спиной Крымом… Московское боярство этого тоже не понимало. А «предательские
связи» с литовской верхушкой (в том числе и с полоцким воеводой Довойной) были
с успехом использованы царем и боярством как прикрытие для переброски осадных
укреплений к самым стенам Полоцка.

Часть четвертая. «Жертвы»
бунтующие.

Но, с другой стороны, дыма без огня
не бывает, и не стоит, не стоит изображать наше боярство и дворянство, вслед за
Лунгиным, невинными овечками, не способными на мятеж или измену. Постоянная
война, постоянная борьба за власть и богатство были хлебом и водой тех элит, и
искусство мятежа и интриги было им знакомо не хуже искусства дипломатии. Были
изящные мятежи в стиле «цветных революций» (1547 год), были и более тривиальные
попытки прямых вооруженных переворотов. И в 1553 году, во время тяжелой болезни
царя Ивана удельный князь Владимир Андреевич Старицкий и его мать не просто так

«събрали детей боярских, да учали
им давати жалование денги…» [«Повесть о мятеже», ПСРЛ, т. 13, продолжение].

Назвать это сообщение вымыслом не
позволяют крестоцеловальные записи 1553 и 1554 годов [СГГД, ч. 1, №169], взятые
с Владимира Андреевича по горячим следам, задолго до начала масштабных
репрессий и «дела Старицких». Нельзя так просто сбрасывать со счетов и дело
«беглеца» князя Семена Ростовского, давшее ряд новых сведений по сути заговора,
так как дело это рассматривалось опять же задолго до начала массовых репрессий
и массовых фальсификаций судных дел. Да к тому же пытала (да-да, пытала!) князя
Семена интересная компания, собравшая представителей всех важнейших фракций
правительства: от Алексея Адашева до Захарьиных, от И. Ф. Мстиславского и Д. И.
Курлятева до Ивана Висковатого. А если мы принимаем сообщения Царственной книги
и Синодального списка, то должны принять и вывод о существовании масштабного
скоординированного боярского заговора, на существовании которого настаивает
царь Иван. Причем придется признать частью все того же масштабного заговора
выступления в Думе И. М. Шуйского и Ф. Г. Адашева (отца «того самого Алексея
Адашева») с фактическим отказом от присяги наследнику-Дмитрию.
Вот только и останавливало заговоры в те годы все то же боярство вкупе с
дворянством. И в 1553 году де-факто остановили мятеж не речи больного царя, а
решительные действия ряда членов Боярской Думы. Князь Владимир Воротынский,
кому, казалось бы, на роду было написано бороться за возрождение удельных
порядков, вместе с безродным главой Посольского приказа Иваном Висковатым в
самый критический момент силой заставил формального лидера мятежников Владимира
Андреевича Старицкого принести присягу Дмитрию-царевичу:

«Яз … дал душу государю своему царю
и великому князю … и сыну его…, и за них… с тобою [князем Старицким] говорю,
буде где доведетца по их государей велению и дратися с тобой готов… а не учнет
крест целовати, и ему [князю Старицкому] оттудова не выйти…» [ПСРЛ, т. 13,
продолжение].

