Народ-шпана и Вторая Чеченская
Орхан Джемаль, редактор отдела политики газеты “Версия”:
Увы, традиция военного романа в России зачахла. Парадокс, в СССР, в 50-е, 60-е, 70-е, где никаких серьезных войн и не было, о войне писали и те, кто когда-то воевал, и те, кто вообще пороху не нюхал, а пользовался лишь архивами да собственным воображением.
Постсоветская Россия воевала в Карабахе, Приднестровье, на Балканах, в Абхазии, наконец, в Чечне и не писала, стоящей честной книжки про все это не было.
Тем интересней, когда такая книжка появилась.
Повесть Захара Прилепина «Патология» про «Вторую чеченскую» написана исключительно с позиции «взгляд отсюда», но написана честно, не про то, что хочется видеть в этой войне всевозможным Леонтьевым или Политковской, а так, как бывает, или почти так.
Особенно хорошо читать «Патологию», если из памяти не истерлись еще некрасовские «В окопах Сталинграда». Невольно сравниваешь самоощущения войны тогда и сейчас. Там, в далеком 42-м, у Волги окопался советский народ, соответственно и интересы у этого народа, на который поголовно напялили солдатские шинели, были сугубо народные, мужицкие. Война Виктора Некрасова состоит из грязи, пота, вшей, трусящих командиров и коллективного авторитета «большого советского человека», который стоял тогда за спиной каждого солдата.
Стандартизированный гуманизм средины XX века перечислял военные мерзости методично и поэтапно, словно заполняя учетную ведомость. Это просто художественное описание всего, где военная практика не сходится с боевым и общевойсковым уставом, где есть и что обязан делать взводный, и как часто солдат должен менять портянки, и чем его должно кормить.
В «Патологии» нет никакого воюющего народа. Есть урла, сброд, набранный по всей среднерусской провинции и названный спецназом. Все эти люди добровольно попали сюда лишь оттого, что у них было слишком много тестостерона, чтобы остаться обывателями, но его не хватало, чтоб пойти в бандиты. Не имея воли противостоять всему, опираясь лишь на собственную «отмороженность», они выступили только против чеченцев, прикрывшись авторитетом, нет, не «собирательного российского человека», просто государства.
Главный герой (так и подмывает назвать его лирический), вообще стихийный интеллигент и пиздострадатель, его на войну загнала «его девчонка» (он так и не смог смириться с тем, что он у нее не первый). Запах смерти заставляет его мысленно тыкаться членом в промежность любимой.
Под пули в виде самолечения по методу доктора Фрейда — формула Печорина наших дней.
Сброд-спецназ опытен, тренирован, но в месте с тем это не каста дегуманизированных воинов, в духе Эрнста Юнгера, которые дерутся потому, что «война — наша мать, война — наша судьба». Они трусят и отчаянно рефлексируют. Их воинственность — воинственность крысы, загнанной веником под кровать.
Их командиры — профи не только в оперативно-тактическом смысле, «комбат-батяня» — у них тоже профессиональное, не потому, что так проще управлять людьми, просто на этом можно сделать деньги. При всей симпатии к фронтовому офицерству Прилепин честно прописал это в конце повести.
И все же чеченские фронтовики — это не монстры, это те самые парни, с какими так хорошо когда-то дружилось во дворе, они шутят также, у них те же мысли, они опасные, но не страшные, потому что «родные», а то, что так хорошо знакомо, не может быть пугающим.
Некрасовский народ-мужик, одетый в шинели, превратился в народ-шпану в разгрузке и бронежилете.
Читается “Патология” легко, за ночь от первой до последней страницы без остановок, язык сочный, настоящий, разве что лирические отступления про детские воспоминания и «изменщицу Дашу» опускаешь, когда это приобретает совсем уж интеллигентско-клинический характер, впрочем, все эти предсонные мечтания и размышления главного (лирического) героя тоже вполне достоверны.
Но первую часть книги все ждешь и ждешь, когда, наконец, таких знакомых и почти симпатичных ребят покрошат чеченцы, ну хотя бы одного — двух. А они все живы и живы, первые полсотни страниц они существуют тем же составом, что и на первой, когда, наконец, первых из них убивают, выдыхаешь с облегчением. Потому, что хоть «наши» и «родные», и «симпатяги», а чеченцы лишь черные, бородатые тени, но смерть «наших» — акт справедливости.
А выдохнув, продолжаешь читать дальше так же жадно, потому что мало чехи убили, впрочем, к концу эта особая справедливость войны торжествует, сброд-спецназ погибает почти в полном составе.
Теперь остается ждать настоящую книгу «с той стороны», потому как «русскую правду из окопов» про Великую Отечественную мы, в общем-то, неплохо знали, но где-то ведь была и «немецкая правда», совсем нам не известная. Должен же появиться чеченец, который отложит на время автомат и возьмет в руки перо, которое окажется не хуже прилепинского.