Какая речь, какие слова! И не следа
раболепства перед лицом представителя великокняжеского дома. Просто не было
тогда у князя Воротынского и других ближних бояр желания играть свои
обязательные роли в грандиозном ритуале почитания членов государевой семьи. Но
мятеж они остановили. И крайне важной деталью «истории о мятеже 1533 года»,
нагляднее всего демонстрирующей всю условность «абсолютной власти» московских
государей, является «царское прощение» всех основных союзников Старицких в том
столкновении (Шуйских, Палецких, Адашевых, Курлятевых, Сильвестра) и отмеченное
Скрынниковым падение влияния Захарьиных. Будущее 60-ых покажет, что царь ничего
не забыл и никого не простил, но в настоящем 50-ых царские настроения мало
значили перед совокупной волей элиты, предпочитавшей самостоятельно разбираться
с тем, что считать и что не считать изменой.
Сходным образом боярское правительство породило и тут же решительно и жестко
пресекло мятеж в далеком 1534 году, во время опаснейшего эпизода с изменой и
отъездом в Литву князя С. Ф. Бельского. Тогда без всякого участия грозного
царя, без всякой опричнины оперативно были нейтрализованы основные лица среди
«выбравших свободу»: Иван Воротынский был «заточен в тюрьму на Белоозере,
откуда он уже не вышел живым» [Р. Г. Скрынников, «Царство террора»], попали в
тюрьму тогда же и Д. Ф. Бельский и М. Ю. Захарьин. Бездействие литовских войск,
выдвинутых в то лето к границам России для наступления на Чернигов и Смоленск —
вот лучшее доказательство адекватности жестоких решений боярского
правительства. А сами факты отъездов в Литву князя Бельского и князя
Ростовского в 1534 и 1554 годах наглядно показывают, что отъезды в ту эпоху
логичней связывать не с укреплением центральной власти, но с обострением
межфракционной борьбы среди представителей элиты Московского государства. И
снова с грустью приходится констатировать, что и поведение тех, кого по мысли
Калашникова необходимо отнести к «врагам модернизации», и поступки «проводников
прогресса» в равной степени совершенно невозможны для современных элит,
современного общества.

Часть пятая. Почему же в XXI
веке в России не будет никакой опричнины?

Но все же главным выходом для той
энергии, что переполняла вооруженное служилое сословие в середине XVI века,
была война, а не интриги, побеги и измены. Постоянное соревнование с другими
«молодыми волками» Восточной Европы

·

примерно во второй половине XV века
заставило завершить формирование системы местничества, что позволило инкорпорировать
в состав элиты московского государства суздальскую, ростовскую, ярославскую, тверскую,
рязанскую вооруженную знать и открыло путь к новым завоеваниям;

·

создало к концу XV века систему поместной
службы с земли и обеспечило власть как мощным инструментом наступательной внешней
политики, так и постоянным стимулом к поиску путей увеличения земельного фонда для
поместных раздач;

·

исключило возможности демилитаризации
общества — в виду отсутствия в обозримых окрестностях либералов и пацифистов ослабление
военной машины без всяких преувеличений было чревато прямым физическим уничтожением
государства и народа.

Поэтому практически для всех
представителей правящего класса мужского пола рисковать жизнью и терпеть
лишения на степном «берегу», на западной границе или в диком Закамье было делом
привычным. Даже для представителей белой кости из Боярской Думы боевой доспех
был привычней высокой шапки, а смерть в бою (И. Д. Бельский) или от ран (С. И.
Пунков-Микулинский) была делом вполне обыденным. Повторяться и в очередной раз
указывать на то, как разительно в этом отношении общество XVI века отличается
от общества XXI? я считаю почти излишним. В свою очередь, верховная власть в
рамках широкого общественного договора брала на себя обязательства (1)
обеспечивать все потомство дворян землей для несения службы и (2)
следить за распределением «кормлений» и назначений в среде высшей знати в
соответствии «с отечеством». И за выполнением этих обязательств власти
вооруженное общество следило строго. К началу 50-ых и знать, и дворянство были
решительно настроены на поиски «себе чести, царю славы», это настроение легко
увидеть и в «прожектах» Пересветова, и в заметках рассудительного Ченслора. А
казанское и астраханское взятия убедительно показали, что для очередного этапа
экспансии московским элитам не хватало всего лишь формального присутствия
символического владыки, модерирующего их постоянные споры. Успешный поход 1552
года стал делом рук и умов целой группы знатнейших бояр царства (М. Воротынский,
А. Горбатый, С. Микулинский), использовавшей молодого царя в качестве
мобильного знамени. С этим не спорят ни Грозный, ни его враги:

«как пленника, посадив на судно,
везли с малым числом через безбожную и неверную землю» [Переписка Ивана
Грозного с Андреем Курбским]; «Мудрые и опытные его сенаторы, видя это,
распорядились воздвигнуть большую христианскую хоругвь… и самого царя, взяв за
узду коня его – волей или неволей – у хоругви поставили…» [История о великом
князе Московском].

А вполне официальное сообщение о
разработке диспозиции астраханского похода позволило нам выявить и имена людей,
осуществлявших стратегическое руководство военной политикой России в 50-ых
годах XVI века:

«И по цареву и государеву велению и
по приговору околничей Алексей (Адашев) и диак Иван (Висковатый) приговорили
на том, что царю и государю… послати Дербыша-царя на Асторохан да воевод
своих…» [ПСРЛ, т. 13, продолжение].

Но вот беда: завоеванную
«подрайскую землицу» Казанского ханства оказалось крайне непросто пустить в
поместную раздачу. Масштабная (зачастую весьма жестокая и всегда крайне
тяжелая) работа по включению казанской элиты, казанского народа, казанской
земли в состав Русского государства давала на первых порах совсем небольшую
отдачу… И эти «трудности перевода» подтолкнули московские власти к началу
масштабных наступательных действий на «Западном фронте», где, казалось бы,
сложилась крайне благоприятная ситуация для приобретения землицы с
крестьянами. А заодно изменение наступательного вектора внешней политики
подорвало влияние группировки Адашева-Сильвестра. Как следствие, это привело к
ожесточению политической борьбы в верхах и стремительному росту числа измен и
«перелетов». А это в свою очередь привело к тому, что группировки
старомосковского боярства, и в первую очередь группировка А. Д.
Басманова-Плещеева, заключили союз с монархом для разрушения кренящейся
поместной системы, ограничивающей самовластие Ивана Грозного, но и закрывающей
путь на самую вершину для талантливого и честолюбивого «главного злодея» этого
рассказа. Вот так причудливо заворачивается в кольцо сюжет статьи, и мы снова
встречаемся с, казалось бы, прочно позабытым Алексеем Даниловичем. Он, да князь
Вяземский, да еще несколько представителей знати второго эшелона
предоставили царю свои организационные и военные возможности для обеспечения
отчаянной попытки государственного переворота и построения, хотя бы в опричном
уделе, настоящего самовластья. В качестве ответной любезности Иван Васильевич,
используя свое служебное положение символа и верховного арбитра в качестве
тарана, начал громить местническую систему, закрывавшую для поддерживающих его
боярско-дворянских группировок путь к высшей власти. Поэтому в первом составе
опричной Боярской Думы видное место занимали кланы Басмановых-Плещеевых, Колычевых,
Морозовых-Салтыковых. А вот Ярославские, Ростовские, Стародубские князья чуть
ли не в полном составе отправились в «казанскую ссылку» (ужасная замена
необходимой интеграционной политики в этом крае!), лидер суздальских князей,
герой Казани Александр Горбатый — на плаху. А дальше вступили в силу законы
террора. Введение опричнины вызвало ожидаемую реакцию в обществе:

«И бысть в людех ненависть на царя
ото всех людей. И биша ему челом и даша челобитную за руками о опришнине, что
не достоит сему бытии. И присташа ту лихия люди ненавистники добру сташа вадити
великому князю на всех людей, а иныя по грехом словесы своими погибоша…»
[Пискаревский летописец, ПСРЛ, т. 34]

Довольно скоро сформировалась
мощная оппозиция из числа не попавших в опричнину боярских кланов, и уже в 1566
году, выступая в союзе с будущим митрополитом Филиппом и архиепископом
казанским Германом, эта оппозиция потребовала отменить политику «нового курса»,
о чем сообщают и иностранец Шлихтинг, и запись о поставлении митрополита
Филиппа. Организованность и массовость выступлений была такова, что Грозному и
его союзникам пришлось объявлять масштабные амнистии и в то же время
концентрировать поближе к Москве всю доступную вооруженную силу. Д. М.
Володихин, анализируя Разряды, увязал отсутствие применения опричного корпуса в
вооруженных действиях между осенью 1565 и осенью 1567 с опасностью вооруженных
антиопричных выступлений в столице. Царь и его союзники по первому этапу
построения «государства нового типа» проиграли все. Военная несостоятельность
опричнины и масштабное сопротивление знати и населения вынудила свернуть
безумный эксперимент после 1572 года:

«Когда ИГРА была кончена, все
вотчины были возвращены земским» [Г. Штаден, Записки немца-опричника].

А Басмановы и Колычевы под конец
своим мясом накормили разбуженное чудовище террора. Итог и приговор их работе
прост:

«12 мая в день Вознесения крымский
хан пришел к Москве… царские воеводы и воины были в других городах… татары
зажгли город, пригороды и оба замка. Все деревянные строения были обращены в
пепел… мертвыми пало… около 60 тысяч людей того и другого пола; затем взято
около 60 тысяч лучших пленных… в живых не осталось и трехсот боеспособных
людей… реки и рвы вокруг Москвы были запружены наполнившими их тысячами людей…
народ очень поредел… на пути в 300 миль не осталось ни одного жителя, хотя села
и существуют, но они пусты… в Деревской и Шелонской пятинах население
составляло 9-10% от того количества, которое проживало в начале XVI столетия»
[записки о России Штадена, Горсея, Уленфельда, «Аграрная история Северо-Запада
России»]

Часть шестая. Выводы.

Малого ледникового периода [С.
Алданов, Малый ледниковый период и загадка Ивана Грозного] и рассуждений о
«демографическом сжатии» [W. Abel. Bevölkerungsgang
und Landwirtschaft im ausgehenden Mittelalter im Lichte der Preis- und
Lohnbewegung. //Schmollers Jahrbücher. 58, Jahrgang, 1934; Postan M. Revision in Economic
History: the fifteenth century // The Economic History Review. 1939.
Vol. 9. № 2] совершенно недостаточно для объяснения таких итогов правления
Грозного, особенно в сравнении с итогами той же эпохи для других государств
Восточной и Северной Европы. Поэтому в виде дополнения к упомянутым
«макроэкономическим» объяснениям тяжелейшего кризиса, поразившего Россию во
второй половине XVI начале XVII века, я сформулирую 12 тезисов для грозносрача,
собранных в работах Карамзина, Соловьева, Платонова, Веселовского, Зимина,
Скрынникова, Хорошкевич, Фроянова, Володихина. Эти тезисы являются по сути
своей описанием эволюции сложной динамической системы с положительной
обратной связью, стремительно развивающейся, но и столь же стремительно
выходящей на запредельные режимы работы. Ну и, естественно, практически все
эти тезисы находятся в кардинальном противоречии и со взглядами режиссера и
сценариста фильма «Царь», и с взглядами поборников «новой опричнины».

(1) Административная и военная
машина российского государства окончательно сформировалась вместе с системой
местничества в 50-ые / 60-ые годы XV века. Местничество оставалось сутью и
стержнем московской внутренней политики на протяжении всего XVI века.

(2) Инкорпорировав за счет создания
местничества военные элиты Суздальской, Ростовской, Ярославской земли, Москва
получила ресурсы для покорения Господина Великого Новгорода. А этот военный
успех, в свою очередь, дал в руки московских великих князей огромные земельные
ресурсы — основу для создания поместного дворянского СЛУЖИЛОГО землевладения
(по Скрынникову конфискации новгородских земель дали в общей сложности 72 000
обеж земли, из которой 51 % оставался в руках великокняжеской администрации, 36
% пошло в раздачу формирующемуся дворянскому корпусу).

(3) Блестящие военные успехи
первого этапа российской истории, культурное влияние южных и восточных соседей,
широкая поддержка со стороны нового дворянства, да просто сама роль
«удерживающего» в разрешении местнических споров — все это укрепило личную
власть московских самодержцев.

(4) Военная и административная
элита Московского государства приняла правила игры во властелина «Божьим
изволением», так как реальная власть государя над его «холопами» была
ограничена отсутствием собственного репрессивного аппарата и сложностью
сформированной системы управления государством.

(5) Таким образом, оптимальная
структура власти для той России — это государь, искусно маневрирующий между
могущественными фракциями-кланами Боярской Думы (70 / 90-ые годы XV века, 50-ые
годы XVI века). При этом система регулярно уходила от оптимума то в сторону
усиления великокняжеской власти и упрощения системы управления государством
(правитель «сам-треть» решает все дела «у постели»), то в сторону ослабления
великокняжеской власти и излишнего усложнения системы управления. Механизмы
«защиты от дурака» в системе работали. Причем эти механизмы были закреплены
законодательно, что вообще-то было не слишком характерно для средневековой
Москвы:

(статья 58 Судебника 1550 года) «А
которые будут дела новые, а в сем Судебнике не прописаны, а как те дела с
государеву докладу и со всех бояр приговору вершается, и те дела в сем
Судебнике приписывать».

(6) Одним из важнейших противовесов
растущей власти великого князя / царя являлась богатая и влиятельная церковь,
хотя сложившаяся при Василии II Темном международная изоляция русского православия
и уменьшила степень его независимости от светской власти. В конце XV века при
Иване III Великом государство вело наступление на церковно-монастырское
землевладение. Началось это наступление опять с присоединения Новгорода,
ознаменовавшегося невиданным доселе изъятием церковных владений. Но довольно
быстро акт завоевателя перешел в явно сознательную политику «земельной
секуляризации»: были конфискованы многие земли пермского епископа, прошли новые
изъятия церковно-монастырских земель в Новгороде, в 80-е годы XV — 10-е годы
XVI в. значительно сократился рост вотчин Троице-Сергиева, Симонова и
Кирилло-Белозерского монастырей, резко ограничены были и иммунитетные
привилегии монастырей [АСЭИ, т. III, № 291, 291а, 2916; Горский А. Д. Борьба
крестьян за землю на Руси в XV — начале XVI в.]. Церковь XV века, однако, и
не думала мириться с такой политикой властей, публично называя правительство
«церковными грабителями», «святотатцами», «сребролюбными хищниками», обещает
властям «иже церковнаа стяжаниа… отемлет… от святых отец отречен и отлучен
наричеся зде и в будущем» [«Слова кратка…», ЧОИДР, кн II, отд. 2, с. 2-47].
Ну а собор 1503 года, на котором потерпели крах попытки Ивана III поставить
вопрос об отмене монастырского землевладения, показал, что за грозными словами
стоит серьезная сила, способная при определенных условиях выступать в качестве
одного из сдерживающих механизмов в сложной динамической системе Московского
государства.

(7) Ко второй половине XVI века
естественный рост правящего сословия вооруженных землевладельцев уперся в
проблему обезземеливания и общего падения урожайности земель. Естественным
решением этой проблемы в рамках существующей системы были войны за новые земли
(и за возможность более эффективного освоения земель на юг от Оки!).
Никаких стратегических или тактических решений завоевание Казани и Астрахани от
Ивана Грозного не потребовало. В вину или в заслугу эти глобальные события ему
не поставить.

(8) Сложности при «колонизации»
Казанской земли вызвали кризис в боярском правительстве и смену
внешнеполитической доктрины, чем и воспользовался Иван Грозный для усиления
своей власти и личной мести. Задним числом видно, что уже первое по-настоящему
самостоятельное политическое действие Грозного было злом для страны.
(9) Частные военные неудачи и обострение внутриполитической борьбы позволили
Грозному найти союзников для попытки государственного переворота на базе
максимального упрощения структуры управления хотя бы и в специально выделенном
уделе-опричнине. Страну взорвала не бесконечная власть одного, а бесконечная
спираль эскалации внутри- и внешнеполитической борьбы.

(10) При этом к началу опричнины
возможности чуть не единственного структурированного «ограничительного»
механизма на пути такой эскалации — Церкви — были серьезно подорваны. После
того, как в 1521 году Василий III свел с митрополичьей кафедры близкого к
нестяжателям Варлаама (по сообщению Герберштейна — за отказ содействовать
вероломному захвату Шемячича, «запазушного врага» великого князя), влияние
церковных иерархов сильно упало. Примета времени: могущественный Иван Великий
вел политическую борьбу с митрополитами Филиппом и Геронтием, не пытаясь убрать
своих противников (или «противников»?), зато боярские правительства середины
XVI спокойно меняли митрополитов, в том числе и с применением насилия. И личное
мужество ряда архиереев во времена опричнины удержать развязанный Грозным
террор уже не могло.

(11) Опричный террор был ужасен
(как ни ужасно произносить такое) в первую очередь не количеством казненных и
не отвратительностью казней, но полной дезорганизацией военного и
гражданского управления в условиях напряженной борьбы с опасными внешними
врагами. Поэтому каждое имя из восстановленного Скрынниковым страшного
синодика опальных стоит умножить то ли на пять, то ли на десять. И не надо тут
про Елизавету Английскую: у неё Лондон и Йорк враги не спалили.
(12) Никакого позитивного исторического смысла в опричном терроре никому из
исследователей найти пока не удалось. Источники говорят лишь о последовательном
уничтожении ряда кланов с чадами и домочадцами (на первом этапе —
преимущественно из княжеской знати, на втором — старомосковской), что в
неудачный момент оказывались в оппозиции к временщикам. Эти повязанные кровью
временщики со своими людьми и становились главными организаторами /
исполнителями террора, уже понимая, что их ждет в ближайшем будущем, но не имея
возможности остановиться в ненавидящей их стране. Помогла им и разобщенность
врагов опричнины, и разбросанность по границам «земских» войск, и постоянное
давление со стороны неприятеля на ту же земщину, ограждающую собой опричные
земли. Система управления государством оказалась беззащитна перед излишне
честолюбивыми умниками.

(13) После провала опричного
эксперимента страна вернулась к прежней системе управления, пусть и изрядно
поврежденной. А значит, вернулась все к той же проблеме утекающей из-под ног
правящего сословия базы в виде земель с крестьянами и городов с людьми. Вот
только ресурсов и времени для решения этой проблемы осталось на порядок меньше.
А грозненская опричнина даже не выполнила функции социального лифта: единичные
эксцессы в виде воеводства Н. П. Чепчугова в 1582 года эксцессами и остались,
никак не решив накапливающихся проблем мелкого и мельчайшего дворянства.
Впереди Смута… Как видим, n-ый тезис-этап основан на развитии тенденций
(n-1)-го этапа, но и итоги (n)-го этапа усиливают породившие их тенденции.
Типичнейшая положительная обратная связь, разорванная катастрофическим образом
в конце XVI века. Кроме того:

(14) Никакой связи с нынешними бедами
России трагедия находящегося на подъеме «московского хищника», разорванного
своими же собственными силами, не имеет. Разве что стоит помнить: в России
вполне возможны адекватные моменту, действительно эффективные правительства,
адекватные моменту реформы. «Особый русский путь» этому ничуть не противоречит.
А нужен для формирования и функционирования такого правительства всего лишь
открытый соревновательный процесс, да механизмы, ограничивающие неизбежную в
таком деле эскалацию насилия…

Оригинал этого материала
опубликован на ленте АПН.